Людоговский, Николай Львович
Поделись знанием:
Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
| Николай Львович Людоговский | |
 Николай Львович Людоговский. Конец XIX века | |
| Род деятельности: |
чиновник |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
14 (27) мая 1907 (84 года) |
| Место смерти: | |
| Отец: |
Лев Фёдорович Людоговский (1761—1838) |
| Мать: |
Александра Петровна Лайкевич (1780—1847) |
| Супруга: |
Мария Николаевна Кругликова (1843—1925) |
| Дети: | |
Никола́й Льво́вич Людого́вский (26 июля [8 августа] 1822[1], Смоленск — 14 [27] мая 1907[2], Москва) — статский советник, чиновник по особым поручениям при московском генерал-губернаторе, младший сын Л. Ф. Людоговского.
Содержание
Биография
Родился в Смоленске в 1822 году в семье Льва Фёдоровича Людоговского (1761—1838) и Александры Петровны Лайкевич (1780—1847). Старший брат — М. Л. Людоговский. До переезда отца в Москву (1834) учился в Смоленской гимназии. Впоследствии, как и отец и старший брат, поступил в Московский университет, однако, по свидетельству внука, Н. А. Изюмского, был отчислен за вольнодумство. Позже был чиновником по особым поручениям при московском генерал-губернаторе, получил чин статского советника. Состоял в переписке с М. В. Аксёновым и Б. Л. Модзалевским, которые готовили биографические очерки о его отце. Проживал в Москве в доме в Георгиевском (Вспольном) переулке. Скончался в 1907 году, похоронен на Ваганьковском кладбище.
Семья
Николай Львович Людоговский был женат на Марии Николаевне Кругликовой (1843—1925), дочери Николая Павловича Кругликова (1811—1877) и Елизаветы Александровны Луниной (1823—1844)[3]. У супругов было девять детей (из них трое умерли в младенчестве):
- Александра (1873—1943), муж — Пётр Семенович Пичинский (1868—1920)[4].
- Сергей (1874—1937), жена — Александра Елпидифоровна Бахвалова (1880—1965), у них сын:
- Николай (1904—1984), староста Троицкого собора Александро-Невской лавры.
- Елизавета (1876—1921/22), муж — Александр Николаевич Изюмский, у них сын Николай Александрович Изюмский (1904—1967).
- Николай (1877—1878).
- Софья (1879—1956), 1-й муж — Сергей Васильевич Зайцев, 2-й муж — Теофил Варфоломеевич Куровский (1856—1931).
- Лев (1881—1882).
- Борис (1882—1965), жена — Мария Павловна Быстрицкая (1886—1973) (падчерица А. М. Устинова, сестра В. П. Быстрицкого), у них сын:
- Адриан (1911—1988), жена — Наталия Константиновна Жовнеровская-Маркелова (1922—2006), внучка Д. М. Маркелова.
- Николай (1885—1973)[5], 1-я жена — Мария Александровна Мыльникова (по второму мужу — Булдакова), дочь Нина (1909—1928); 2-я жена — Калиопа Константиновна (1900—1977); после революции в эмиграции в Греции.
- Лев (1888—1890).
Напишите отзыв о статье "Людоговский, Николай Львович"
Примечания
- ↑ Аксёнов М. В. Первый директор Смоленской гимназии Лев Федорович Людоговский, его жизнь и деятельность (1761—1838). Историко-биографический очерк. — Смоленск, 1906. — С. 75, прим. 90.
- ↑ Центральный государственный архив Москвы. Ф. 203. Оп. 782. Д. 300. Лл. 62 об. — 63.
- ↑ [is-tok.ru/publ/nekropol/nekropol/provincialnyj_nekropol_kre_kuz/28-1-0-265 Надпись на надгробии] по данным «Русского провинциального некрополя» (М., 1914): Кругликова Елизавета Александровна, жена поручика, † 2 апрѣля 1844, 21 г. (С. Финѣево Верейск. у., въ трапезной церкви. — Сообщ. А. Н. Ильинъ).
- ↑ [ludenhoff.livejournal.com/218674.html Приглашение на венчание П. С. Пичинского и А. Н. Людоговской (скан)]
- ↑ [ricolor.org/europe/grezia/2/history/rus_nekropol/ Русское кладбище имени Е. К. В. Королевы Эллинов Ольги Константиновны в Пирее (Греция)]
Источники
- Аксёнов М. В. Первый директор Смоленской гимназии Лев Федорович Людоговский, его жизнь и деятельность (1761—1838). Историко-биографический очерк / Издание Смоленского губернского статистического комитета. — Смоленск: Типография П. А. Силина, 1906.
- Изюмский Н. А. Легенда о колоколе. [ludenhoff.livejournal.com/217456.html Ч. 1], [ludenhoff.livejournal.com/222308.html ч. 2], [ludenhoff.livejournal.com/222002.html предисловие публикатора]. — М., ок. 1960.
Ссылки
- [ludenhoff.livejournal.com/218453.html Родословная Людоговских, составленная Б. Н. Людоговским, сыном Н. Л. Людоговского]
- [ludenhoff.livejournal.com/219080.html Родословная Людоговских, составленная Н. С. Людоговским, внуком Н. Л. Людоговского]
- [ludenhoff.livejournal.com/219323.html Людоговские к началу 1917 года]
- [ludenhoff.livejournal.com/223482.html Николай Львович Людоговский, его дети и внуки] (запись в блоге Ф. Б. Людоговского)
- [ludenhoff.livejournal.com/223671.html Николай Павлович Кругликов, его дети и внуки] (запись в блоге Ф. Б. Людоговского)
- [forum.vgd.ru/7/2661/0.htm?a=stdforum_view&o= Тема о роде Людоговских] на форуме Всероссийского генеалогического древа
- [ludenhoff.livejournal.com/224507.html Письмо Б. Л. Модзалевского Н. Л. Людоговскому (10 января 1904 года)]
См. также
Отрывок, характеризующий Людоговский, Николай Львович
– Voulez vous bien?! [Пойди ты к…] – злобно нахмурившись, крикнул капитан.Драм да да дам, дам, дам, трещали барабаны. И Пьер понял, что таинственная сила уже вполне овладела этими людьми и что теперь говорить еще что нибудь было бесполезно.
Пленных офицеров отделили от солдат и велели им идти впереди. Офицеров, в числе которых был Пьер, было человек тридцать, солдатов человек триста.
Пленные офицеры, выпущенные из других балаганов, были все чужие, были гораздо лучше одеты, чем Пьер, и смотрели на него, в его обуви, с недоверчивостью и отчужденностью. Недалеко от Пьера шел, видимо, пользующийся общим уважением своих товарищей пленных, толстый майор в казанском халате, подпоясанный полотенцем, с пухлым, желтым, сердитым лицом. Он одну руку с кисетом держал за пазухой, другою опирался на чубук. Майор, пыхтя и отдуваясь, ворчал и сердился на всех за то, что ему казалось, что его толкают и что все торопятся, когда торопиться некуда, все чему то удивляются, когда ни в чем ничего нет удивительного. Другой, маленький худой офицер, со всеми заговаривал, делая предположения о том, куда их ведут теперь и как далеко они успеют пройти нынешний день. Чиновник, в валеных сапогах и комиссариатской форме, забегал с разных сторон и высматривал сгоревшую Москву, громко сообщая свои наблюдения о том, что сгорело и какая была та или эта видневшаяся часть Москвы. Третий офицер, польского происхождения по акценту, спорил с комиссариатским чиновником, доказывая ему, что он ошибался в определении кварталов Москвы.
– О чем спорите? – сердито говорил майор. – Николы ли, Власа ли, все одно; видите, все сгорело, ну и конец… Что толкаетесь то, разве дороги мало, – обратился он сердито к шедшему сзади и вовсе не толкавшему его.
– Ай, ай, ай, что наделали! – слышались, однако, то с той, то с другой стороны голоса пленных, оглядывающих пожарища. – И Замоскворечье то, и Зубово, и в Кремле то, смотрите, половины нет… Да я вам говорил, что все Замоскворечье, вон так и есть.
– Ну, знаете, что сгорело, ну о чем же толковать! – говорил майор.
Проходя через Хамовники (один из немногих несгоревших кварталов Москвы) мимо церкви, вся толпа пленных вдруг пожалась к одной стороне, и послышались восклицания ужаса и омерзения.
– Ишь мерзавцы! То то нехристи! Да мертвый, мертвый и есть… Вымазали чем то.
Пьер тоже подвинулся к церкви, у которой было то, что вызывало восклицания, и смутно увидал что то, прислоненное к ограде церкви. Из слов товарищей, видевших лучше его, он узнал, что это что то был труп человека, поставленный стоймя у ограды и вымазанный в лице сажей…
– Marchez, sacre nom… Filez… trente mille diables… [Иди! иди! Черти! Дьяволы!] – послышались ругательства конвойных, и французские солдаты с новым озлоблением разогнали тесаками толпу пленных, смотревшую на мертвого человека.
По переулкам Хамовников пленные шли одни с своим конвоем и повозками и фурами, принадлежавшими конвойным и ехавшими сзади; но, выйдя к провиантским магазинам, они попали в середину огромного, тесно двигавшегося артиллерийского обоза, перемешанного с частными повозками.
У самого моста все остановились, дожидаясь того, чтобы продвинулись ехавшие впереди. С моста пленным открылись сзади и впереди бесконечные ряды других двигавшихся обозов. Направо, там, где загибалась Калужская дорога мимо Нескучного, пропадая вдали, тянулись бесконечные ряды войск и обозов. Это были вышедшие прежде всех войска корпуса Богарне; назади, по набережной и через Каменный мост, тянулись войска и обозы Нея.
Войска Даву, к которым принадлежали пленные, шли через Крымский брод и уже отчасти вступали в Калужскую улицу. Но обозы так растянулись, что последние обозы Богарне еще не вышли из Москвы в Калужскую улицу, а голова войск Нея уже выходила из Большой Ордынки.
Пройдя Крымский брод, пленные двигались по нескольку шагов и останавливались, и опять двигались, и со всех сторон экипажи и люди все больше и больше стеснялись. Пройдя более часа те несколько сот шагов, которые отделяют мост от Калужской улицы, и дойдя до площади, где сходятся Замоскворецкие улицы с Калужскою, пленные, сжатые в кучу, остановились и несколько часов простояли на этом перекрестке. Со всех сторон слышался неумолкаемый, как шум моря, грохот колес, и топот ног, и неумолкаемые сердитые крики и ругательства. Пьер стоял прижатый к стене обгорелого дома, слушая этот звук, сливавшийся в его воображении с звуками барабана.
Несколько пленных офицеров, чтобы лучше видеть, влезли на стену обгорелого дома, подле которого стоял Пьер.
– Народу то! Эка народу!.. И на пушках то навалили! Смотри: меха… – говорили они. – Вишь, стервецы, награбили… Вон у того то сзади, на телеге… Ведь это – с иконы, ей богу!.. Это немцы, должно быть. И наш мужик, ей богу!.. Ах, подлецы!.. Вишь, навьючился то, насилу идет! Вот те на, дрожки – и те захватили!.. Вишь, уселся на сундуках то. Батюшки!.. Подрались!..
– Так его по морде то, по морде! Этак до вечера не дождешься. Гляди, глядите… а это, верно, самого Наполеона. Видишь, лошади то какие! в вензелях с короной. Это дом складной. Уронил мешок, не видит. Опять подрались… Женщина с ребеночком, и недурна. Да, как же, так тебя и пропустят… Смотри, и конца нет. Девки русские, ей богу, девки! В колясках ведь как покойно уселись!
Опять волна общего любопытства, как и около церкви в Хамовниках, надвинула всех пленных к дороге, и Пьер благодаря своему росту через головы других увидал то, что так привлекло любопытство пленных. В трех колясках, замешавшихся между зарядными ящиками, ехали, тесно сидя друг на друге, разряженные, в ярких цветах, нарумяненные, что то кричащие пискливыми голосами женщины.
