Люком, Елена Михайловна
Поделись знанием:
Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.
В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.
Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
| Елена Люком | |||
 | |||
| Имя при рождении: |
Елена Михайловна Люком | ||
|---|---|---|---|
| Место смерти: | |||
| Профессия: | |||
| Годы активности: | |||
| Театр: | |||
| Награды: |
| ||
Еле́на Миха́йловна Люко́м (23 апреля [5 мая] 1891, Санкт-Петербург, Российская империя — 27 февраля 1968, Ленинград, СССР) — русская советская балерина, балетный педагог. Заслуженная артистка РСФСР (1925). Заслуженный деятель искусств РСФСР (1960).
Содержание
Биография
Елена Михайловна Люком родилась 23 апреля (5 мая) 1891 года в Санкт-Петербурге [1] в семье, далёкой от мира искусства: православного Михаила Игнатьевича Люком, бухгалтера, и его жены — лютеранки Софьи Карловны, домохозяйки. [2] В августе 1900 года поступила в Императорское театральное училище, в котором её педагогами стали В. Ф. Гиллерт, А. И. Чекрыгин, а в выпускном классе — М. М. Фокин[2]. В 1909 году, после окончания училища, была принята в балетную труппу Мариинского театра (позднее — Ленинградский государственный театр оперы и балета им. С. М. Кирова, с 1992 года и ныне — Мариинский театр), где танцевала до 1941 года. [2][3][1]
Несмотря на то, что Елена Люком училась отлично, на выпускном экзамене член экзаменационной комиссии Н. Г. Легат из-за творческих расхождений с М. Фокиным, снизил оценку выпускникам фокинского отделения. Специально для выпускных спектаклей своих учеников на сценах Мариинского и Михайловского театров М. Фокин поставил балет «Времена года» на музыку П. И. Чайковского. В первой картине Елена Люком танцевала «Весну» и «Жаворонка», а её партнёром был К. Я. Голейзовский. Во втором отделении Елена Люком танцевала «Розу» в картине «Лето» и «Осенний лист» вместе со всеми выпускниками в картине «Осень». В «Дивертисменте» Елена Люком вместе с Л. В. Лопуховой и П. Н. Владимировым танцевали па-де-труа из балета «Пахита». Спектакль прошёл с огромным успехом. [3][2]
В 1910 году балерина принимала участие в «Русских сезонах» за рубежом.[1] В 1915 году в художественном кинофильме «История одной девушки» сыграла главную роль. В 1922—23 гг. Елена Люком вместе с Б. В. Шавровым танцевала на гастролях в европейских странах, после чего вернулась в Советскую Россию.[1] [2]
В Ленинградском государственном театре оперы и балета им. С. М. Кирова Елена Люком начинала танцевать в кордебалете, постепенно став одной из ведущих солисток труппы, наряду с Елизаветой Гердт, тоже выпускницей М. Фокина 1909 г.[4] Елена Люком танцевала обширный и разнообразный классический и современный репертуар: от лирико-комедийных партий, лучшей из которых стала партия Лизы [1] в «Тщетной предосторожности», до драматических. Люком, артистка интуитивного склада, пленяла почти детской беззащитностью, трепетностью, мелодраматизмом, [4] а в зрелых работах балерины (в партиях Эсмеральды, Жизели, Медоры) присущие ей лиризм, поэтичность обогащались драматической выразительностью.[1] Елена Люком также исполняла партии Никии, Одетты-Одиллии, Раймонды, Китри, Царь-девицы, и др.[1]
Елена Люком стала первой балериной советского периода 1920—1940 гг., создавшей новый, реалистический образ Жизели [5], чем вызвала противоречивую критику современников. Елена Люком впервые сняла с героини налёт рока, трагизма, обречённости, создав свою Жизель трепетной, солнечной, улыбчивой. Жизель Люком была присуща скорее романтика в её мажорном восприятии жизни, нежели трагизм позднего романтизма. Образ, созданный Еленой Люком, существенно отличался от образов её великих предшественниц Анны Павловой и Ольги Спесивцевой, а после Люком реалистическую традицию исполнения образа Жизели продолжила Галина Уланова.[5]
На протяжении всей творческой деятельности Елена Люком сотрудничала с балетмейстерами разных поколений: от последнего из плеяды великих хореографов прошлого М. М. Фокина («Шопениана», «Петрушка», «Эрос», «Карнавал», и др.), до хореографов новой эпохи Ф. В. Лопухова, В. И. Пономарёва, В. И. Вайнонена, Р. В. Захарова. Выдающейся ролью балерины (первая исполнительница) в современном репертуаре стала в 1929 году партия Тао Хоа в балете «Красный мак» балетмейстеров Ф. В. Лопухова, В. И. Пономарёва, Л. С. Леонтьева. [2][1]
Партнёрами Елены Люком по сцене были лучшие русские и советские танцовщики: М. М. Фокин, А. И. Вильтзак, П. Н. Владимиров, А. Н. Обухов, В. А. Семёнов, Б. В. Шавров, А. Н. Ермолаев, Л. С. Леонтьев, В. М. Чабукиани, С. С. Каплан, К. М. Сергеев.[2]
После того, как в 1941 году закончила танцевать, Елена Михайловна Люком посвятила себя педагогической деятельности: в 1953—1965 гг. была педагогом-репетитором в Ленинградском государственном театре оперы и балета им. С. М. Кирова и одновременно вела класс усовершенствования. [6] [1] Под руководством Елены Михайловны Люком в разные годы в театре репетировали и готовили партии Ольга Моисеева, Инна Зубковская, Алла Шелест, Нонна Ястребова, Нинель Петрова, Алла Осипенко, Нинелла Кургапкина, Ирина Колпакова, Галина Кекишева, [2] и многие другие.
Елена Михайловна Люком скончалась 27 февраля 1968 года в возрасте 76 лет в Ленинграде (ныне — Санкт-Петербург)[1].
о Е. М. Люком
Елена Михайловна Люком принадлежит к славной когорте пионеров советского балета. Начав свой сценический путь до революции, Люком стала в 1920-е годы ведущей ленинградской балериной, её имя гремело на всю страну. Её талант привлёк внимание А. Блока, ей посвящали восторженные строки лучшие театральные критики, её портреты смотрели с обложек журналов. Люком была танцовщицей необычного таланта, опрокидывавшего многие устойчивые представления о классических балетных партиях, о границах и возможностях балетного искусства. Люком внесла ценный вклад в развитие отечественного танцевального искусства и как педагог.
Ученица М. Фокина, она танцевала неправильно с точки зрения ценителей классической школы, но в ней было то, что привлекало такого знатока балета, как А. Волынский: он писал, что «её следует признать лучшей артисткой балетной игры на нашей сцене. Прежде всего, самые формы танца изумительно изящны с внешней стороны и отличаются природным plié, феноменальным по гибкости и красоте».
Публика любила её за особое, одной Люком присущее увлечение танцем, наполнявшее движения балерины ликующим порывом, радостным самозабвением. Люком была первой ленинградской балериной, получившей широкое признание советского зрителя. Не только на сцене, но и на эстраде, где она выступала вместе с молодым танцовщиком Б. Шавровым в вальсе Либлинга — танце, виртуозном до блеска, увлекательно смелом в полётах и поддержках. Одухотворённость и выразительность танца, развитые в Люком Фокиным, стали главенствующими чертами её творчества.
Чрезвычайно тактичный человек, чуткий художник. Люком понимала, что кому надо. Мне хотелось работать именно с ней. Я приносила готовую партию, зная, что она примет мою трактовку, поймёт и отредактирует. Она смотрела на роль глазами актрисы, и я абсолютно доверяла её вкусу.
К Елене Михайловне мы, молодые балерины, испытывали чувство глубочайшего уважения, преклонения и обожания. Она была добра, внимательна, всегда в хорошем настроении. Радовалась успехам, отмечала их. Не мешала актёрской индивидуальности, давала полную свободу.
Елена Михайловна Люком была очаровательна: с огромными голубыми глазами, нежная. Как танцовщица она сохранила необыкновенную, неповторимую женственность. Такой женственной танцовщицы, как Люком, не было ни до, ни после. [11] Елену Михайловну сравнить не с кем. Она была существом особым. Работа с ней давала божественное состояние, настрой на спектакль. Люком никогда не выговаривала, замечаний не делала. Она только говорила после спектакля: «Скучно было, Алла, очень скучно». И этого было достаточно. [12]
Не представляю, как сложилась бы моя судьба танцовщицы без встречи с Люком. Елена Михайловна была уникальным репетитором, таких больше не было, нет и сейчас. Люком умела чудесно оживить текст партии, очень просто объяснить смысл движений. Она ждала и требовала эмоционального отклика. Она открывала смысл того, что танцуешь, давая понять, для чего актёр выходит на сцену.
Репертуар
- Балетные партии[2]
- 1911 — «Пробуждение Флоры» Р. Дриго — Купидон
- 1911 — «Фея кукол» Й. Байера — Китаянка (1911), Бебе (1918), па-де-труа (1919)
- 1911 — «Спящая красавица» П. И. Чайковского — Фея Золота (1911), Белая Кошечка (1914), Фея Канареек (1914), Принцесса Флорина (1919)
- 1912 — «Щелкунчик» П. И. Чайковского — Маркитантка
- 1912 — «Конёк-горбунок» Ц. Пуни — Латышский танец (1912), Жемчужина (1914), Царь-девица (1922)
- 1912 — «Коппелия» Л. Делиба — Le Travail (Работа) (1912), Сванильда (1918)
- 1912 — «Волшебная флейта» Р. Дриго — Лиза, дочь фермера (дебют на сцене Красносельского театра, впоследствии исполняла на сцене ЛАТОБ им. С. М. Кирова)
- 1912 — «Пахита» Л. Минкуса и Э. Дельдевеза — па-де-труа (1912), Grand pas (3-й акт) (1918)
- 1912 — «Дочь фараона» Ц. Пуни — Гвадалквивир (1912), Рыбачка (1916), Аспиччия (1921)
- 1914 — «Дон Кихот» Л. Минкуса — Цветочница (1914), Амур (1915), Китри (1923)
- 1914 — «Шопениана» Ф. Шопена — прелюд (1914), Сильфида (1920)
- 1915 — «Лебединое озеро» П. И. Чайковского — па-де-труа (1915), Одетта-Одиллия (1920)
- 1915 — «Корсар» А. Адана — Гюльнара (1915), Pas d'esclave (Танец невольников) (1915), Медора (1921)
- 1915 — «Египетские ночи» А. Аренского — Арсиноя (1915), Береника (1922)
- 1916 — «Арагонская хота» М. И. Глинки — Солистка
- 1916 — «Эрос» П. И. Чайковского — Девушка
- 1916 — «Арлекинада» Р. Дриго — Коломбина (1916), Пьеретта (1917)
- 1916 — «Ненюфар» Н. С. Кроткова — Девушка с локонами
- 1916 — «Сильвия» Л. Делиба — Наяда
- 1917 — «Раймонда» А. К. Глазунова — Генриетта (1917), Клеманс (1919), Раймонда (1920)
- 1917 — «Эсмеральда» Ц. Пуни — Флёр де Лис (1917), Эсмеральда (1922, хореографическая редакция А. Я. Вагановой — 1935)
- 1918 — «Тщетная предосторожность» П. Гертеля — Лиза
- 1918 — «Карнавал» Р. Шумана — Бабочка, Коломбина
- 1918 — «Капризы бабочки» Н. С. Кроткова — Бабочка
- 1918 — «Испытание Дамиса» А. К. Глазунова — Маринетта
- 1919 — «Грациелла» Ц. Пуни — Грациелла
- 1919 — «Привал кавалерии» И. Армсгеймера — Тереза
- 1919 — «Роман бутона розы» Р. Дриго — Настурция
- 1919 — «Синяя борода» П. П. Шенка — Подруга Изоры
- 1920 — «Петрушка» И. Ф. Стравинского — Балерина
- 1921 — «Жар-птица» И. Ф. Стравинского, хореография Ф. В. Лопухова — Жар-птица
- 1921 — «Баядерка» Л. Минкуса — Ману (1921), Никия (1924)
- 1921 — «Жизель» А. Адана — Жизель
- 1922 — «Фиаметта» Л. Минкуса и Л. Делиба — Фиаметта (2-й акт)
- 1924 — «Времена года» А. К. Глазунова — Колос ржи
- 1925 — «Царь Кандавл» Ц. Пуни — Клития
- 1929 — «Красный мак» Р. М. Глиэра, хореография Ф. В. Лопухова, В. И. Пономарёва, Л. С. Леонтьева — Тао Хоа (первая исполнительница)
- 1930 — «Золотой век» Д. Д. Шостаковича — Дива
- 1934 — «Бахчисарайский фонтан» Б. В. Асафьева — Мария
- 1936 — «Партизанские дни» Б. В. Асафьева — Дама в белом
- Концертные номера[2]
- 1912
* «Вальс» Ф. Шопена
* «Вальс-каприс» А. Рубинштейна, постановка К. Куличевской
* «Вальс-антик», постановка И. Кшесинского (С. М. Кирхгейм) - 1914
* «Умирающий Лебедь» К. Сен-Санса, постановка М. Фокина
* «Матлот» (Матросский танец) - 1915
* «Вальс» А. Венявского, постановка Ф. Лопухова
* «Полька» С. Рахманинова, постановка П. Петрова - 1918
* «Экстаз» Л. Гана
* «Пастораль» И. Штрауса
* Пантомима «Два Пьеро и Коломбина» (Коломбина)
* Хореографическая картинка И. Штрауса постановка Л. Леонтьева - 1919
* «Баркарола» («Сказки Гофмана» Ж. Оффенбаха), постановка Ф. Лопухова
* «Полька» («Тильтиль и Митиль» И. Саца), постановка Ф. Лопухова - 1921 — «Сувенир» («Воспоминание») Ф. Дрдля, постановка Ф. Лопухова
- 1922 — 1944
* «Адажио» Р. Дриго, постановка Ф. Лопухова
* «Пьеретта и Арлекин» Р. Дриго (Пьеретта)
* «Этюд» Ш. Берио, постановка Ф. Лопухова
* «Поэма» З. Фибиха, постановка Ф. Лопухова
* «Вальс» Э. Либлинга, постановка А. Чекрыгина
* «Мелодия» К. Глюка, постановка В. Чабукиани
* «Вакханалия» А. Глазунова, постановка А. Монахова
* «Каприз» Ф. Крейслера
- Роли в кино[2]
- 1915 — «История одной девушки» (режиссёр Б. Глаголин, сценарий А. Андреева) — Девушка (главная роль)
Сочинения
Звания
Напишите отзыв о статье "Люком, Елена Михайловна"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 [dancelib.ru/baletenc/item/f00/s01/e0001682/index.shtml Балет: энциклопедия. Гл. ред. Ю. Н. Григорович. — М., Советская энциклопедия, 1981] Балетная энциклопедия
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 Розанова О. И. "Елена Люком" — Л., 1983
- ↑ 1 2 Академическое хореографическое училище им. А.Я.Вагановой — Л., "Музыка", 1988
- ↑ 1 2 [spbballet.narod.ru/simple04.html Илларионов Б. "Три века петербургского балета."] "На переломе."
- ↑ 1 2 Емельянова-Зубковская Г. Жизель: XX век, Петербург. — СПб., "Композитор", 2008
- ↑ [spbballet.narod.ru/simple04.html Илларионов Б. "Три века петербургского балета"] "На переломе."
- ↑ О.И.Розанова «Елена Люком». — Ленинград, 1983.
- ↑ «Академическое хореографическое училище им. А.Я.Вагановой». — Ленинград: Музыка, 1988.
- ↑ С.М.Вольфсон [www.gergiev.ru/ballet_lukom.html «Мастера балета»]. — 1967.
- ↑ 1 2 3 О.И.Розанова «Елена Люком» : книга. — Ленинград, 1883.
- ↑ А.Е.Осипенко [zavtra.ru/content/view/balerina-eto-zvanie/ «Балерина — это звание»] // Завтра : газета. — 15.02.2012. — № 34 (978).
- ↑ О.И.Розанова «Елена Люком» : книга. — Ленинград, 1883.
Библиография
- Волынский А. Л. Е. М. Люком — Жизнь искусства, 1923, № 43
- Бродерсен Ю. Елена Люком. — Л., 1941
- Бродерсен Ю. Е. Люком. — Искусство и жизнь, 1941, № 6
- Вольфсон С. М. Е. М. Люком. — В книге: Мастера балета. Л., 1967
- Красовская В. М. Е. М. Люком. — В книге: Русский балетный театр начала XX века. Л., 1972, т. 2
- Михайлов М. Елена Люком. — В книге: Молодые годы ленинградского балета. Л., 1978
- Чернова И. Елена Люком.— В книге: От Гельцер до Улановой. М., 1979
- Балет: энциклопедия. Гл. ред. Ю. Н. Григорович. — М., Советская энциклопедия, 1981
- Розанова О. И. Елена Люком. — Л., "Искусство", 1983
- Дзюба Т., Шамина Л. Страницы календаря: Е. М. Люком. — Советский балет, 1986, № 4
- Академическое хореографическое училище им. А. Я. Вагановой — Л., "Музыка", 1988
- Русский балет. Энциклопедия. БРЭ, "Согласие", 1997
- Красовская В. М. Люком. Прощания и уходы. — В книге: Профили танца, СПб., "АРБ", 1999
- Емельянова-Зубковская Г. Жизель Е. Люком. — В книге: Жизель: XX век, Петербург. СПб., "Композитор", 2008
Ссылки
- Статьи и ресурсы
- [dancelib.ru/baletenc/item/f00/s01/e0001682/index.shtml Е. Люком на сайте «История танцев»]
- [www.gergiev.ru/ballet_lukom.html Е. Люком на сайте Gergiev.ru]
- [dic.academic.ru/dic.nsf/es/33099/Люком Е. Люком в «Энциклопедическом словаре»]
- [www.belcanto.ru/lukom_elena.html Е. Люком на сайте Belcanto.ru]
- [spbballet.narod.ru/simple04.html «Три века петербургского балета»]
- [zavtra.ru/content/view/balerina-eto-zvanie/ Интервью с А. Осипенко: «Балерина — это звание». Газета «Завтра», № 34 (978), 15.02.2012]
- Фото
- [pomnipro.ru/memorypage81941 Фотографии Е. Люком] на сайте «ПомниПро»
- [gallery-mt.narod.ru/pages/balet_l.html Фотографии Е. Люком на сайте «Мастера музыкального театра»]
- [www.ballerinagallery.com/lukom.htm Фотографии Е. Люком на сайте «The Ballerina Gallery»]
- [www.baletfoto.ru/lukom.html Фотографии Е. Люком на сайте «Балет на старинных и современных фото»]
Отрывок, характеризующий Люком, Елена Михайловна
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]
Увидав успокоение своего tres gracieux souverain, Мишо тоже успокоился, но на прямой существенный вопрос государя, требовавший и прямого ответа, он не успел еще приготовить ответа.
– Sire, me permettrez vous de vous parler franchement en loyal militaire? [Государь, позволите ли вы мне говорить откровенно, как подобает настоящему воину?] – сказал он, чтобы выиграть время.
– Colonel, je l'exige toujours, – сказал государь. – Ne me cachez rien, je veux savoir absolument ce qu'il en est. [Полковник, я всегда этого требую… Не скрывайте ничего, я непременно хочу знать всю истину.]
– Sire! – сказал Мишо с тонкой, чуть заметной улыбкой на губах, успев приготовить свой ответ в форме легкого и почтительного jeu de mots [игры слов]. – Sire! j'ai laisse toute l'armee depuis les chefs jusqu'au dernier soldat, sans exception, dans une crainte epouvantable, effrayante… [Государь! Я оставил всю армию, начиная с начальников и до последнего солдата, без исключения, в великом, отчаянном страхе…]
– Comment ca? – строго нахмурившись, перебил государь. – Mes Russes se laisseront ils abattre par le malheur… Jamais!.. [Как так? Мои русские могут ли пасть духом перед неудачей… Никогда!..]
Этого только и ждал Мишо для вставления своей игры слов.
– Sire, – сказал он с почтительной игривостью выражения, – ils craignent seulement que Votre Majeste par bonte de c?ur ne se laisse persuader de faire la paix. Ils brulent de combattre, – говорил уполномоченный русского народа, – et de prouver a Votre Majeste par le sacrifice de leur vie, combien ils lui sont devoues… [Государь, они боятся только того, чтобы ваше величество по доброте души своей не решились заключить мир. Они горят нетерпением снова драться и доказать вашему величеству жертвой своей жизни, насколько они вам преданы…]
– Ah! – успокоенно и с ласковым блеском глаз сказал государь, ударяя по плечу Мишо. – Vous me tranquillisez, colonel. [А! Вы меня успокоиваете, полковник.]
Государь, опустив голову, молчал несколько времени.
– Eh bien, retournez a l'armee, [Ну, так возвращайтесь к армии.] – сказал он, выпрямляясь во весь рост и с ласковым и величественным жестом обращаясь к Мишо, – et dites a nos braves, dites a tous mes bons sujets partout ou vous passerez, que quand je n'aurais plus aucun soldat, je me mettrai moi meme, a la tete de ma chere noblesse, de mes bons paysans et j'userai ainsi jusqu'a la derniere ressource de mon empire. Il m'en offre encore plus que mes ennemis ne pensent, – говорил государь, все более и более воодушевляясь. – Mais si jamais il fut ecrit dans les decrets de la divine providence, – сказал он, подняв свои прекрасные, кроткие и блестящие чувством глаза к небу, – que ma dinastie dut cesser de rogner sur le trone de mes ancetres, alors, apres avoir epuise tous les moyens qui sont en mon pouvoir, je me laisserai croitre la barbe jusqu'ici (государь показал рукой на половину груди), et j'irai manger des pommes de terre avec le dernier de mes paysans plutot, que de signer la honte de ma patrie et de ma chere nation, dont je sais apprecier les sacrifices!.. [Скажите храбрецам нашим, скажите всем моим подданным, везде, где вы проедете, что, когда у меня не будет больше ни одного солдата, я сам стану во главе моих любезных дворян и добрых мужиков и истощу таким образом последние средства моего государства. Они больше, нежели думают мои враги… Но если бы предназначено было божественным провидением, чтобы династия наша перестала царствовать на престоле моих предков, тогда, истощив все средства, которые в моих руках, я отпущу бороду до сих пор и скорее пойду есть один картофель с последним из моих крестьян, нежели решусь подписать позор моей родины и моего дорогого народа, жертвы которого я умею ценить!..] Сказав эти слова взволнованным голосом, государь вдруг повернулся, как бы желая скрыть от Мишо выступившие ему на глаза слезы, и прошел в глубь своего кабинета. Постояв там несколько мгновений, он большими шагами вернулся к Мишо и сильным жестом сжал его руку пониже локтя. Прекрасное, кроткое лицо государя раскраснелось, и глаза горели блеском решимости и гнева.
– Colonel Michaud, n'oubliez pas ce que je vous dis ici; peut etre qu'un jour nous nous le rappellerons avec plaisir… Napoleon ou moi, – сказал государь, дотрогиваясь до груди. – Nous ne pouvons plus regner ensemble. J'ai appris a le connaitre, il ne me trompera plus… [Полковник Мишо, не забудьте, что я вам сказал здесь; может быть, мы когда нибудь вспомним об этом с удовольствием… Наполеон или я… Мы больше не можем царствовать вместе. Я узнал его теперь, и он меня больше не обманет…] – И государь, нахмурившись, замолчал. Услышав эти слова, увидав выражение твердой решимости в глазах государя, Мишо – quoique etranger, mais Russe de c?ur et d'ame – почувствовал себя в эту торжественную минуту – entousiasme par tout ce qu'il venait d'entendre [хотя иностранец, но русский в глубине души… восхищенным всем тем, что он услышал] (как он говорил впоследствии), и он в следующих выражениях изобразил как свои чувства, так и чувства русского народа, которого он считал себя уполномоченным.
– Sire! – сказал он. – Votre Majeste signe dans ce moment la gloire de la nation et le salut de l'Europe! [Государь! Ваше величество подписывает в эту минуту славу народа и спасение Европы!]
Государь наклонением головы отпустил Мишо.
В то время как Россия была до половины завоевана, и жители Москвы бежали в дальние губернии, и ополченье за ополченьем поднималось на защиту отечества, невольно представляется нам, не жившим в то время, что все русские люди от мала до велика были заняты только тем, чтобы жертвовать собою, спасать отечество или плакать над его погибелью. Рассказы, описания того времени все без исключения говорят только о самопожертвовании, любви к отечеству, отчаянье, горе и геройстве русских. В действительности же это так не было. Нам кажется это так только потому, что мы видим из прошедшего один общий исторический интерес того времени и не видим всех тех личных, человеческих интересов, которые были у людей того времени. А между тем в действительности те личные интересы настоящего до такой степени значительнее общих интересов, что из за них никогда не чувствуется (вовсе не заметен даже) интерес общий. Большая часть людей того времени не обращали никакого внимания на общий ход дел, а руководились только личными интересами настоящего. И эти то люди были самыми полезными деятелями того времени.
Те же, которые пытались понять общий ход дел и с самопожертвованием и геройством хотели участвовать в нем, были самые бесполезные члены общества; они видели все навыворот, и все, что они делали для пользы, оказывалось бесполезным вздором, как полки Пьера, Мамонова, грабившие русские деревни, как корпия, щипанная барынями и никогда не доходившая до раненых, и т. п. Даже те, которые, любя поумничать и выразить свои чувства, толковали о настоящем положении России, невольно носили в речах своих отпечаток или притворства и лжи, или бесполезного осуждения и злобы на людей, обвиняемых за то, в чем никто не мог быть виноват. В исторических событиях очевиднее всего запрещение вкушения плода древа познания. Только одна бессознательная деятельность приносит плоды, и человек, играющий роль в историческом событии, никогда не понимает его значения. Ежели он пытается понять его, он поражается бесплодностью.
Значение совершавшегося тогда в России события тем незаметнее было, чем ближе было в нем участие человека. В Петербурге и губернских городах, отдаленных от Москвы, дамы и мужчины в ополченских мундирах оплакивали Россию и столицу и говорили о самопожертвовании и т. п.; но в армии, которая отступала за Москву, почти не говорили и не думали о Москве, и, глядя на ее пожарище, никто не клялся отомстить французам, а думали о следующей трети жалованья, о следующей стоянке, о Матрешке маркитантше и тому подобное…
Николай Ростов без всякой цели самопожертвования, а случайно, так как война застала его на службе, принимал близкое и продолжительное участие в защите отечества и потому без отчаяния и мрачных умозаключений смотрел на то, что совершалось тогда в России. Ежели бы у него спросили, что он думает о теперешнем положении России, он бы сказал, что ему думать нечего, что на то есть Кутузов и другие, а что он слышал, что комплектуются полки, и что, должно быть, драться еще долго будут, и что при теперешних обстоятельствах ему не мудрено года через два получить полк.
По тому, что он так смотрел на дело, он не только без сокрушения о том, что лишается участия в последней борьбе, принял известие о назначении его в командировку за ремонтом для дивизии в Воронеж, но и с величайшим удовольствием, которое он не скрывал и которое весьма хорошо понимали его товарищи.
За несколько дней до Бородинского сражения Николай получил деньги, бумаги и, послав вперед гусар, на почтовых поехал в Воронеж.
Только тот, кто испытал это, то есть пробыл несколько месяцев не переставая в атмосфере военной, боевой жизни, может понять то наслаждение, которое испытывал Николай, когда он выбрался из того района, до которого достигали войска своими фуражировками, подвозами провианта, гошпиталями; когда он, без солдат, фур, грязных следов присутствия лагеря, увидал деревни с мужиками и бабами, помещичьи дома, поля с пасущимся скотом, станционные дома с заснувшими смотрителями. Он почувствовал такую радость, как будто в первый раз все это видел. В особенности то, что долго удивляло и радовало его, – это были женщины, молодые, здоровые, за каждой из которых не было десятка ухаживающих офицеров, и женщины, которые рады и польщены были тем, что проезжий офицер шутит с ними.
В самом веселом расположении духа Николай ночью приехал в Воронеж в гостиницу, заказал себе все то, чего он долго лишен был в армии, и на другой день, чисто начисто выбрившись и надев давно не надеванную парадную форму, поехал являться к начальству.
Начальник ополчения был статский генерал, старый человек, который, видимо, забавлялся своим военным званием и чином. Он сердито (думая, что в этом военное свойство) принял Николая и значительно, как бы имея на то право и как бы обсуживая общий ход дела, одобряя и не одобряя, расспрашивал его. Николай был так весел, что ему только забавно было это.
От начальника ополчения он поехал к губернатору. Губернатор был маленький живой человечек, весьма ласковый и простой. Он указал Николаю на те заводы, в которых он мог достать лошадей, рекомендовал ему барышника в городе и помещика за двадцать верст от города, у которых были лучшие лошади, и обещал всякое содействие.
– Вы графа Ильи Андреевича сын? Моя жена очень дружна была с вашей матушкой. По четвергам у меня собираются; нынче четверг, милости прошу ко мне запросто, – сказал губернатор, отпуская его.
Прямо от губернатора Николай взял перекладную и, посадив с собою вахмистра, поскакал за двадцать верст на завод к помещику. Все в это первое время пребывания его в Воронеже было для Николая весело и легко, и все, как это бывает, когда человек сам хорошо расположен, все ладилось и спорилось.
Помещик, к которому приехал Николай, был старый кавалерист холостяк, лошадиный знаток, охотник, владетель коверной, столетней запеканки, старого венгерского и чудных лошадей.
Николай в два слова купил за шесть тысяч семнадцать жеребцов на подбор (как он говорил) для казового конца своего ремонта. Пообедав и выпив немножко лишнего венгерского, Ростов, расцеловавшись с помещиком, с которым он уже сошелся на «ты», по отвратительной дороге, в самом веселом расположении духа, поскакал назад, беспрестанно погоняя ямщика, с тем чтобы поспеть на вечер к губернатору.
Переодевшись, надушившись и облив голову холодной подои, Николай хотя несколько поздно, но с готовой фразой: vaut mieux tard que jamais, [лучше поздно, чем никогда,] явился к губернатору.
Это был не бал, и не сказано было, что будут танцевать; но все знали, что Катерина Петровна будет играть на клавикордах вальсы и экосезы и что будут танцевать, и все, рассчитывая на это, съехались по бальному.
Губернская жизнь в 1812 году была точно такая же, как и всегда, только с тою разницею, что в городе было оживленнее по случаю прибытия многих богатых семей из Москвы и что, как и во всем, что происходило в то время в России, была заметна какая то особенная размашистость – море по колено, трын трава в жизни, да еще в том, что тот пошлый разговор, который необходим между людьми и который прежде велся о погоде и об общих знакомых, теперь велся о Москве, о войске и Наполеоне.
Общество, собранное у губернатора, было лучшее общество Воронежа.
Дам было очень много, было несколько московских знакомых Николая; но мужчин не было никого, кто бы сколько нибудь мог соперничать с георгиевским кавалером, ремонтером гусаром и вместе с тем добродушным и благовоспитанным графом Ростовым. В числе мужчин был один пленный итальянец – офицер французской армии, и Николай чувствовал, что присутствие этого пленного еще более возвышало значение его – русского героя. Это был как будто трофей. Николай чувствовал это, и ему казалось, что все так же смотрели на итальянца, и Николай обласкал этого офицера с достоинством и воздержностью.
Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.
Николай, с несходящей улыбкой на лице, несколько изогнувшись на кресле, сидел, близко наклоняясь над блондинкой и говоря ей мифологические комплименты.
Переменяя бойко положение ног в натянутых рейтузах, распространяя от себя запах духов и любуясь и своей дамой, и собою, и красивыми формами своих ног под натянутыми кичкирами, Николай говорил блондинке, что он хочет здесь, в Воронеже, похитить одну даму.
– Какую же?
– Прелестную, божественную. Глаза у ней (Николай посмотрел на собеседницу) голубые, рот – кораллы, белизна… – он глядел на плечи, – стан – Дианы…
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Умершие в Санкт-Петербурге
- Артисты балета по алфавиту
- Артисты балета России
- Артисты балета СССР
- Артисты балета XX века
- Балетные педагоги по алфавиту
- Балетные педагоги России
- Балетные педагоги СССР
- Балетные педагоги XX века
- Артисты балета Мариинского театра
- Заслуженные артисты РСФСР
- Заслуженные деятели искусств РСФСР
- Умершие 27 февраля
- Умершие в 1968 году
- Выпускники Академии русского балета имени А. Я. Вагановой
- Балерины
- Персоналии:Санкт-Петербург
