Люблино (город)

Эта статья о городе Люблино; другие значения: Люблино.

Населённый пункт, вошедший в состав Москвы

Люблино
Жилой дом начала 1950-х годов в Люблино. Вокзальная (ныне — Кубанская ул.), 10
История
Первое упоминание	XVI век
В составе Москвы с	17 августа 1960
Статус на момент включения	город
Другие названия	Юркино (XVI век—1680-е годы), Годуново (1680-е годы—XVIII век), Любли́но
Расположение
Округа	ЮВАО
Районы	(район Москвы)
Станции метро	Люблино
Координаты	55°40′44″ с. ш. 37°44′57″ в. д.55.6790000° с. ш. 37.7492000° в. д. / 55.6790000; 37.7492000

Люблино́ — бывшее подмосковное село, затем посёлок, с 1925 года город, в августе 1960 года вошедший в состав Москвы и ставший одним из её юго-восточных районов (см. также — район Люблино).

Численность жителей Люблино по годам (в тысячах): 1926 — 5,5, 1939 — 63,1, 1959 — 85,9.

История

Село Люблино

Село Люблино известно с конца XVI века под именем Юркино, по одному из ранних владельцев. Было поместьем дворянина Романа Полянинова, а затем подьячего Алексея Лукича Корепонова (Корепанова) (ум. не ранее 1638). Во время смуты Юркино запустело. В 1622 году Михаил Фёдорович пожаловал пустошь подьячему Григорию Ларионову (ум. не ранее 1655), служившему в Разрядном приказе. При нем в 1623—1624 годы уже существовали: «…деревня, что была пустошь Юркина на речке на Голеди. А в ней двор помещиков». Остатки этой деревни и усадьбы обнаружены на территории Парка культуры и отдыха «Люблино».

В 1680-е гг. Юркино принадлежало стольнику Григорию Петровичу Годунову (ум. 1704?), ввиду чего его стали называть Годуновым. Там были похоронены дети владельца, скончавшиеся молодыми: Николай, Сергей, Мария и Евдокия. Единственная выжившая дочь Аграфена вышла за князя Владимира Никитича Прозоровского, адъютанта фельдмаршала князя М. М. Голицына. Затем Годуново перешло к их сыну князю Петру Владимировичу Прозоровскому, который, по-видимому, и переименовал его в Люблино (первоначально с ударением на втором слоге). Затем деревней владел его сын Владимир Петрович Прозоровский (1743—1796), женатый на княжне Прасковье Ивановне Хилковой (1739—1807). Ко времени В. П. Прозоровского относится самый ранний дошедший до нас план Люблино, составленный в 1766 году в ходе генерального межевания территории Московского уезда. Согласно плану в Люблино существовала небольшая усадьба с деревянными господским домом и другими постройками у речки Голеди, которая являлась северной границей всего имения. К усадьбе вели две «езжалые» дороги с юга на север и с востока на запад. Всю территорию имения тогда окружали угодья деревни Грайвороново, бывшей вотчины московского Симонова монастыря, лишь впоследствии владельцы Люблино приобрели землю западнее, граничившую с соседним имением Кузьминки.

Однако из примечаний к плану, составленных ориентировочно около 1770 года, следует, что в то время усадьбы в Люблино уже не было, а статус сельца оно сохраняло только по традиции. Фактически это была просто небольшая деревенька, состоявшая из 5 крестьянских дворов, в которых проживало 22 человека. Основным занятием мужского населения была работа на барщине, заключавшаяся в возделывании пашни. Женщины пряли лен и шерсть на продажу и для себя. Усадьба, видимо, сгорела; через какое-то время она была отстроена заново.

В 1790-х гг. Люблино приобрела княгиня Анна Андреевна Урусова, урожденная Волкова (?—1804 или 1806). Известно, что при ней в Люблино существовала усадьба, состоявшая из господского дома со службами и регулярного сада.

Около 1800 года село переходит к отставному бригадиру Николаю Алексеевичу Дурасову (1760—1818). Последний, будучи очень богат, немедленно построил на берегу Люблинского пруда свою усадьбу.

Н. А. Дурасов не был женат и не имел потомков и Люблино унаследовала его сестра Дурасова, Аграфена Алексеевна, вышедшая замуж за дальнего родственника, генерала Михаила Дурасова. Свою дочь Агриппину она выдала замуж за сенатора А. А. Писарева, который, став владельцем Люблино, превратил его в образцовое хозяйство, но сами с женой жили в Горках (принадлежавших Писареву), а Люблино отдали под дачи.

А. А. Писарев в 1848 году умер, и вдова продала имение московскому богачу Н. П. Воейкову. Он, в свою очередь, продал Люблино купцу 1-й гильдии Конону Никоновичу Голофтееву и его компаньону Петру Рахманину. (Купцы занимались торговлей «модным дамским товаром» в принадлежавшем им Пассаже на Петровке). Во дворце они отдыхали с семьями летом, а на люблинских землях были дачи состоятельной публики.

Посёлок Люблино

В 1865 году около села прошла Курская железная дорога, на которой возникла станция Люблино-Дачное и железнодорожные мастерские. В 1870-е годы на части территории усадьбы постепенно возникают дачи. В 1873 году по проекту Н. А. Шохина построили деревянную церковь Петра и Павла в псевдорусском стиле. В 1908 году при станции Люблино-Дачное возникает паровозное депо. В 1910-х годах в Люблино было около 250 дач.

Город Люблино

В 1925 году Люблино получило статус посёлка городского типа. В 1932 году в южной части города из железнодорожных мастерских возник согласно планам пятилеток Литейно-механический завод имени Л. М. Кагановича. В 1933 году на Московской улице в стиле конструктивизм построено здание для дома культуры имени III Интернационала, который лично приезжал на открытие перерезать ленточку 1-й секретарь московского вкп(б) Лазарь Моисеевич Каганович. В этом же году из Люблино до Москвы по Остаповскому шоссе стал ходить рейсовый автобус. В 1937 году на месте усадебного парка образован городской парк, которому в 1968 году в связи с юбилеем ВЛКСМ было присвоено наименование «Парк культуры имени Ленинского Комсомола». В результате развития в черту города были включены окрестные посёлки Кухмистерский, Перерва, Поля Орошения и деревня Печатниково. В 1946 году из состава города был выделен (и [retromap.ru/mapster.php#right=051952&zoom=15&lat=55.668524&lng=37.754843&lang=ru включён в состав Москвы]) рабочий посёлок при комбинате очистки сточных вод, получивший название Люблинский. С конца 1940-х годов в южной части города ведётся жилищное строительство. В 1947—1950 годах по проекту архитектора Д. М. Соболева в городе создан архитектурный ансамбль малоэтажной застройки, получивший 1-ю премию на конкурсе по РСФСР за 1950 год. Послевоенная разруха 1940-х годов. Ремонт и восстановление подвижного состава Наркомата (Министерства) путей сообщения. Государственные заказы принимает передовое предприятие ведомства Люблинский ЛМЗ имени Кагановича Лазаря Моисеевича (члена президиума ЦК КПСС, героя социалистического труда СССР), при участии которого, за трудовые успехи ЛЛМЗ улучшает жилищные условия своих сотрудников и их семей. В начале 1950-х гг. строится новый жилфонд. Пример: дом 11, по ул. Осоавиахима в г. Люблино Московской области до 1957 года (сейчас – г. Москва,проспект 40 лет Октября д.11). В 1953 году на проезде Кирова построен клуб «Звезда» УЖКХ Главмоспромстроя.

В августе 1960 года Люблино вошло в состав Москвы, сначала в Ждановский район, а в 1969 году выделено в Люблинский район. К середине 1970-х годов практически вся дачная застройка бывшего города была ликвидирована. С 1991 года территория бывшего города Люблино поделена между районами Люблино и Печатники. А Люблинский район поделен на муниципальные округа: Люблино, Капотня, Текстильщики, Печатники, Марьино, Кузьминки.

Известные люди, жившие в Люблино

• Ф. И. Буслаев — филолог и искусствовед, последние годы жизни отдыхал в Люблино, где и скончался 31 июля 1897 года.
• Ф. М. Достоевский — в Люблино гостил у сестры летом 1866 года и работал здесь над своим знаменитым романом «Преступление и наказание».
• Е. Ф. Кухмистеров — профсоюзный деятель первых лет советской власти, жил в посёлке Китаевский (позднее в честь него переименованным в Кухмистерский).
• М. П. Судаков — танкист, герой Советского Союза, житель города Люблино.
• И. М. Астахов — лётчик, герой Советского Союза, житель города Люблино.
• А. Ф. Авдеев — лётчик, герой Советского Союза, житель города Люблино.
• В. И. Суриков — в 1881 году жил в посёлке Перерва, где писал картину «Меньшиков в Берёзове».
• Я. Я. Чистов — рабочий депо станции Люблино, руководитель вооружённых отрядов большевиков в 1905 году.
• Ф. С. Шкулёв — поэт, член партии большевиков, родился и жил в деревне Печатниково близ Люблино. Революционное прошлое Шкулёва не помешало тому, что его дом-музей по адресу ул. Дзержинского, 46, находившийся на государственной охране, был снесён в 1971 году при застройке района Печатники.
• О. И. Даль — советский актёр театра и кино. Родился 25 мая 1941 года в Люблино. Детство Даля прошло в Люблино, которое тогда было пригородом Москвы.

Литература

• Коробко М. Ю. Кузьминки-Люблино. М., 1999.
• Коробко М. Ю. Люблино// Адреса Москвы. 2008. № 2/41. С. 81-83.
• Коробко М. Ю. Москва усадебная. М., 2005. С. 175—208.
• Коробко М. Ю. Московский Версаль: Кузьминки-Люблино. М., 2001.
• Коробко М. Ю. Неизвестное Люблино// Русская усадьба: Сборник Общества изучения русской усадьбы. Вып. 7. М., 2001.
• Коробко М. Ю., Еремкин Г. С., Насимович Ю. А. Люблино. М., 2003/ Природное и культурное наследие Москвы
• Романюк С. К. По землям московских сёл и слобод. Часть II. М., 1999. С. 331—320.

Ссылки

• [hist-usadba.narod.ru/text10-9-2.html Коробко М. Ю., Еремкин Г. С., Насимович Ю. А. Люблино. М., 2003/ Природное и культурное наследие Москвы]
• [synthart.livejournal.com/2290.html Архитектурный ансамбль малоэтажной застройки по ул. Осоавиахима в Люблино]
• [synthart.livejournal.com/8594.html Клуб «Звезда» на проезде Кирова в Люблино]
• [architektonika.ru/2007/07/23/gradostroitelnoe_issledovanie_2_ansambl_zhilykh_domov_vtorojj_poloviny_50kh_godov_v_ljublino.html Ансамбль жилых домов второй половины 50-х годов в Люблино]
• www.rusk.ru/st.php?idar=27422

Отрывок, характеризующий Люблино (город)

Сокольничье поле было пустынно. Только в конце его, у богадельни и желтого дома, виднелась кучки людей в белых одеждах и несколько одиноких, таких же людей, которые шли по полю, что то крича и размахивая руками.
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.