Люди Писания

Категории людей в исламе

Мусульмане Муслим (мусульманин) Авлия (святой) Мувахид (монотеист) Мукаллаф Мумин (правоверный) Мухсин Салих (праведник) Балиг (совершеннолетний)

Неверующие Джахиль (невежда) Зимми Зиндик (еретик) Кафир (неверующий) Люди Писания Мунафик (лицемер) Муртад (отступник) Мушаббихит Мульхид (атеист) Мушрик (многобожник)

См. также Люди Фитры Мутасиб (фанатик) Умма (нация) Ханиф Фасик (нечестивец) Фаджир (грешник)

Лю́ди Писа́ния, ахль аль-китаб (араб. اهل الكتاب‎‎), в исламе — последователи иудаизма (яхуди) и христианства (насара), а также сабии (саби’ун), которые считают Божественными Писаниями имеющиеся у них книги Таурат (Тора), Забур (Псалтирь) и Инджиль (Евангелие). Некоторые относят к «людям писания» и зороастрийцев. Термином «люди писания» мусульмане отделяют их от язычников. В Коране этот термин употребляется несколько раз.

Ислам запрещает мусульманам оскорблять или покушаться на жизнь, имущество, честь и достоинство людей Писания. Находясь в исламском государстве, они имели право свободно исповедовать свою религию. Взамен этого они как зимми должны были платить специальный налог (джизья), в то время как мусульмане выплачивали закят.

Мусульманам разрешено иметь родственные связи и деловые отношения с людьми Писания. Мусульмане-мужчины могут жениться на христианках и иудейках, но мусульманкам выходить замуж за любого немусульманина запрещено. Мусульмане могут есть дозволенную шариатом пищу, если она приготовлена по правилам их религии.

Коран и сунна подвергает людей Писания осуждению со стороны Бога (Аллаха) за то, что те не приняли последнего пророка Мухаммеда, исказили свои священные книги, отошли от принципов строгого монотеизма и т. д. Исламская доктрина не считает их религии истинными и спасительными.

Иудеи

В исламе иудеи обозначаются термином яхуд (араб. يهود‎). Этот термин появляется в Коране в мединский период и означает иудеев, которые были современниками пророка Мухаммеда или иудеев вообще. Обычно иудеи стоят рядом с христианами. До Медины (Ясриба) употреблялось в основном обозначение «сыны Израилевы» (бану Исра’ил).

В Коране отразилось двоякое отношение к иудеям. С одной стороны, они придерживались тех же принципов единобожия, что и мусульмане, а ислам как бы очищал и восстанавливал строгое единобожие, утерянное иудеями. В мекканский и в начале мединского периода пророчества Пророк предполагал найти среди иудеев, составлявших значительную часть населения Медины и многих североаравийских оазисов, соратников и последователей. Коран содержит обращение к иудеям, как к близким по духу людям.Однако мединские иудеи не признали пророческую миссию Мухаммада, встретили его с недоверием и насмешками. Вступив в союз с курайшитами, иудеи открыто враждовали с Пророком, в результате чего в первые годы хиджры произошел ряд стычек с мединскими иудеями, приведших к изгнанию из Медины членов племен кайнука’, курайза и надир, а затем к военным походам против иудейских центров Хайбар, Фадак и др. Вражда с аравийскими иудеями также отразилась в Коране. В религиозном плане в мединский период пророк Мухаммад все острее ощущал и воспринимал ислам как отдельную религию, отличную от иудаизма и христианства. Тогда и появляется обвинение иудеев в обожествлении Ездры (’Узайра).

Общая религиозная концепция Корана ставит иудеев в промежуточное состояние между верующими и неверующими (ахл аль-китаб). Пророк Ибрахим (Авраам) считается общим предком евреев и арабов, мусульмане имеют много общих с иудеями почитаемых персонажей и святых мест. Согласно исламскому праву, иудеи входят в категорию людей, находящихся под опекой исламского государства (ахль аз-зимма). Иудейские обшины подчинялись своим руководителям, которые и осуществляли все контакты с исламскими правителями, которые не вмешивались во внутренние дела общин.

В средние века иудеи благополучно существовали во всех районах исламского мира, даже в Южной Аравии, хотя согласно преданию пророк Мухаммад приказал очистить Аравийский полуостров от представителей любых других религий, кроме ислама. Мусульмане относились у иудеям терпимее, чем христиане к их единоверцам в Европе.

В средние века (особенно в VIII—IX веках) обращённые в ислам и сохранявшие свою веру иудеи часто занимали видные административные посты в исламских государствах. Иудейские торговцы играли весьма важную роль в экономической жизни исламского средневековья. В иудейских общинах, проживавших в средневековых мусульманских странах шла активная культурная деятельность, развивались богословские и философские школы, создавалась художественная литература. Культура иудейских общин взаимодействовала с культурой окружающих народов. В первые века истории ислама (VIII—XI века), арабо-мусульманская культура питалась многими историческими представлениями и богословскими идеями иудаизма, однако постепенно происходил обратный процесс — художественная литература, грамматические учения, философские идеи проникали в иудейскую среду. В средние века обиходным языком ближневосточных иудеев становится арабский. На арабском языке, хотя и еврейским шрифтом, велась значительная часть деловой переписки, существовала своеобразная литература, записывались сказания и легенды.

В колониальную эпоху европейские державы начали использовать христианские и иудейские общины в своих интересах для проникновения в исламские страны. В XX веке среди иудейских общин арабских стран получили большое распространение идеи сионизма, следствием чего было резкое обострение межобщинных отношений. После создания в 1948 году государства Израиль подавляющее большинство иудеев арабских и исламских стран переселилось туда, составив особый слой израильского населения. По сей день существуют немногочисленные иудейские общины в таких странах Марокко, Ирак, Сирия.

Христиане

Христиане упоминаются в Коране в мединских сурах. Коран упоминает также об их вражде с иудеями и об их внутренних распрях. Коран отвергает претензии христиан на правильное исповедание веры в Бога и обвиняет их в том, что они объявили пророка Ису (Иисуса) богом, а также исповедуют догмат о Троице.

В Коране несколько раз подчеркивается, что пророк Ибрахим и другие почитаемые исламом пророки не были «ни иудеями, ни христианами». Эти упоминания отразили эволюцию отношения Пророка к христианам, которые были широко представлены в начале VII века в Аравии. В начале своей проповеди Мухаммад рассчитывал на быстрое признание со стороны христиан. Гонимые в Мекке мусульмане бежали в Эфиопию к христианскому правителю (негус) и в качестве подтверждения своей близости христианству читали ему аяты Корана, посвященные Исе, Яхье (Иоанну) и Марьям (Марии). Эти аяты проникнуты явной симпатией к христианам. По мере отказа аравийских христиан, а затем и христианских правителей Северной Аравии признать Мухаммада пророком, усиливается полемика с ними, обвинение их в многобожии. Отголоском споров Мухаммада с христианами из Наджрана (совр. Йемен) считается 61 аят суры Семейство Имрана. В целом, однако, тон высказываний Корана о христианах более благожелателен, чем тон высказываний об иудеях.

В дальнейшем термин «христиане» часто заменяется общим для христиан и иудеев — «люди Писания» и «люди договора» (ахль аз-зимма). Термин насара в арабском языке означает христиан вообще и христиан стран Востока, а для христиан вне мусульманского мира в средние века чаще употреблялись этнополитические обозначения типа «ифрандж» (франки).

После арабских завоеваний мусульманскому господству была подчинена значительная часть христианского населения бывших провинций Византиской и Сасанидской империи. С населением христианских городов мусульмане часто заключали договоры. При условии выплаты регулярных налогов за христианами сохранялись право свободного исповедания своей веры, право владения имуществом и землями. Христиан, как правило, лишали права строительства новых церквей, но в разные периоды средневековья строгость соблюдения этого правила менялась.

Мусульманские государства признавали духовных руководителей христианских общин их административными и политическими вождями, которые осуществляли все официальные контакты с мусульманскими властями. Они гарантировали выплату налагавшихся на иноверцев налогов, вершили суд внутри общины и т. д. Принцип самоуправления христианских общин сохранялся на протяжении всего средневековья.

Христиане не обладали равными правами с мусульманами, их свидетельства против мусульман в суде не принимались. На христиан налагались (в разные периоды в разной степени) ограничения в одежде, способе передвижения, месте обитания, и т. д. Примером жестоких гонений на иноверцев могут служить годы правления фатимидского халифа аль-Хакима (996—1021).

В VII—XI веках христиане пользовались большим влиянием в мусульманском обществе. В VII—VIII веках в их руках находилась значительная часть делопроизводства Халифата. В середине VII века, при Омейядах, блистал поэт-христианин Аль-Ахталь, видные христианские мыслители спорили с дамаскскими халифами о вере. С середины VIII века при Аббасидах христиане продолжали занимать высокие должности в административном аппарате. Даже у Буидов и Фатимидов (X—XI века) бывали визири христианского вероисповедания.

В VIII—IX веках христиане сыграли большую роль в развернувшейся деятельности по переводу на арабский язык научной литературы с сирийского и греческого. Ряд профессий как бы закрепились за немусульманами. Запрет ростовщического процента (риба) превратил финансово-ссудную деятельность почти полностью в сферу занятий иудеев и христиан. Христиане занимались медициной, виноградарством и виноделием. Во многих областях жизни средневекового общества Востока мусульмане и христиане трудились в рамках единой культурной и хозяйственной системы (например, мусульманская Испания).

Под влиянием крестовых походов и по мере усиления традиционалистских тенденций в исламском обществе в XII—XV веках постепенно усиливается изоляция христианских общин. С образованием Османской империи (XV—XVI века) увеличилось количество христиан, находившихся под прямой политической властью мусульман. Отношения обострялись усилением политического и торгового проникновения европейских государств в мусульманские страны, сочетавшегося с миссионерской деятельностью. Восточные христиане невольно или сознательно становились проводниками интересов европейских держав. В ответ на это в XIX веке Османская империя под предлогом уравнения немусульман и мусульман в сфере прав и обязанностей попыталась полностью подчинить их своей юрисдикции, что встретило активное сопротивление христиан и христианских государств. Усилилось давление на христиан, разжигалась межобщинная рознь, выливавшаяся не раз в кровавые столкновения. В начале XX века это вылилось в массовые убийства христиан на территории современной Турции.

В середине XX века активная политика секуляризации, проводимая в исламских странах привела к ослаблению межобщинной розни. Во многих событиях национально-освободительной борьбы христиане выступали бок о бок с мусульманами. В 70—80-х годах XX века усилилась религиозная вражда, в частности в Ливане и Египте, где социальные конфликты вновь стали принимать форму религиозных. В настоящее время в рамках исламского мира большая часть христиан (около 5 млн.) — живёт в арабских странах. Они представляют главным образом такие течения, как православие, католицизм, несторианство, униатство и др.

Сабии

Сабии занимали промежуточное положение между верующими и язычниками и пользовались «покровительством» мусульманской общины. Сабии упоминаются в Коране наряду с иудеями и христианами в качестве людей, которых получат награду за то, что верили в Бога, Судный день и жили благочестиво. Согласно контексту Корана, сабиями должны быть представители какой-то из иудео-христианских сект, однако кто конкретно имеется в виду неизвестно. Обычно термин сабии толкуется как происходящий от вавилонско- арамеского с-б-’ — «крестить». Комментаторы Корана не знали точно, кто такие сабии и высказывали предположения, что ими могли быть мандеи или секта, близкая к ним, либо аравийские ханифы.

После возникновения Арабского халифата с текстами Корана стали связывать себя мандеи («христиане Иоанна Крестителя») и харранская община в Северной Месопотамии. В VIII—XI веках последние по преимуществу назывались сабиями. Харранские сабии сохранили древние месопотамские астральные культы, донесли до мусульманского мира многие элементы культурного наследия доисламской Месопотамии, в частности знания в области медицины и алхимии. В IX—X веках харранские сабии появились в Багдаде, где стали играть значительную роль при халифском дворе. Многие сабии были писцами (катиб), занимались врачеванием, переводческой деятельностью и т. д. Из их среды вышли известные философы (Сабит ибн Курра), историки (Ибрахим и Хилал ас-Саби). В XI веке эти сабии как отдельная община перестали существовать. В настоящее время название сабии сохранилось только за общиной мандеев в Южном Ираке.

Литература

• Милославский Г.В., Петросян Ю.А., Пиотровский М.Б., Прозоров С.М. [www.scribd.com/doc/57453775/Ислам-Энциклопедический-словарь-1991 Ислам: Энциклопедический словарь] / Под ред. Негря Л.В. — М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1991. — 315 с. — 50 000 экз. — ISBN 5-02-016941-2.
• Али-заде, А. А. Ахль аль-Китаб : [[web.archive.org/web/20111001002806/slovar-islam.ru/books/a.html арх.] 1 октября 2011] // Исламский энциклопедический словарь. — М. : Ансар, 2007.</span>

Отрывок, характеризующий Люди Писания

– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.