Любичич, Никола

Никола Любичич <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Никола Любичич на встрече с Николае Чаушеску</td></tr>
Министр обороны СФРЮ
18 мая 1967 — 5 мая 1982
Предшественник:	Иван Гошняк
Преемник:	Бранко Мамула
Председатель Президиума Социалистической Республики Сербии
5 мая 1982 — 5 мая 1984
Предшественник:	Добривое Видич
Преемник:	Душан Чкребич
Супруга:	Вера Любичич
Образование:	1) Валевская сельскохозяйственная школа 2) Школа офицеров резерва пехоты города Марибор 3) Высшая военная академия Белграда
Военная служба
Годы службы:	1941—1982
Род войск:	сухопутные войска (Народно-освободительная армия Югославии, Югославская народная армия)
Звание:	генерал армии
Командовал:	3-я Ужицкая рота Ужицкого партизанского отряда 5-й Шумадийский батальон 1-й пролетарской ударной бригады 4-й Ужицкий батальон 2-й пролетарской ударной бригады (позднее начальник штаба) 3-я сербская пролетарская ударная бригада 2-я пролетарская дивизия (начальник штаба) Корпус народной обороны Югославии
Награды:

Никола Любичич (серб. Nikola Ljubičić / Никола Љубичић; 4 апреля 1916, Каран — 13 апреля 2005, Белград) — югославский военачальник, участник Народно-освободительной войны Югославии, с 1967 по 1982 годы — союзный секретарь Народной обороны Югославии (Министр обороны Югославии), с 1982 по 1984 годы — Председатель Президиума Социалистической Республики Сербия (глава социалистической Сербии). Кавалер многих орденов, Народный герой Югославии.

Биография

Довоенные годы

Родился 4 апреля 1916 в селе Каран близ Ужице. Окончил школу города Ужице и среднюю сельскохозяйственную школу города Валево. Служил в Королевской армии Югославии, военное обучение проходил в Школе офицеров резерва пехоты в Мариборе. До войны работал в Начальной сельскохозяйственной школе в Севойно, близ Ужице, Косериче и Плевле. Активно участвовал в акциях молодёжных организаций Валевской сельскохозяйственной школы.

Война

В дни Апрельской войны командовал взводом горнострелкового батальона из села Здравчичи. Принял бой против немцев в Валево. После капитуляции армии не сложил оружие, по приказу окружного отделения КПЮ в Ужице стал собирать партизан в регионе (особенно в родном селе). В 1-ю Ужицкую роту Ужицкого партизанского отряда по зову Любичича добровольцы стали вступать в начале августа. Тогда же он был принят и в партию. Боевое крещение принял в боях за Байину-Башту и Ужице. После освобождения Ужице руководил войсками в районах Вардишта и Добруна, защищал территорию между Прибоем и Вишеградом. После отступления партизан из Ужице был назначен командиром 3-й роты в отряде и через Златибор покинул регион, выйдя в Санджак. По пути рота Любичича неоднократно вступала в бои с четниками и немцами, а затем обороняла Верховный штаб НОАЮ в Дренове от итальянских войск. После этого 3-я рота прикрывала силы Верховного штаба во время перехода к Рудо.

3-я Ужицкая рота позднее вошла в состав 5-го Шумадийского батальона 1-й пролетарской ударной бригады: Никола стал заместителем командира батальона Милана Илича. Рота перебралась в Романию из Рудо. В начале 1942 года рота в обстановке суровой зимы выбралась в Яхорину, где ей снова доверили охрану Верховного штаба. С его руководителями и солдатами рота Любичича перешла в Фочу, где Никола и стал командиром 5-го Шумадийского батальона. Тот вёл боевые действия против четников и итальянцев близ Челебича и Дуба. 1 мая 1942 в битве при Чайниче Никола был первый раз ранен. Во время наступления противника на Фочу батальон оборонял территории между теми же Чайничем и Фочей, а также вёл бои на Пивской возвышенности и в долине Дурмитора. Батальон Любичича, перебравшись через реку Пива в Плужин, снова получил задание по охране Верховного штаба НОАЮ, после чего продолжил бои против четников и итальянцев близ Гацко. В одной из стычек на Сутьеске батальон разгромил группу четников, однако большая часть солдат погибла после авианалёта итальянцев.

После прибытия в деревню Врбница по распоряжению Верховного штаба батальон был передан в распоряжение 2-й пролетарской ударной бригады, восполняя её потери. Любичич возглавил 4-й Ужицкий батальон, во время похода в Боснийскую Краину его батальон участвовал в битве за Калиновик, затем в переходе Сараево-Кониц в битве при Тарчине, в боях за Бугойно, Купрес, Маняча и освобождении Мрконич-Града и Яйце. Позднее батальон продолжал бои в Босанском-Грахове и на Динаре, близ Книна. Второй раз Никола был ранен именно там. Пролечившись некоторое время в Босански-Петроваце, Любичич участвовал в битве на Неретве вместе с колонной раненых, совершая переход к Неретве из Босански-Петроваца. Там он вернулся в строй 2-й пролетарской ударной бригады. Никола продолжил бои с бригадой в долине Неретве, разгромив немцев на Пидрише и при Горни-Вакуф-Ускопле, форсировав Неретву в боях против четников и одолев противников около Борачского озера. 2-я пролетарская тем временем вела бои против итальянцев и четников при форсировании Дрины, на землях Санджака, Черногории и Восточной Боснии.

После битвы на Сутьеске со 2-й пролетарской бригадой Любичич участвовал в прорыве к Зеленгоре, как и на пути около Милевины. Позднее его солдаты действовали в районе на территории современных общин Кладань и Тузла. Там в начале августа 1943 года по приказу Верховного штаба НОАЮ Любичич с 6 товарищами и радиостанцией отправился на территорию оккупированной Сербии. Его отряд прошёл через Семберию и Срем. В Сербии они добрались через Умку к Аранджеловацу, где встретились с частями 1-й шумадийской бригады. По приказу Верховного штаба Никола от Рудника через Косерич и гору Тару отправился с бригадой дальше к долине реки Лим и Вардиште, вступая в бои с противником. Прибыв в Санджак, Никола некоторое время занимал должность начальника штаба 2-й пролетарской ударной бригады, а затем возглавил 3-ю сербскую пролетарскую ударную бригаду.

С новой бригадой Любичич участвовал в боях в Санджаке и Западной Сербии в городах Златибор, Иваница, Букови, Беране, Андриевица, на горе Таре и в районе Валево. Во время прорыва партизан в Сербию Никола стал начальником штаба 2-й пролетарской дивизии, с которой во второй половине 1944 года вышел в Сербию после боёв в долине Ибара и на Копаонике. В августе 1944 года он стал заместителем командира Корпуса народной обороны Югославии, и на этой должности он и встретил окончание войны.

После войны

После войны Любичич командовал дивизией Корпуса народной обороны Югославии. Окончил в 1950 году Высшую военную академию Белграда, затем возглавил корпус в Загребе, Любляне и Крагуеваце. Был также помощником командира 1-й армии по политподготовке, командовал пограничными войсками Югославии, был начальником Военной школы и комендантом 1-го военного округа. С 1967 по 1982 годы был министром обороны Югославии, после чего был демобилизирован. С 1963 по 1967 годы Любичич был депутатом Союзной Скупщины, на VIII Съезде СКЮ избран в ЦК СКЮ, на IX, X и XI Съездах избирался в состав Президиума ЦК СКЮ. С 1982 по 1984 годы был Председателем Президиума Социалистической Республики Сербии, с 1984 по 1989 годы входил в состав Президиума СФРЮ.

13 апреля 2005 Любичич скончался: последние дни он провёл в Белградской военно-медицинской академии. 16 апреля 2005 он был похоронен с воинскими почестями на Аллее почётных граждан на Новом кладбище.

Был награждён рядом орденов и медалей, в том числе Орденом Народного героя (указ от 27 ноября 1953).

Оценка деятельности

Любичич запомнился как автор нескольких трудов по военному делу, в которых изложил своё видение правил ведения войны, а также автор мемуаров о своей воинской службе в годы Второй мировой войны. По мнению некоторых людей, вместе со Стане Доланцем после Иосипа Броза Тито они были самыми влиятельными людьми в Югославии (в последние годы жизни Тито они фактически были его ближайшими советниками). Считается, что Любичич и Доланц подстроили арест Йованки Броз и её изоляцию после смерти мужа: они выдвигали против неё неоднократно обвинения в подготовке государственного переворота.

Сочинения

• «Общенародная оборона — стратегия мира» (серб. Општенародна одбрана-стратегија мира)
• «Ужицкий партизанский отряд» (серб. Ужички НОП одред)
• «Ужице в 1941 году» (серб. Ужице 1941. године)
• Мемуары «В Титовской колонне» (серб. У Титовој колони)

Литература

• Војна енциклопедија (књига пета), Београд 1973. година
• "Народни хероји Југославије", 1975 

• Советская военная энциклопедия, том 5.

Ссылки

• [www.bosnia.org.uk/bosrep/report_format.cfm?articleid=3033&reportid=169 The Twilight Years of Serbian Communism]  (англ.)
• [sklaviny.ru/biograf/bio_l/lyubichich.php Любичич Никола (Форум славянских культур)]  (рус.)

Отрывок, характеризующий Любичич, Никола

Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.