Люблино (усадьба)

 памятник архитектуры (федеральный)

Усадьба
Музей-усадьба Люблино
Усадебный дом, вид с востока
Страна	Россия
Город	Москва
Архитектурный стиль	Палладианство
Архитектор	И.В. Еготов
Основатель	Н.А. Дурасов
Здания: Главный дом • Крепостной театр • Оранжерея
Статус	Объект культурного наследия РФ № 7710395000

Музей-усадьба Люблино́ — архитектурно-художественный ансамбль конца XVIII — начала XIX века в районе Люблино города Москвы (Летняя улица, 1, 2, 4, 6, 8, 10). Миниатюрная вилла в палладианском стиле окружена Люблинским парком с искусственным водоёмом. Объект культурного наследия федерального значения.

Ранние владельцы

В допетровское время Люблино носило название Годуново по фамилии владельца, Григория Петровича Годунова. Село унаследовала его дочь, Аграфена Григорьевна, позже ставшая супругой князя Владимира Никитича Прозоровского, бывшего адъютантом фельдмаршала князя М. М. Голицына. Со временем Годуново перешло к их сыну, князю Петру Владимировичу Прозоровскому.

Семейная родословная скупо сообщает, что о нем практически ничего не известно, даже имя супруги, что позволяет предположить, что она едва ли имела дворянское происхождение. Возможно, ей обязано своим появлением название Люблино (первоначально произносившееся с ударением на втором слоге). По другой версии, наиболее вероятной, название имения было придумано кем-то из его владельцев. Подобные «пасторальные» названия очень характерны для XVIII века.

Имение уже называлось Люблино, когда его унаследовал князь Владимир Петрович Прозоровский (1743—96), находившийся сначала на военной, а затем на гражданской службе и ставший коллежским асессором. Он был женат на княжне Прасковье Ивановне Хилковой (1739—1807)

В 1790-х годах Люблино ушло из рода Прозоровских. Сначала перешло к графине М. Г. Разумовской, а после его приобрела княгиня Анна Андреевна Урусова, урожденная Волкова (ум. 1804/6). При ней в Люблино была устроена усадьба, где жил и её муж, генерал-майор князь Александр Васильевич Урусов (1729—1813).

Люблино в XIX веке

Около 1800 года Люблино было приобретено богатым холостяком Николаем Алексеевичем Дурасовым (1760—1818) — знаменитым на всю Москву хлебосолом, выстроившим на берегу Люблинского пруда существующую усадьбу. По характеристике М. А. Дмитриева, он «жил в своем Люблине как сатрап, имел в садках всегда готовых стерлядей, в оранжереях — огромные ананасы и был до эпохи французов, всё изменившей, необходимым лицом общества при тогдашней его жизни и тогдашних потребностях».

Главный дом представляет собой одну из бесчисленных вольных интерпретаций виллы Ротонда. Автором проектом считается И. В. Еготов, хотя документов на этот счёт не сохранилось. М. Ю. Коробко высказал гипотезу об авторстве Р. Р. Казакова и о реализации проекта И. В. Еготовым (именно так они работали в соседней усадьбе Кузьминки). Дата постройки точно не установлена; дом, вероятно, был закончен к 1801 году, а уже в 1805 использовался как модель для отделки фасадов в усадьбе Кузьминки. Вероятно, что отделка фасадов продолжилась до 1810-х годов. Главный дом выстроен в форме креста — центральный зал-ротонду окружают четыре симметричных зала, вписанных в круг — открытую колоннаду. По легенде, Дурасов увековечил в здании полученный им крест Святой Анны 1-й степени. Ансамбль дурасовских времён, помимо главного дома, включал сохранившийся театр, дом для актёров и театральную школу, оранжерею и конный двор. Плафон и интерьеры усадьбы выполнены Доменико Скотти.

После смерти бездетного владельца (1818) усадьба перешла к его сестре Аграфене, которая жила в подмосковных Горках. В середине XIX века имением владели её дочь Агриппина Михайловна с мужем, генералом Александром Писаревым. Овдовев, Агриппина Михайловна продала Люблино богачу Н. П. Воейкову (1789—1868). Во второй половине XIX века крупнейшая в Москве оранжерея Дурасова была перестроена под жильё, а после Политехнической выставки 1872 года в усадьбу перевезли выставочную деревянную церковь (в 1927 году её перевезли в село Рыжово Московской области). Парк был уничтожен смерчем 1904 года, и тогдашний хозяин усадьбы, Н. К. Голофтеев, выстроил на берегу пруда дачи, сдававшиеся в наём (не сохранились).

В усадьбе Люблино в каменном двухэтажном доме (ныне №8/2 по Летней улице) летом 1866 года жил и работал писатель Ф.М. Достоевский. Здесь он писал пятую главу «Преступления и наказания», план «Игрока». Свои впечатления о люблинском лете Фёдор Михайлович описал в рассказе «Вечный муж».

Составляющие усадебного ансамбля

• Театр Дурасова
• Оранжерея Дурасова
• Люблинский парк
• Люблинский пруд

Новейшая история

Национализированная в 1918 усадьба использовалась под школу, отделение милиции, дом культуры, в годы войны — под жильё. В 1948 году усадьбу передали Гидрофизическому институту АН СССР. В 1952—1957 главный дом был восстановлен по проекту О. М. Сотниковой и Л. С. Сахаровой, туда и переехал институт (ОКБ Института океанологии по сей день занимает корпуса к востоку от главного дома). В 1990-е годы главный дом был передан в частные руки, после чего потребовалась масштабная реставрация, завершённая в 2005 году. Современный музей (часть Московского государственного объединённого музея-заповедника) базируется в главном доме и открыт ежедневно с 11 до 17 часов. Во дворце регулярно проводятся концерты классической музыки.

30 октября 2007 года правительство Москвы утвердило «Концепцию развития и функционального использования исторической усадьбы Люблино». После вывода из парка предприятий-арендаторов (среди них частный автосервис, арендующего бывший конный двор усадьбы, горнолыжный клуб и детская театральная студия) предполагается создание в усадьбе театральной школы-студии, включающей дворец Дурасова, здание театра, прилегающую парковую зону и пруд — так называемый фестивально-парковый комплекс общемосковского и всероссийского значения под условным названием «Театроград».

Литература

• Коробко М. Ю. Кузьминки-Люблино. М., 1999.
• Коробко М. Ю. Люблино// Адреса Москвы. 2008. № 2/41. С. 81-83.
• Коробко М. Ю. Москва усадебная. М., 2005. С. 175—208.
• Коробко М. Ю. Московский Версаль: Кузьминки-Люблино. М., 2001.
• Коробко М. Ю. Неизвестное Люблино// Русская усадьба: Сборник Общества изучения русской усадьбы. Вып. 7. М., 2001.
• [hist-usadba.narod.ru/text10-9-2.html Коробко М. Ю., Еремкин Г. С., Насимович Ю. А. Люблино.] — М., 2003. — (Природное и культурное наследие Москвы).
• Памятники архитектуры Москвы. Окрестности старой Москвы (юго-восточная часть и южная части города). М., «Искусство-XXI век», 2007, ISBN 978-5-98051-041-1, c. 141—145

Ссылки

• [community.livejournal.com/arch_heritage/630.html Про создателя Люблина архитектора Р. Р. Казакова, см. Коробко М. Ю. Известен только специалистам// «История» (издательский дом «Первое сентября»). 2007. № 24]
• [www.mgomz.ru/default.asp?ob_no=1888 История усадьбы]
• [www.museum.ru/N30895 История реставрации главного дома]
• [www.archi.ru/events/news/news_current_press.html?nid=354&fl=1&sl=1 Открытие музея в 2005 году]
• [www.interfax.ru/r/B/0/0.html?id_issue=11899904 Интерфакс, 02/11/2007: Усадьба Люблино станет музейно-культурным центром]

Отрывок, характеризующий Люблино (усадьба)

Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.