Люберы

Люберы
Значок любера
Место и время возникновения:	1970-е
Годы расцвета:	1980-е
Направленность:	спортивная, диктатура здорового образа жизни среди молодёжи.
Распространение:	СССР

Лю́беры или любера́ — молодёжное движение, возникшее в городе Люберцы Московской области в конце 70-х годов XX века и существовавшее до 1990-х годов во многих городах СССР.

Название произошло от города Люберцы под Москвой, где зародилось движение. Любера занимались культуризмом в подвалах («качалках»), рукопашным боем, боксом, плаванием, бегом, прыжками и другими видами спорта. Активно пропагандировали здоровый образ жизни. Враждовали с неформалами: хиппи, панками, металлистами и т. п. Жёсткая система тренировок и последующего отбора позволила им развить высокую боеспособность. Движение получило известность в середине 80-х и приобрело широкую популярность среди некоторой части молодёжи СССР после появления в 1987 году статей во всесоюзных СМИ: «Контора люберов» в журнале ЦК КПСС «Огонёк») и «Люберцы при свете фонарей» в еженедельнике ЦК ВЛКСМ «Собеседник».

История

Можно выделить два этапа развития люберов. Вторая половина 70-х (первая волна), в 80-х (83-й) началось объединение и середина 80-х (вторая волна). С 1989 г. движение стало распадаться и в 1990-м прекратило своё существование. На их место пришли подростки со значками Ленина, но люберами они однозначно не были. После распада движения, ряд его активных участников стали в основном рабочими на заводах, поступили в институты, занялись бизнесом, некоторые ушли в криминал.

Зарождение и развитие

Люберцы были одним из центров столичного региона, где в 1970—80-е годы на волне подготовки к Олимпиаде-80 при поддержке местных властей активно развивались школы силовых видов спорта. В моду вошло увлечение культуризмом, который, несмотря на формальный запрет, активно развивался в городе. Первый тренажерный зал появился на улице Мира, 7а, затем в городском дворце культуры открылась знаменитая СДЮШОР по тяжелой атлетике, возникли несколько атлетических клубов. В 1983—1987 году в СПТУ им. Гагарина на уроках физкультуры использовались силовые гимнастические упражнения и работа со штангой в качестве эксперимента с целью развития силовых качеств допризывной молодёжи.

Движение люберов возникло в конце 1970-х годов, когда люберецкая молодёжь из территориальных групп начала постепенно объединяться в единую общность. Подоплёкой к тому стало развитие и распространение культуризма, сплотившего ранее разрозненные группы на базе увлечения спортом. С самого начала в движении сформировались две группы: «спортсмены» — люди, целенаправленно занимающиеся спортом и несколько дистанцировавшиеся от уличной жизни, и «хулиганы» (деление очень условное), для которых спорт не являлся самоцелью. При этом первые у вторых пользовались непререкаемым авторитетом.

Кроме того, важным сплачивающим фактором явились поездки групп люберецкой молодёжи в места молодёжного массового отдыха в Москву (крупные парки, центральные дискотеки, кафе). В ряде случаев эти поездки приводили к конфликтам с московскими молодёжными группами вызывающей внешности.

Немалую роль в формировании субкультуры люберов сыграло появление в начале 1980-х годов небольших групп неофашистов, периодически организовывавших различные выступления (к примеру, 20 апреля 1979 и 1981 годов, приуроченные ко дню рождения Гитлера). 20 апреля 1982 года на Пушкинской площади произошло первое массовое столкновение люберов с московскими неофашистами, закончившееся рукоприкладством. По ряду данных, помощью люберчан отчасти воспользовалась московская милиция, также собиравшаяся разгонять неофашистов.

После этого инцидента движение люберецкой молодёжи приобрело также антифашистскую и патриотическую направленность. Определенный слой люберецкой молодёжи начал расценивать свои поездки в Москву как специфическую «борьбу за идею», которая, фактически, сводилась к борьбе с молодёжными движениями вызывающего поведения и непривычной внешности и, по мнению люберов, претендующих на «хозяев» молодёжной среды столицы. В этом плане любера выступали антиподами всевозможным группам «неформалов», консерваторами, поддерживающими устоявшиеся системы ценностей и предлагающими ещё и свои идеи по предупреждению алкоголизации молодёжи. В связи с этим в начале 1980-х любера пользовались весьма доброжелательным отношением правоохранительных органов, также боровшихся с наиболее активными группами «неформалов».

Правда, не все любера руководствовались в своей деятельности идеологическими мотивами. Около половины из них не придавали поездкам в Москву какой-либо «идейный» характер и вели образ жизни, вполне типичный для советской молодёжи того времени.

К середине 1980-х относится появление у люберов своей символики, гимна («Родились мы и выросли в Люберцах, центре грубой физической силы, и мы верим: мечта наша сбудется, станут Люберцы центром России… Будь ты черен, как антрацит, даже ночью не спрячешься ты. Применяем мы свой геноцид, против всякой блатной лимиты». Этот гимн был написан Александром Сизоненко, как ироничное описание мышления и жизни "люберов" и атмосферы "качалок", как зарисовка, но был воспринят "люберами", как гимн. Это восприятие было подхвачено журналистами (журнал "Огонек" и т. д.), и далее, этот "гимн" рассматривался, как "программное" произведение и постоянно цитировался в прессе.

С 1986 г. появилось определение «любера», сменившее более прозаичное «люберецкие». Тогда же движение начало разрастаться — теперь уже в Москву группами ездили не только люберчане, но и жители других городов ближнего Подмосковья. Кроме того, местами деятельность люберов начала приобретать жесткий хулиганский характер по отношению к неформальным объединениям, при этом все чаще стали возникать драки со смертельным исходом. Отношение милиции к люберам изменилось — теперь она заняла более жёсткую позицию, поскольку ситуация начинала выходить из-под контроля.

1981 год — конец 1980-х. Организованная субкультура

До 1986 года деятельность люберов никак не освещалась в прессе. Широкая общественность впервые узнала о люберах в июне 1986 года, после заметки в газете «Советская Россия». В заметке сообщалось, что вечером 9 мая по Красной площади разгуливала колонна молодых людей, хором скандирующая «Люберцы! Люберцы!». С осени того же года о них начало писать большинство центральных газет и журналов (в частности, «Комсомольская правда», «Огонёк», «Ленинское знамя», «Литературная газета»).

Данные статьи привели к тому, что субкультура «вышла на новый уровень». Если ранее это были всего лишь молодёжные группы, объединённые общими идеями, деятельностью и символикой, то с конца 1986 года любера стали «официально признанными». Опять же благодаря прессе, слово «любер» распространилось по всей стране и стало нарицательным, в народе люберов уважали.

К весне 1987 года «люберство» «вошло в моду». Помимо люберецкой молодёжи, «люберами» стали называть себя и симпатизирующие им молодые люди с окраин столицы, из промышленных городов и посёлков из различных районов Подмосковья, которых представители неформальных молодёжных объединений назвали «люберами сопутствующей волны». То есть, слово «любер» стало употребляться для обозначения представителя определённой субкультуры, независимо от места его проживания. Правда, для многих из них «люберство» было исключительно веянием моды — чаще всего, оно ограничивалось ношением клетчатых штанов, посещением тренажёрных залов и выражением поддержки люберам. Вместе с тем, «массовость» выездов в Москву резко повысилась. Если в 1985 году, по воспоминаниям бывших люберов, численность групп не превышала 300 человек, то 14 февраля 1987 года московская милиция зафиксировала группу около 600 человек. В Люберецком ДК «Искра» на встречу с журналистами в 1987 г. собралось более 1000 качков разных возрастов, не хватило места в зале и часть собравшихся стояла в вестибюле и на улице. Получившие слово любера жёстко высказывались по поводу статей о них в прессе, считая половину вымыслом и провокацией. В самой Москве тем временем происходили стычки люберов с неформалами разных течений, инициаторами этих стычек были именно любера. Во время рок-концертов в столице накачанная молодёжь из хулиганских побуждений вступала в стычки с их участниками. В ответ неформалы (в основном металлисты) крупными группами совершали выезды на Арбат и Калининский проспект (ныне ул. Новый Арбат), где возле некоторых кафе находились традиционные места сбора некоторых группировок из Люберец с целью выяснения отношений путём рукоприкладства. Летом основным местом сбора был пляж люберецкого карьера (Большой и Малый карьеры).

Молодёжные группы, аналогичные люберским, начали появляться и в других городах Советского Союза, к примеру, в Ленинграде. Это была реакция части молодёжи на появление массовых проявлений неформальной культуры.

В начале 1987 года неформальная московская молодёжь начала активно объединяться для борьбы с люберами. Теперь приезжающие в Москву любера не являлись однозначными агрессорами — скорее это было противостояние более-менее равных по мощи молодёжных группировок. Наиболее организованный «отпор» люберам давали металлисты. В конце зимы — начале весны 1987 года стало отмечаться резкое возрастание активности этого противоборства. 21 февраля в различных частях города Москвы (у станции метро «Нагорная», на Арбате, на ул. Елецкой, на ул. Народного Ополчения) отмечалось скопление групп молодёжи, которые удалось рассредоточить усилиями милиции. 22 февраля группа численностью около 1000 человек собралась в ЦПКиО им. Горького с целью выяснения отношений, также отмечались скопления молодёжи в Москворецком, Краснопресненском и Свердловском районах, а также в метрополитене. 1 марта в Москве на Садовом кольце собралось около 1000 молодых людей, которые собирались идти бить люберов. Через несколько дней ситуация повторилась возле Киевского вокзала. Тяжёлый бой был на Крымском мосту, много народа с обеих сторон было скинуто в реку. Был случай, когда к парку Горького подошла толпа около 3 тыс. человек. Во избежание массовых драк, в эти дни московская и областная милиция ставила кордоны против приезжающей молодёжи на подмосковных железнодорожных станциях Ухтомская, Люберцы и Томилино. Кроме того, кордоны были выставлены у станции метро «Ждановская» и на остановках автобусов. Электрички проверялись усиленными нарядами милиции. Люберецкое УВД и горком комсомола проводили рейды по подвальным спортивным залам города. Милицейские чиновники пытались успокоить население через печать.

После 1990-х. Распад.

В конце 1989, с началом политических и экономических катаклизмов и распадом СССР, движение пошло на спад — в новых условиях идеи люберства были неактуальны. Часть люберов ушла в спокойную жизнь, а часть под влиянием «сидевших» — в криминальную деятельность, влившись в ряды Люберецкой и других преступных группировок. По мнению самих люберов криминал забрал самую спортивную и боеспособную часть их товарищей. Остальные же люберы попросту остепенились и вошли в новую жизнь обычными гражданами. На сегодняшний день люберов как таковых в России практически не осталось. Воспоминания о них сохраняются только в песнях ряда исполнителей русского рока и некоторых фильмах тех лет.

Валерий Карышев, адвокат по уголовным делам и автор книги «Люберецкие: качалки, рэкет, крыша», которая вышла в серии «Адвокат мафии», так описывает судьбы бывших люберов:

Кто-то погиб. Кто-то ушёл на зоны. Кто-то стал нормальным бизнесменом или просто служащим. Ну а кто-то остался бандитом в той самой люберецкой ОПГ и погиб.

По состоянию на 2009 год Люберцы уже не входят в тройку самых криминогенных городов Подмосковья.

Одежда

Люберы предпочитали свободную одежду: широкие штаны. В зимнее время надевали обтягивающие вязаные шапочки, белые шарфы.

«Характерная униформа» люберов: широкие клетчатые штаны, кожаные куртки или «аляски», белые рубашки и узкие чёрные галстуки. В качестве головного убора долго продержались клетчатые кепки.

Из-за ношения клетчатых брюк и кепок самих люберов иногда называли «Клетчатые». Впоследствии, однако, штаны в клетку (только узкие) переняли представители других субкультур, таких как рокеры, панки и другие (хотя бы потому, что в самом начале 80-х годов в Европе штаны в синюю, красную или других цветов клетку уже носили исполнители панк-рока и его поклонники, например, группа The Exploited).

Музыка

В плане музыкальных пристрастий люберов ничего не отличало от остальной молодёжи. Сами они в основном слушали шлягеры 80-х, хотя некоторые из них признавались, что «любят послушать металл», но не признают внешнего вида представителей западных субкультур.

Впоследствии (к концу 1980-х) к ней добавились музыка групп «Любэ» и «Дюна».

Гитарист популярной советской метал-группы «Ария» Владимир Холстинин — уроженец Люберец, а сама группа в конце 1980-х давала концерт в Люберецком дворце культуры. Концерт собрал несколько сотен местных жителей и обошёлся без эксцессов и конфликтов с представителями люберов.

Хэви-метал и хард-рок, в том числе Deep Purple, Ozzy Osbourne и т. п. слушали довольно многие любера, причем не «суррогатные» (из других населенных пунктов), а самые настоящие — из Люберец, и те самые, которые ездили в Москву «погонять волосатиков» (как это было принято называть в их среде). Возможно, это нашло отражение в знаменитой песне группы «Зоопарк» «Гопники» («Кто слушает хэви метал, „Арабесок“ и „Оттаван“»?.)

Большинство из них слушало то же, что и большинство советской молодёжи, то есть все, что было модно — в частности Modern Talking, итальянцев, Барыкина, Любэ, Арию, начиная с 1987—1988 годов — Кино и Наутилус Помпилиус. Песня группы ДДТ «Мама, я любера люблю» была исключительно популярна в Люберцах с момента своего появления. Пользовались популярностью всякие позднесоветские попсовые группы-однодневки (к примеру, «Ласковый бык»), а в конце 1980-х — «Сектор Газа». Были и такие, кто слушал «Зоопарк».

Отличительные черты

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Отличительными чертами люберов были:

• Занятия спортом (культуризм, рукопашный бой, бег, прыжки, плавание, боксирование на перчатках). Любера соревновались внутри качалок и устраивали «межкачалочные» соревнования. Строили турники и спортивные площадки.
• Резкое неприятие западных субкультур, в основном — панков, металлистов, и других представителей молодёжных субкультур, также проявляющих агрессию к окружающим.
• Формула люберов — «избей того, кто собрался в толпу избивать других».

Произведения о люберах

Музыка

• Песня «Люберецкие перчатки» — А. Барыкин
• Песня «Убивал меня любер Василий» — Порт Артур
• Песня «Эй, брат Любер!» — Гражданская Оборона на стихи Лищенко
• Песня «Убер-Любер» — Объект Насмешек
• Песни «Люберцы», «Клетки» — Любэ
• Песня «Мама, я любера люблю» — ДДТ
• Песня «Бей Правой, Любер» группы Группа Продлённого Дня
• Песня «Такие дела» — Чиж & Co
• Песня «Люберцы» — Рома Жиган
• Песня «Перемена погоды», «За..бись» — Гражданская Оборона
• Песня «Оля любит…» — КПП
• Песня «Люберцы» — Александр Дюмин
• Песня «Любер Иван Семёнов» — группа «Глубокий Тыл»
• Песня «Любера» — группа «НИИ Косметики»

Кино

• Фильм «Luna Park» (реж. Павел Лунгин)
• Фильм «Меня зовут Арлекино» (реж. Валерий Рыбарев)

Художественная литература

В повести "Русская семерка" Э.Тополя (18 глава) описывается налёт люберов и гопников на рок-концерт в г. Подольске.

Любопытные факты

• Из известных рок-музыкантов опыт общения с люберами был у Егора Летова (группа «Гражданская оборона»):

…Во время вышеописанного лимитного периода я как раз там и жил, в Люберецком районе. При этом не возникло ни одного эксцесса, при том, что был весьма волосат и видом эпатажен, ходил в бусах и т. д. В Москве же в конце 80-х несколько раз был ими биваем, в частности, на Арбате и даже в метро. При этом, когда приезжал в гости к брату прямо к ним в логово, опять же не было ни единого инцидента. Видимо, на «своих» у них агрессия не распространялась…

• В настоящее время регулярно проводится турнир по культуризму памяти Сергея Зайцева — наиболее известного «любера» первой волны, ставшего чемпионом СССР в 80-х годах по культуризму и в троеборье. По данным СМИ, Зайцев являлся одним из основателей Люберецкой ОПГ

Отрывок, характеризующий Люберы

– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.