Любарский, Кронид Аркадьевич

Кронид Аркадьевич Любарский
Юлия Вишневская, Людмила Алексеева, Дина Каминская и Кронид Любарский. Мюнхен, 1978
Дата рождения:	4 апреля 1934(1934-04-04)
Место рождения:	Псков, РСФСР, СССР
Гражданство:	СССР СССР
Дата смерти:	23 мая 1996(1996-05-23) (62 года)
Место смерти:	остров Бали

Крони́д Арка́дьевич Люба́рский (4 апреля 1934, Псков — 23 мая 1996, Бали, Индонезия) — участник правозащитного движения в СССР, политзаключённый, автор идеи учреждения в 1974 году Дня политзаключённого в СССР, политэмигрант, член Московской Хельсинкской группы с 1989 года (возглавлял МХГ в 1994—1996 годах).

Биография

Родился в интеллигентной семье дворянского происхождения.

Научная деятельность

По специальности астрофизик, окончил отделение астрономии мехмата МГУ (1956). До 1963 года работал в Туркмении на Ашхабадской обсерватории. Автор многих научных и популярных статей, переводчик ряда книг, в том числе по астробиологии. Автор книги по астробиологии. В 1961 году был в районе Тунгусской катастрофы в составе экспедиции К. П. Флоренского, которая работала совместно с КСЭ-3 — Комплексной самодеятельной экспедицией по изучению Тунгусского метеорита. По возвращении из Ашхабада в Москву поступил в аспирантуру Института ядерной физики МГУ, в 1966 году защитил кандидатскую диссертацию. Затем работал в Академии педагогических наук СССР, участвовал в разработках организации полётов космических аппаратов на Марс.

Правозащитная деятельность

Ещё студентом, в 1953 году, Кронид Любарский был организатором первого в послесталинское время открытого коллективного письма протеста в газету «Правда». В правозащитном движении с середины 1960-х годов, в качестве причины своего противостояния с советской властью называл «эстетические противоречия» («система вызывает столь глубокое отвращение, что однажды чувствуешь невозможность существовать в ней»). Активно участвовал в распространении самиздата.

17 января 1972 года арестован по делу «Хроники текущих событий» (во время обыска на его квартире изъято более 600 документов, рукописей и книг); в октябре того же года осуждён на пять лет строгого режима за «антисоветскую агитацию». Срок отбывал в 19-м лагере в Мордовии, затем за «систематические нарушения режима» переведён во Владимирскую тюрьму.

В апреле 1974 году, находясь в Барашевской больнице Дубравлага (учреждение ЖХ 385/3-3), совместно с Алексеем Мурженко, осуждённым по "самолётному делу", выдвинул идею организации единого Дня сопротивления политических заключённых. Вместе с несколькими товарищами разработал концепцию его проведения, распространил эту идею по другим лагерям и тюрьмам. С 1974 года 30 октября отмечается как День политзаключённого в СССР (с 1991 года в России официальный День памяти жертв политических репрессий).

После освобождения в январе 1977 года определён на жительство в Тарусу. Один из преемников арестованного 3 февраля Александра Гинзбурга в качестве распорядителя основанного Солженицыным Фонда помощи политзаключённым (вместе с Мальвой Ланда и Татьяной Ходорович). Вошёл в советскую группу «Международной амнистии».

В результате против него вновь возбуждаются уголовные дела: сначала за «тунеядство», затем за «нарушение правил надзора», наконец — снова за «антисоветскую агитацию», на этот раз по статье 70 ч. 2, предусматривающей срок до 10 лет особого режима. В результате под давлением властей 14 октября 1977 года Кронид Любарский покинул СССР, при выезде он и вся его семья была лишена советского гражданства. С начала 1978 года проживал в Германии.

В эмиграции продолжал работу, издавая информационный бюллетень «Вести из СССР» (по одному выпуску раз в две недели в течение 14 лет), ежегодные «Списки политзаключённых в СССР», с 1984 года публицистический журнал «Страна и мир», предназначенный для широкого круга читателей и рассказывавший не только о репрессиях и сопротивлении режиму в Советском Союзе, но и об общемировых проблемах экономики и политики, возможных путях их решения. В журнале публиковались как русские, так и западные авторы. Вскоре редакция журнала превратилась в издательство, выпустившее ряд книг.

Атеистическая деятельность

Во время пребывания в лагерях и Владимирской тюрьме вёл переписку со священником РПЦ Сергием Желудковым, посвящённую вопросам религии и атеизма. В дискуссии, приобретшей широкую известность и вышедшей в виде книги, последовательно отстаивал атеистические позиции.

Возвращение из эмиграции

Кронид Любарский вошёл в состав возрождённой в 1989 году Московской Хельсинкской группы (в 1994—1996 годах был её председателем). В 1990 году он смог впервые вернуться в Москву в составе Международной комиссии, расследовавшей обстоятельства гибели Рауля Валленберга. В августе 1991 года — участник обороны Белого дома.

2 июня 1992 года Крониду Любарскому и членам его семьи было возвращено российское гражданство; с конца того же года он начал активно работать в России, и в феврале 1993 года его семья окончательно переехала в Москву, где Любарский стал первым заместителем главного редактора журнала «Новое время».

Во время октябрьских событий 1993 года — организатор обороны здания радиостанции «Эхо Москвы».

Был членом Комиссии по гражданству, участвовал в разработке либерального «Закона о гражданстве» РФ. Входил в состав Конституционного совещания, автор нескольких статей новой Конституции РФ, важнейшими из которых считал статьи о свободе передвижения и выбора места жительства (то есть об отмене прописки), а также о свободе выезда за пределы России. После принятия Конституции совещание было преобразовано в Общественную палату при Президенте РФ, из которой в 1994 году Любарский вышел в знак протеста против войны в Чечне.

Кронид Любарский много путешествовал. Он погиб 23 мая 1996 года, утонув в океане во время поездки на остров Бали. Похоронен в колумбарии Донского кладбища в Москве.

Библиография

• К. А. Любарский Очерки по астробиологии. М.: Изд-во АН СССР, 1962, 120 с.
• Кронид. Избранные статьи К. Любарского, сост. Г. И. Салова, М.: «РГГУ» 687 с. 2001 ISBN 5-7281-0406-1.

Награды и почётные звания

• Лауреат ежегодной премии швейцарского Движения за свободу и права человека (1975).
• Лауреат Премии свободной прессы по номинации «Мастер» (1997, посмертно).
• Единственным из россиян включён в составленный Международным институтом прессы в Нью-Йорке список 50 человек, ставших во второй половине XX века символом защиты свободы слова во всём мире (2000).

Факты

• Экзотично звучащее имя Кронид взято родителями Любарского из православных святцев.

См. также

• Страна и мир (журнал)

Ссылки

• [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/auth_book2e7a.html Кронид: Избранные статьи К. Любарского]
• [www.hro.org/node/5086 Биография Любарского Кронида Аркадьевича (1934—1996)]
• [www.polit.ru/country/2004/04/04/lyubarsky.html А. Черкасов: Насылающий ветер]
• [victor.sokirko.com/ideology/kronid/ Отзывы на книгу «Кронид: Избранные статьи К. Любарского»]

Отрывок, характеризующий Любарский, Кронид Аркадьевич

[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.
– Для этого я бы советовал вам… – начал было Борис, желая сказать ей колкость; но в ту же минуту ему пришла оскорбительная мысль, что он может уехать из Москвы, не достигнув своей цели и даром потеряв свои труды (чего с ним никогда ни в чем не бывало). Он остановился в середине речи, опустил глаза, чтоб не видать ее неприятно раздраженного и нерешительного лица и сказал: – Я совсем не с тем, чтобы ссориться с вами приехал сюда. Напротив… – Он взглянул на нее, чтобы увериться, можно ли продолжать. Всё раздражение ее вдруг исчезло, и беспокойные, просящие глаза были с жадным ожиданием устремлены на него. «Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее», подумал Борис. «А дело начато и должно быть сделано!» Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: – «Вы знаете мои чувства к вам!» Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого и она получила то, что требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы.


Граф Илья Андреич в конце января с Наташей и Соней приехал в Москву. Графиня всё была нездорова, и не могла ехать, – а нельзя было ждать ее выздоровления: князя Андрея ждали в Москву каждый день; кроме того нужно было закупать приданое, нужно было продавать подмосковную и нужно было воспользоваться присутствием старого князя в Москве, чтобы представить ему его будущую невестку. Дом Ростовых в Москве был не топлен; кроме того они приехали на короткое время, графини не было с ними, а потому Илья Андреич решился остановиться в Москве у Марьи Дмитриевны Ахросимовой, давно предлагавшей графу свое гостеприимство.
Поздно вечером четыре возка Ростовых въехали во двор Марьи Дмитриевны в старой Конюшенной. Марья Дмитриевна жила одна. Дочь свою она уже выдала замуж. Сыновья ее все были на службе.
Она держалась всё так же прямо, говорила также прямо, громко и решительно всем свое мнение, и всем своим существом как будто упрекала других людей за всякие слабости, страсти и увлечения, которых возможности она не признавала. С раннего утра в куцавейке, она занималась домашним хозяйством, потом ездила: по праздникам к обедни и от обедни в остроги и тюрьмы, где у нее бывали дела, о которых она никому не говорила, а по будням, одевшись, дома принимала просителей разных сословий, которые каждый день приходили к ней, и потом обедала; за обедом сытным и вкусным всегда бывало человека три четыре гостей, после обеда делала партию в бостон; на ночь заставляла себе читать газеты и новые книги, а сама вязала. Редко она делала исключения для выездов, и ежели выезжала, то ездила только к самым важным лицам в городе.
Она еще не ложилась, когда приехали Ростовы, и в передней завизжала дверь на блоке, пропуская входивших с холода Ростовых и их прислугу. Марья Дмитриевна, с очками спущенными на нос, закинув назад голову, стояла в дверях залы и с строгим, сердитым видом смотрела на входящих. Можно бы было подумать, что она озлоблена против приезжих и сейчас выгонит их, ежели бы она не отдавала в это время заботливых приказаний людям о том, как разместить гостей и их вещи.
– Графские? – сюда неси, говорила она, указывая на чемоданы и ни с кем не здороваясь. – Барышни, сюда налево. Ну, вы что лебезите! – крикнула она на девок. – Самовар чтобы согреть! – Пополнела, похорошела, – проговорила она, притянув к себе за капор разрумянившуюся с мороза Наташу. – Фу, холодная! Да раздевайся же скорее, – крикнула она на графа, хотевшего подойти к ее руке. – Замерз, небось. Рому к чаю подать! Сонюшка, bonjour, – сказала она Соне, этим французским приветствием оттеняя свое слегка презрительное и ласковое отношение к Соне.