Целиковская, Людмила Васильевна

Людмила Целиковская
Имя при рождении:	Людмила Васильевна Целиковская
Профессия:	актриса
Карьера:	1937—1987
Награды:	||

Людмила Васильевна Целико́вская (8 сентября 1919, Астрахань — 4 июля 1992, Москва) — советская актриса театра и кино. Народная артистка РСФСР (1963)

Наибольшую популярность получила в 1940-е годы, снявшись в музыкальных комедиях военного времени «Антон Иванович сердится», «Близнецы», «Сердца четырёх», «Воздушный извозчик» и «Беспокойное хозяйство».

Биография

Людмила Васильевна Целиковская родилась 8 сентября 1919 года в Астрахани в семье заслуженного деятеля искусств Василия Васильевича Целиковского. Мать — Екатерина Лукинична, оперная певица.

До 1925 года семья Целиковской проживала в Астрахани. Людмила была болезненным ребёнком и тяжело переносила астраханский климат. По совету врачей Целиковские переехали в Москву.

В Москве девочка чувствовала себя хорошо. У Людмилы был прекрасный слух, и родители определили её в Гнесинскую школу учиться игре на фортепиано. Всё шло к тому, что Людмила, как и мечтали её родители, станет профессиональным музыкантом, но Людмила увлеклась театром.

По окончании общеобразовательной школы в 1937 году Людмила подала документы в Театральное училище имени Щукина. Конкурс в том году был около 900 человек на 13 мест. На экзамене она прочла «Сон Татьяны» из «Евгения Онегина» и спела романс.

Студенткой дебютировала в спектакле «Слуга двух господ» Московского театра имени Вахтангова. В 1938 году Целиковская дебютировал в кино в роли пионерки Вали в фильме «Молодые капитаны». В том же году влюбляется в своего однокурсника Юрия Алексеева-Месхиева, за которого выходит замуж. Молодую талантливую актрису заметил режиссёр Константин Юдин и пригласил сниматься в фильме «Сердца четырёх», где она сыграла Шуру Мурашову. После начала Великой Отечественной войны премьера фильма была отложена и он вышел на экраны только в 1945 году. Фильм имел большой успех у зрителей. По словам актрисы, это была её любимая картина, так как она играла саму себя. Например, актриса так же, как и её героиня, любила сладкое и музыку и ненавидела математику.

В 1943 году выходит фильм «Воздушный извозчик», в котором актриса сыграла роль Наташи Куликовой. Сценарий был написан Валентином Катаевым специально для неё. После этого фильма к ней пришла всесоюзная популярность — Людмилу Целиковскую узнала и полюбила вся страна. Во время съёмок фильма, Целиковская влюбилась в партнёра по фильму Михаила Жарова. Ей на тот момент было 23 года, ему — 42. Вскоре они регистрируют брак. Оба уходят из семей и довольно долго живут в номере гостиницы «Москва». Вместе выступают перед советскими солдатами на фронтах Великой Отечественной. Три месяца показывают фильм и выступают перед лётчиками 3-й воздушной армии.

Режиссёр Сергей Эйзенштейн приглашает Людмилу Целиковскую на роль царицы Анастасии в фильме «Иван Грозный». После выхода фильма на советские экраны, все ведущие актёры, за исключением Целиковской, были удостоены Сталинской премии. Сталин лично вычеркнул её фамилию из списка со словами: «Такими царицы не бывают». После этого фильма она фактически потеряла работу в театре Вахтангова, где не хотели больше терпеть её постоянное отсутствие из-за участия в съёмках. В 1945 году, после письма Эйзенштейна, её вновь восстановили в театре. После войны Целиковская снялась в фильме Константина Юдина «Близнецы» и Михаила Жарова «Беспокойное хозяйство». Сценарии фильма написал Михаил Жаров специально для своей жены. Романтическая комедия военного времени «Беспокойное хозяйство» получила холодный приём со стороны критиков, которые обвинили создателей в «плохом вкусе и сводничестве» и «отсутствие прогрессивных идей», но имела успех у зрителей.

В конце 1940-х годов в жизни Людмилы Целиковской началась череда серьёзных проблем — её четвёртый муж, успешный советский архитектор Каро Алабян, за которого она вышла замуж в 1948 году, после развода с Михаилом Жаровым, попал в немилость к всесильному Берия. Алабян потерял работу и квартиру в Москве. Только заступничество А. И. Микояна спасло Алабяна от ареста. Он был отправлен на некоторое время работать в Армению. До 1953 года пара жила у друзей и родственников, не имея собственной квартиры. Только после письма в правительство им дали жилье, Алабяну — работу.

Самый известный фильм 1950-х годов с участием Целиковской — фильм «Попрыгунья», в котором она сыграла роль Ольги Ивановны Дымовой. Партнёром по фильму выступил Сергей Бондарчук. В 1955 году на Венецианском кинофестивале фильм получил Серебряного льва, как лучший иностранный фильм. Однако, актриса не получила никаких наград, а звание Народная артистка РСФСР было ей присвоено только в 1963 году.

В 1959 году умирает её муж Каро Алабян. В 1960-е годы она становится фактической женой театрального режиссёра Юрия Любимова. Она играет большую роль в становлении Театра на Таганке — придумывала постановки для многих спектаклей, используя свои связи помогала мужу в борьбе с бюрократизмом чиновников. В квартире Любимова и Целиковской собираются Пастернак, Бакланов, Можаев, Вознесенский, Евтушенко, Фёдор Абрамов, Борис Васильев, Пётр Капица, исполняет свои песни Владимир Высоцкий. Любимов называл жену «Циолковская» и «Генерал». Любимов находится в немилости у руководства страны. Из-за этого она не получает звания Народная артистка СССР, хотя театр несколько раз выходил с предложением о присвоении ей звания. Но в руководстве то обстоятельство, что она фактическая жена неблагонадёжного Любимова, служило причиной отказа. В 1975 году Людмила Целиковская и Юрий Любимов тихо и мирно расстаются. Причина развода — измены Любимова. «Жить с гением трудно», — вспоминала Целиковская.

Одна из её последних заметных ролей в кино — Раиса Павловна Гурмыжская в фильме режиссёра Владимира Мотыля «Лес».

Людмила Васильевна играла в теннис, любила лес, походы за грибами и ягодами. Любила вязать. Переводила с английского. Любила и умела готовить, домработниц у неё никогда не было, все домашние дела она делала сама. Играла в карты, пела романсы. Обожала музыку, живопись и книги. Была лишена «звёздности» и мастерски ругалась матом.

В 1989 году у Целиковской обнаружили рак, но диагноз от неё скрывали. В последние годы жизни тяжело болела. Людмила Васильевна Целиковская умерла 4 июля 1992 года (по другим данным 3 июля или 6 июля). Похоронена в Москве на Новодевичьем кладбище (5 участок, 31 ряд, 1 могила) рядом с Каро Алабяном.

Семья

Впервые Целиковская вышла замуж на втором курсе театрального училища (1938) за своего однокурсника Юрия Алексеева-Месхиева.

Вторым мужем актрисы (1939—1941) стал писатель Борис Войтехов.

Третьим мужем (1942—1947) был актёр Михаил Жаров.

Последним официальным мужем актрисы (1948—1959) был архитектор Каро Алабян. У них родился сын Александр (1949).

Около 15 лет (1959—1975) Целиковская прожила в фактическом браке с Юрием Любимовым.

В конце жизни Людмила Целиковская назовёт первые два замужества ошибками молодости, а о Михаиле Жарове всегда отзывалась тепло: «Он любил меня больше всех… А я больше всех любила Алабяна».

Творчество

Театр им. Е. Вахтангова

• «Мадемуазель Нитуш» Ф. Эрве — Дениза
• «Великий государь» В. А. Соловьёва — царица Мария Нагая
• «Глубокие корни» Дж. Гоу и А. Д’Юссо — Дженевра
• «Перед заходом солнца» Г. Гауптмана — Инкен Петерс
• «Ромео и Джульетта» Шекспира — Джульетта Капулетти
• «Каменный гость» А. С. Пушкина — Лаура
• «Идиот» Ф. М. Достоевского — Аглая Ивановна Епанчина
• «Фома Гордеев» М. Горького — Медынская
• «Слуга двух господ» К. Гольдони — Клариче
• «Соломенная шляпка» Э. Лабиша и Марк-Мишеля — Элиза
• «Много шума из ничего (спектакль театра имени Е. Вахтангова)» Шекспира — Беатриче (сохранилась телеверсия)
• 1955 — «Лев Гурыч Синичкин, или Провинциальная дебютантка» (радиоспектакль), режиссёр Р. Н. Симонов — Лиза Синичкина.

Фильмография

Жирным выделены фильмы, в которых Людмила Целиковская сыграла главную роль.

Год		Название	Роль
1939	ф	Молодые капитаны	Валя
1941	ф	Антон Иванович сердится	Сима Воронова
1941	ф	Сердца четырёх	Александра Сергеевна Мурашова
1943	ф	Воздушный извозчик	Наташа Куликова
1944	ф	Иван Грозный	Анастасия Романовна
1945	ф	Близнецы	Люба Карасёва
1946	ф	Беспокойное хозяйство	Антонина Павловна Калмыкова
1948	кор	Карандаш на льду	Наташа
1948	ф	Повесть о настоящем человеке	Зиночка
1954	ф	Мы с вами где-то встречались	Лариса Левкоева
1955	ф	Попрыгунья	Ольга Ивановна Дымова
1956	ф	Много шума из ничего	Беатриче
1970	тф	Семья, как семья	Татьяна Ивановна Коробова
1973	тф	Он пришёл	миссис Берлинг
1976	тф	Дамы и гусары	Анеля
1977	тф	Человек с ружьём	Имя персонажа не указано
1978	тф	День-деньской	Имя персонажа не указано
1978	тф	Однокашники	Софья Анатольевна Поповская
1980	ф	Лес	Раиса Павловна Гурмыжская
1982	тф	Мистерия Буфф	дама с картонками
1984	тф	Невероятное пари, или Истинное происшествие, благополучно завершившееся сто лет назад	мадам Брыкович
1987	тф	Портрет	Полная дама
1987	тф	Репетитор	Ксения Львовна Замятина

Признание и награды

• Медаль «За трудовую доблесть» (16 декабря 1946)
• Заслуженная артистка РСФСР (1954)
• Приз «Серебряный лев святого Марка» I степени Венецианского кинофестиваля (1955) за роль в фильме «Попрыгунья»
• Народная артистка РСФСР (1963)
• Орден Трудового Красного Знамени (31 июля 1990).

Библиография

• Симанович Г. С. «Людмила Целиковская». Людмила Целиковская. «Воспоминания». М., Союз кинематографистов СССР, 1989.
• Михаил Вострышев. Людмила Целиковская. Жизнь замечательных людей. Выпуск 1007 (807). М. Молодая гвардия. 2001

Память

• На доме № 18 на Новинском бульваре в Москве, где жила актриса с 1954 по 1992 год, открыта мемориальная доска (скульптор Андрей Балашов, архитектор Вячеслав Бухаев).
• В честь Людмилы Целиковской назван сорт гладиолусов 547-С-04 Мирошниченко ярко-розового цвета.
• Имя актрисы использовано в культовой песне А. Галича «Городской романс (Тонечка)», в которой описана жизнь советской элиты: «А что у папы у её пайки цековские, И по праздникам кино с Целиковскою!».

Ссылки

• [chtoby-pomnili.com/page.php?id=348 Рассказ о биографии Людмилы Целиковской на сайте «Чтобы помнили»]
• [eternaltown.com.ua/content/view/9083/2/1/1/ Людмила Целиковская. Биография в изложении Ф. Раззакова]
• [www.1tv.ru/documentary/fi6957/sn3 Документальный фильм «Людмила Целиковская. Одиночество в любви». 2007 г.]

Отрывок, характеризующий Целиковская, Людмила Васильевна

– Ah! dans ce cas je bois a notre amitie! [А, в таком случае пью за вашу дружбу!] – весело крикнул он, наливая два стакана вина. Пьер взял налитой стакан и выпил его. Рамбаль выпил свой, пожал еще раз руку Пьера и в задумчиво меланхолической позе облокотился на стол.
– Oui, mon cher ami, voila les caprices de la fortune, – начал он. – Qui m'aurait dit que je serai soldat et capitaine de dragons au service de Bonaparte, comme nous l'appellions jadis. Et cependant me voila a Moscou avec lui. Il faut vous dire, mon cher, – продолжал он грустным я мерным голосом человека, который сбирается рассказывать длинную историю, – que notre nom est l'un des plus anciens de la France. [Да, мой друг, вот колесо фортуны. Кто сказал бы мне, что я буду солдатом и капитаном драгунов на службе у Бонапарта, как мы его, бывало, называли. Однако же вот я в Москве с ним. Надо вам сказать, мой милый… что имя наше одно из самых древних во Франции.]
И с легкой и наивной откровенностью француза капитан рассказал Пьеру историю своих предков, свое детство, отрочество и возмужалость, все свои родственныеимущественные, семейные отношения. «Ma pauvre mere [„Моя бедная мать“.] играла, разумеется, важную роль в этом рассказе.
– Mais tout ca ce n'est que la mise en scene de la vie, le fond c'est l'amour? L'amour! N'est ce pas, monsieur; Pierre? – сказал он, оживляясь. – Encore un verre. [Но все это есть только вступление в жизнь, сущность же ее – это любовь. Любовь! Не правда ли, мосье Пьер? Еще стаканчик.]
Пьер опять выпил и налил себе третий.
– Oh! les femmes, les femmes! [О! женщины, женщины!] – и капитан, замаслившимися глазами глядя на Пьера, начал говорить о любви и о своих любовных похождениях. Их было очень много, чему легко было поверить, глядя на самодовольное, красивое лицо офицера и на восторженное оживление, с которым он говорил о женщинах. Несмотря на то, что все любовные истории Рамбаля имели тот характер пакостности, в котором французы видят исключительную прелесть и поэзию любви, капитан рассказывал свои истории с таким искренним убеждением, что он один испытал и познал все прелести любви, и так заманчиво описывал женщин, что Пьер с любопытством слушал его.
Очевидно было, что l'amour, которую так любил француз, была ни та низшего и простого рода любовь, которую Пьер испытывал когда то к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал – одна была l'amour des charretiers, другая l'amour des nigauds) [любовь извозчиков, другая – любовь дурней.]; l'amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений к женщине и в комбинация уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
Так капитан рассказал трогательную историю своей любви к одной обворожительной тридцатипятилетней маркизе и в одно и то же время к прелестному невинному, семнадцатилетнему ребенку, дочери обворожительной маркизы. Борьба великодушия между матерью и дочерью, окончившаяся тем, что мать, жертвуя собой, предложила свою дочь в жены своему любовнику, еще и теперь, хотя уж давно прошедшее воспоминание, волновала капитана. Потом он рассказал один эпизод, в котором муж играл роль любовника, а он (любовник) роль мужа, и несколько комических эпизодов из souvenirs d'Allemagne, где asile значит Unterkunft, где les maris mangent de la choux croute и где les jeunes filles sont trop blondes. [воспоминаний о Германии, где мужья едят капустный суп и где молодые девушки слишком белокуры.]
Наконец последний эпизод в Польше, еще свежий в памяти капитана, который он рассказывал с быстрыми жестами и разгоревшимся лицом, состоял в том, что он спас жизнь одному поляку (вообще в рассказах капитана эпизод спасения жизни встречался беспрестанно) и поляк этот вверил ему свою обворожительную жену (Parisienne de c?ur [парижанку сердцем]), в то время как сам поступил во французскую службу. Капитан был счастлив, обворожительная полька хотела бежать с ним; но, движимый великодушием, капитан возвратил мужу жену, при этом сказав ему: «Je vous ai sauve la vie et je sauve votre honneur!» [Я спас вашу жизнь и спасаю вашу честь!] Повторив эти слова, капитан протер глаза и встряхнулся, как бы отгоняя от себя охватившую его слабость при этом трогательном воспоминании.
Слушая рассказы капитана, как это часто бывает в позднюю вечернюю пору и под влиянием вина, Пьер следил за всем тем, что говорил капитан, понимал все и вместе с тем следил за рядом личных воспоминаний, вдруг почему то представших его воображению. Когда он слушал эти рассказы любви, его собственная любовь к Наташе неожиданно вдруг вспомнилась ему, и, перебирая в своем воображении картины этой любви, он мысленно сравнивал их с рассказами Рамбаля. Следя за рассказом о борьбе долга с любовью, Пьер видел пред собою все малейшие подробности своей последней встречи с предметом своей любви у Сухаревой башни. Тогда эта встреча не произвела на него влияния; он даже ни разу не вспомнил о ней. Но теперь ему казалось, что встреча эта имела что то очень значительное и поэтическое.
«Петр Кирилыч, идите сюда, я узнала», – слышал он теперь сказанные сю слова, видел пред собой ее глаза, улыбку, дорожный чепчик, выбившуюся прядь волос… и что то трогательное, умиляющее представлялось ему во всем этом.
Окончив свой рассказ об обворожительной польке, капитан обратился к Пьеру с вопросом, испытывал ли он подобное чувство самопожертвования для любви и зависти к законному мужу.
Вызванный этим вопросом, Пьер поднял голову и почувствовал необходимость высказать занимавшие его мысли; он стал объяснять, как он несколько иначе понимает любовь к женщине. Он сказал, что он во всю свою жизнь любил и любит только одну женщину и что эта женщина никогда не может принадлежать ему.
– Tiens! [Вишь ты!] – сказал капитан.
Потом Пьер объяснил, что он любил эту женщину с самых юных лет; но не смел думать о ней, потому что она была слишком молода, а он был незаконный сын без имени. Потом же, когда он получил имя и богатство, он не смел думать о ней, потому что слишком любил ее, слишком высоко ставил ее над всем миром и потому, тем более, над самим собою. Дойдя до этого места своего рассказа, Пьер обратился к капитану с вопросом: понимает ли он это?
Капитан сделал жест, выражающий то, что ежели бы он не понимал, то он все таки просит продолжать.
– L'amour platonique, les nuages… [Платоническая любовь, облака…] – пробормотал он. Выпитое ли вино, или потребность откровенности, или мысль, что этот человек не знает и не узнает никого из действующих лиц его истории, или все вместе развязало язык Пьеру. И он шамкающим ртом и маслеными глазами, глядя куда то вдаль, рассказал всю свою историю: и свою женитьбу, и историю любви Наташи к его лучшему другу, и ее измену, и все свои несложные отношения к ней. Вызываемый вопросами Рамбаля, он рассказал и то, что скрывал сначала, – свое положение в свете и даже открыл ему свое имя.
Более всего из рассказа Пьера поразило капитана то, что Пьер был очень богат, что он имел два дворца в Москве и что он бросил все и не уехал из Москвы, а остался в городе, скрывая свое имя и звание.
Уже поздно ночью они вместе вышли на улицу. Ночь была теплая и светлая. Налево от дома светлело зарево первого начавшегося в Москве, на Петровке, пожара. Направо стоял высоко молодой серп месяца, и в противоположной от месяца стороне висела та светлая комета, которая связывалась в душе Пьера с его любовью. У ворот стояли Герасим, кухарка и два француза. Слышны были их смех и разговор на непонятном друг для друга языке. Они смотрели на зарево, видневшееся в городе.
Ничего страшного не было в небольшом отдаленном пожаре в огромном городе.
Глядя на высокое звездное небо, на месяц, на комету и на зарево, Пьер испытывал радостное умиление. «Ну, вот как хорошо. Ну, чего еще надо?!» – подумал он. И вдруг, когда он вспомнил свое намерение, голова его закружилась, с ним сделалось дурно, так что он прислонился к забору, чтобы не упасть.
Не простившись с своим новым другом, Пьер нетвердыми шагами отошел от ворот и, вернувшись в свою комнату, лег на диван и тотчас же заснул.


На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.