Люди в лодках

Люди в лодках (англ. boat people; вьетн. thuyền nhân, тхюен нян) — распространённое название вьетнамских беженцев, покидавших вьетнамскую территорию морским путём во время трёх Индокитайских войн. Наибольшее количество «людей в лодках» из Вьетнама приходится на период с 1978 г. по середину 1980-х гг. В настоящее время термин «люди в лодках» применяется к беженцам на лодках и из любых других стран.

История

Первая Индокитайская война

Впервые о «людях в лодках» мировой общественности стало известно в начале 1950-х годов. На освобождённых от французов вьетнамских территориях, для скорейшей ликвидации оппозиции, коммунистические власти объявили о проведении земельной реформы. Начался принудительный передел земли. Против землевладельцев и крестьян, которые сотрудничали с иностранцами, проводилась жёсткая политика. В сельской местности создавались временные комитеты Крестьянского союза и народные трибуналы. По данным англо-американских и французских журналистов, это привело к массовому исходу с занятых коммунистами вьетнамских территорий около миллиона беженцев, которые и получили на Западе название «люди в лодках». Часть из них умерла в море.

Вторая Индокитайская война

После того как в 1973 году США вывели свои войска из Южного Вьетнама, руководство северовьетнамской армии подготовило к весне 1975 года решающее наступление на южновьетнамские города. Повсеместная паника и массовое дезертирство перед падением Сайгона вызвали огромную волну вьетнамских беженцев. Немногие имели знакомства или деньги, чтобы купить иностранную визу. Большинство беженцев были небогаты и пускались в рискованный путь на лодках или маленьких судах. На Западе они также стали известны под названием «люди в лодках». Многие из них по пути потеряли своих близких или умерли в море.

Бегство южновьетнамцев продолжилось и после падения Сайгона, так как те, кто сотрудничал с южновьетнамским режимом и американцами, подвергались репрессиям. Их направляли в так называемые «лагеря перевоспитания», ссылали в так называемые «новые экономические зоны».

После Второй Индокитайской войны США приняли около 100 тысяч вьетнамских иммигрантов, в том числе «людей в лодках».

Третья Индокитайская война

После окончания Второй Индокитайской войны в 1975 году Социалистическая Республика Вьетнам испытывала ряд внутренних и внешних проблем. Большое количество бывших сторонников южновьетнамского правительства было помещено в так называемые «лагеря перевоспитания». Существовали экономические трудности. Продолжались вооружённые столкновения с «красными кхмерами», приведшие в 1979 году к началу многолетней оккупации Камбоджи вьетнамскими войсками и войне с Китаем. В этих условиях началась новая волна эмиграции из Вьетнама. Многие беженцы снова покидали страну на лодках и пытались добраться до соседних стран Юго-Восточной Азии или надеялись, что их подберут иностранные суда на международных морских маршрутах. Плаванье было сопряжено со многими трудностями. Лодки погибали во время штормов, на них нападали морские пираты.

Гуманитарная катастрофа

Массовые исходы «людей в лодках» в 1970-1980-е годы из Вьетнама стали международной гуманитарной проблемой. О её масштабах говорит, в частности, тот факт, что Канада в 1979—1980 годах приняла 50 000 беженцев из Вьетнама, а к 1985 году их число возросло до 110 000; канадское правительство приняло специальное решение о том, что число размещённых в стране беженцев должно зависеть от общественной поддержки, и для этого была введена специальная формула. По информации Верховного комиссара ООН по делам беженцев, к 1986 году 929 600 «людей в лодках» успешно завершили своё путешествие и около 250 000 погибли в море.

Другие страны

В настоящее время термин «люди в лодках» применяется к беженцам на лодках и из любых других стран. Так, в 2012—2013 г.г. резко возросло количество «людей в лодках» из Ирака, Ирана, Афганистана, Шри-Ланки и Бангладеш. Они направляют свой путь в Индонезию и уже оттуда пытаются попасть на австралийский остров Рождества и в саму Австралию. Количество «людей в лодках» стало столь велико, что австралийский премьер-министр Кевин Радд в июле 2013 года заявил, что больше Австралия не будет их принимать. Прибывших нелегально переселенцев отправляют в центры временного содержания в Папуа — Новой Гвинее.

Отражение в культуре и искусстве

В кинематографе

• Мы хотим жить (1956) — о «людях в лодках» Первой Индокитайской войны.
• «Вьетнамская кинотрилогия» гонконгской женщины-режиссёра Энн Хуэй о вьетнамских «людях в лодках»:

1. Под Скалой Льва: эпизод «Гости» (кит. 獅子山下: 來客, англ. «Below The Lion Rock: From Vietnam», 1978);
2. История Хо Вьета (1981);
3. Люди в лодках (1982).

• Зелёный дракон (Green Dragon, США, 2001) — о «людях в лодках» Второй Индокитайской войны.
• Камень ожидания (La pierre de l’attente, Франция, 1991) — короткометражка режиссёра-вьеткиеу Чан Ань Хунга о судьбах вьетнамских «людей в лодках» во Франции.
• Страна надежды (США, Норвегия, 2004) — о судьбе «буйдой» — рождённого от американского солдата вьетнамца-беспризорника, который пускается в путь из Вьетнама в США, чтобы найти своего отца.
• Бегство от краха (Journey from the Fall, США, 2006) — о «людях в лодках» во время Третьей Индокитайской войны.

Ссылки

• [web.archive.org/web/20030405185711/edition.cnn.com/SPECIALS/2000/vietnam/story/boat.people/ Vietnam’s boat people: 25 years of fears, hopes and dreams]  (англ.)
• [www.bbc.co.uk/london/content/articles/2009/03/24/kurt_boat_people_feature.shtml Vietnamese boat people come full circle]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Люди в лодках

В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»
Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило всё и парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление – очевидно поддельно. Не только они, но лакеи, служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы, заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое, счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах.
Пьер чувствовал, что он был центром всего, и это положение и радовало и стесняло его. Он находился в состоянии человека, углубленного в какое нибудь занятие. Он ничего ясно не видел, не понимал и не слыхал. Только изредка, неожиданно, мелькали в его душе отрывочные мысли и впечатления из действительности.
«Так уж всё кончено! – думал он. – И как это всё сделалось? Так быстро! Теперь я знаю, что не для нее одной, не для себя одного, но и для всех это должно неизбежно свершиться. Они все так ждут этого , так уверены, что это будет, что я не могу, не могу обмануть их. Но как это будет? Не знаю; а будет, непременно будет!» думал Пьер, взглядывая на эти плечи, блестевшие подле самых глаз его.
То вдруг ему становилось стыдно чего то. Ему неловко было, что он один занимает внимание всех, что он счастливец в глазах других, что он с своим некрасивым лицом какой то Парис, обладающий Еленой. «Но, верно, это всегда так бывает и так надо, – утешал он себя. – И, впрочем, что же я сделал для этого? Когда это началось? Из Москвы я поехал вместе с князем Васильем. Тут еще ничего не было. Потом, отчего же мне было у него не остановиться? Потом я играл с ней в карты и поднял ее ридикюль, ездил с ней кататься. Когда же это началось, когда это всё сделалось? И вот он сидит подле нее женихом; слышит, видит, чувствует ее близость, ее дыхание, ее движения, ее красоту. То вдруг ему кажется, что это не она, а он сам так необыкновенно красив, что оттого то и смотрят так на него, и он, счастливый общим удивлением, выпрямляет грудь, поднимает голову и радуется своему счастью. Вдруг какой то голос, чей то знакомый голос, слышится и говорит ему что то другой раз. Но Пьер так занят, что не понимает того, что говорят ему. – Я спрашиваю у тебя, когда ты получил письмо от Болконского, – повторяет третий раз князь Василий. – Как ты рассеян, мой милый.