Магаш, Любомир

Любомир Магаш
серб. Љубомир Магаш / Ljubomir Magaš
Прозвище	Люба Земунский, Люба Земунец (серб. Љуба Земунац / Ljuba Zemunac); Томислав Шпадиер (серб. Tomislav Spadijer), Душко Гудец (серб. Duško Hudjec), Джованни Ангелис (итал. Giovanni Angelis)
Дата рождения:	27 мая 1948(1948-05-27)
Место рождения:	Белград, СФРЮ
Гражданство:	Югославия Югославия / Италия Италия / Германия Германия
Дата смерти:	10 ноября 1986(1986-11-10) (38 лет)
Место смерти:	Франкфурт-на-Майне, ФРГ
Причина смерти:	пулевое ранение
Принадлежность:	сербская мафия
Работа:	боксёр, автомеханик
Преступления
Преступления:	убийства, изнасилования, проституция, разбойные нападения, рэкет
Период совершения:	1970-е — 1980-е
Регион совершения:	СФРЮ, Италия, Германия
Мотив:	корыстные побуждения
Дата ареста:	1960-е и 1970-е
Обвинялся в:	грабежи, изнасилование, крышевание борделей
Признан виновным в:	несколько грабежей, драк и изнасилований
Статус:	убит в 1986 году Гораном Вуковичем

Любомир Магаш (серб. Љубомир Магаш / Ljubomir Magaš), он же Люба Земунский или Люба Земунец (серб. Љуба Земунац / Ljuba Zemunac; 27 мая 1948, Белград — 10 ноября 1986, Франкфурт-на-Майне) — один из известнейших деятелей югославской организованной преступности (в прошлом боксёр-любитель), трижды судимый в Югославии за изнасилование и ставший в 1970-е и 1980-е годы самой известной личностью криминального подполья Франкфурта-на-Майне. Убит в 1986 году местным бандитом Гораном Вуковичем.

Биография

Происхождение

Отец — хорват Шиме Магаш, уроженец Нина. Мать — сербка Роза Чурчич. Любомир провёл детские годы в белградском районе Земун. В возрасте 6 лет отец ушёл из семьи. После того, как семья Любомира переехала в район Звездара, тот вступил в боксёрский клуб «Раднички» и увлёкся уличными драками. Там он и получил свою кличку «Люба Земунец». Окончив среднюю школу, он поступил в училище на автомеханика, но так его и не окончил. Некоторое время работал на тракторном заводе компании IMT в Добановцах.

Начало криминального пути

В 1964 году за мелкую кражу Магаша впервые привлекли к уголовной ответственности и поставили на учёт в полицию. В 1965 году 17-летний он предстал перед судом Белграда за ограбление и был отправлен в колонию-поселение, но через год снова ограбил магазин и был осуждён уже судом города Ниш. Его буйный характер приводил к более и более серьёзным последствиям: в 1967 году Любомир устроил драку в кампусе Белградского университета, избив студента Технического факультета Владимира Вучковича. Опасаясь попасть за решётку, он сбежал в Австрию, откуда вернулся спустя некоторое время.

Характер и убеждения

Любомир уже с подросткового возраста был известен как хулиган и отличался неадекватным поведением. В криминальном подполье он стал известен как один из агрессивнейших и злобных бандитов: будучи физически сильным, он не знал пощады к противникам ни на боксёрском ринге, ни в криминальных кругах. Часто его видели с компанией подозрительных личностей на улицах и откровенно боялись: Любомир мог не только побить кого-то, но и перевести на свою сторону и приучить к насилию.

Несмотря на свой взбалмошный характер, Магаш не был антикоммунистом и даже не вовлекался активно в политику, но при этом поддерживал правивший Союз коммунистов Югославии. Журналисты считают, что Магаш в 1970-е годы сотрудничал с Югославской государственной службой безопасности.

Тюремный срок за изнасилование

Осенью 1967 года с Раде «Чентой» Чалдовичем и Зораном «Робией» Милосавлевичем Любомир Магаш совершил очередное преступление, изнасиловав девушку. За это он был осуждён на 2 года и 8 месяцев лишения свободы, отбывая наказание в тюрьме Сремской-Митровицы. Чалдович и Милосавлевич были оправданы по причине отсутствия доказательств против них. В тюрьме Магаш не только не изменил манеру своего поведения, но даже стал ещё более злобным и агрессивным, избивая регулярно сокамерников или издеваясь над ними. Так, согласно некоторым рассказам, он заставлял своих сокамерников пережёвывать чёрствый хлеб, чтобы сделать из кусков хлеба шахматные фигуры.

Бегство в Италию

Летом 1970 года после освобождения Магаш возобновил свою криминальную деятельность и в марте 1971 года предпринял попытку бежать в Италию. Его напарником по бегству стал бандит по кличке «Дача», которому грозил тюремный срок за угон машины. Старый приятель Магаша «Чента» присоединился к нему. Вся компания вскоре прибыла в Италию: Магаш поселился в Милане, где проживали многие члены югославского криминального подполья. Вскоре «Люба Земунский» снова взялся за старое и начал грабить магазины, чем привлёк внимание итальянской полиции и был депортирован в Германию.

Восхождение на «криминальный Олимп» в Германии

В Германии Магаш изначально даже не тянул на какого-либо преступника и вообще не был известен даже местным ветеранам криминала, но благодаря своему суровому внешнему виду, физической силе и неадекватной психике выделился в криминальном мире. Он проживал изначально в Оффенбахе-на-Майне, пригороде Франкфурта, где югославская мафия проводила «сходки» в кафе «Журнал» или «Juxebox Jumbo Jet», под документами на имя Томислава Шпадиера (серб. Tomislav Spadijer) и подрабатывал охранником или «вышибалой» на дискотеках. Вскоре он возглавил банду преступников, которые занимались разбойными нападениями и рэкетом, начав своё восхождение на криминальные вершины Германии. При помощи внушения страха своим врагам Люба Земунский поднял свой авторитет. Помимо разбойных нападений, он окунулся в сферу проституции, якобы приглашая эмигрировавших из Югославии девушек на работу в казино и бары и затем переквалифицируя их в «жриц любви».

Экстрадиция на родину

Но в июне 1974 года Магаша раскрыла германская полиция: после драки с лицом, отказавшимся платить за рэкет и «крышевание», и последующих угроз Любу Земунского ждала экстрадиция в Югославию, которая должна была осуществиться в сентябре 1974 года. В декабре 1974 года неожиданно немецкая полиция спасла Магаша от суда в Югославии, отказав Министерству юстиции СФРЮ в экстрадиции, поскольку те якобы не предоставили полный список обвинений в адрес Магаша.

К маю 1975 года Магаш сделал ещё один фальшивый паспорт на имя Душко Гудеца (серб. Duško Hudjec) и к тому моменту уже успел попасть под суд за ограбление и вождение без прав. В сентябре 1975 года случилось самое худшее: его экстрадировали наконец-то на родину. 9 октября 1975 самолёт авиакомпании JAT прибыл в Югославию, и печально известного бандита восемь немецких полицейских передали в руки югославского служителя порядка Томы Ристича. Белградский суд осудил Магаша на 4 года и 6 месяцев лишения свободы, но уже спустя три года его освободили досрочно. Он уехал в Будву, где снова изнасиловал женщину и после этого традиционно сбежал в Германию по ещё одному фальшивому паспорту на имя Джованни Ангелиса (итал. Giovanni Angelis).

Возвращение в криминальный бизнес

27 августа 1978 Магаш снова попал под суд: в кафе Haup trost города Вены на Фляйшмарктштрассе при соучастии Любы Земунского был убит югославский бандит Велько Кривокапич, известный под кличкой «Веля Черногорец» (серб. Velja Crnogorac), который не так давно рассорился со старым знакомым Магаша Раде «Чентой» Чалдовичем из-за взятых в долг денег. Чалдович решил устранить неугодного ему бандита при помощи Любомира Магаша и Юсуфа Булича: пока оба держали крепко Кривокапича, «Чента» забил того бутылкой вина до смерти.

Подобным поступком Магаш сделал себя «крёстным отцом сербской организованной преступности» и получил своеобразный статус личной неприкосновенности во Франкфурте. Люба Земунский возглавил криминальную группировку, которая занималась рэкетом и «крышеванием» некоторых мелких предприятий (магазинов, кафе и ресторанов, владельцами которых были югославы). Его коллега «Чента» стал аналогичным боссом в Штутгарте. Со временем их друзьями стали Джордже Божович и Желько Ражнатович, которые регулярно путешествовали в Германию и помогали соотечественникам, находящимся на заработках. Впрочем, Магашу они не осмеливались оказывать какую-либо помощь: тот управлял жёстко всем подпольем Франкфурта и отказывался от предложений помощи.

Закат криминальной карьеры

В январе 1980 года дела Магаша пошли прахом: его объявили в международный розыск югославы за совершённое в Будве в 1978 году изнасилование. Немцы опять арестовали Магаша и депортировали его на родину 20 февраля 1981: суд приговорил Любу Земунского к 5 годам тюрьмы. Тот, в свою очередь оспорил приговор суда и в октябре 1982 года был оправдан, после чего немедленно уехал в Германию.

В 1983 году Магаш возглавил банду из 20 человек, которые занимались пытками, шантажом и разбойными нападениями. Все бандиты оказались под подозрением, но германская полиция не спешила ловить их, поскольку Магаш каждый раз умудрялся выбираться из безвыходных ситуаций. Тем не менее, и у полиции вскоре закончилось терпение: Люба Земунский стал головной болью для немецких правоохранительных органов, вследствие чего полиция вынуждена была обратиться за помощью к другим югославским бандитам. Кто-то из них должен был любой ценой свергнуть Магаша с криминального трона Франкфурта.

Долго немцам ждать не пришлось: объявился Горан Вукович, которому только-только исполнилось 20 лет и который лишь начинал свою криминальную карьеру. Часто он наведывался во Франкфурт, чтобы ограбить какое-либо небольшое заведение и втереться в доверие к Магашу. Горан, устроившийся работать на Магаша, очень скоро разочаровался в своём начальнике и фактически стал его ненавидеть. Подрабатывая на железнодорожной станции, он всё больше и больше уставал от вечного исполнения приказов своего босса и в конце концов решил что-либо ограбить для себя без разрешения сверху.

Гибель от рук Вуковича

Любо Земунец решил, что юный Горан Вукович перешёл «запретную черту», и решил проучить непокорного подчинённого. В январе 1985 года Магаш и его знакомые Слободан «Цане» Савич и Влада Бачар устроили перестрелку с Вуковичем и его другом Борисом Петковым. В результате перестрелки Вукович был ранен в руку Савичем. Полиция ФРГ арестовала Магаша и в марте 1986 года начался суд. Прокурор требовал осудить Магаша на 8 лет тюрьмы, а Савича на 9 лет. Однако и это дело Магашу удалось выиграть: его оправдали по причине отсутствия доказательств, а Савич получил 2 с половиной года тюрьмы. Свидетелем защиты Магаша в суде стал футбольный тренер Фахрудин Юсуфи, который якобы даже помог ему построить алиби.

Это не остановило Вуковича, и он решил сам разобраться с Магашем: только его физическая ликвидация позволила бы разрушить его криминальную империю и развязать руки другим бандитам. 10 ноября 1986 к 10:30 Магаш и Вукович со своей охраной (в охране Горана были братья Шошкичи) встретились где-то во Франкфурте. Устроив словесную перепалку, оба схватились за оружие, но Вукович оказался быстрее: дважды он выстрелил в грудь Магашу. Полиция услышала выстрелы и арестовала Вуковича на месте.

Магаш умер спустя несколько часов от полученных ранений. Вукович был осуждён на 5 лет тюрьмы, после чего уехал в Белград и там был убит в 1994 году после очередной криминальной разборки.

См. также

• Голубович, Кристиан
• Чалдович, Раде

Литература

• Љуба Земунац - манекен смрти, Душан Поповић и Небојша Павловић, Београд (1989)

Ссылки

• [www.dernek.ba/blog/1200905/korisnik_001/ljuba-zemunac- Љуба Земунац Биографија]  (серб.)
• [www.politika.rs/rubrike/Hronika/t42131.sr.html Политика: Црни пипци по целој Европи]  (серб.)
• [archive.is/20120710061036/gangstersinc.tripod.com/YugoPup2.html Југословенско подземље]  (серб.)
• [www.pressonline.rs/sr/vesti/PresMagazin/story/62131/Ljuba+Zemunac+radio+za+Udbu.html Пресс: Љуба Земунац радио за Удбу, 5. 4. 2009.]  (серб.)

Отрывок, характеризующий Магаш, Любомир

– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.