Люксембурги
Поделись знанием:
В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.
Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
(перенаправлено с «Люксембург-Линьи»)
Люксембурги — династия, правившая в Священной Римской империи (1308—1313, 1346—1400, 1410—1437), Чехии (1310—1437), Венгрии (1387—1437) и Люксембурге, ветвь Лимбургского (Арлонского) дома. Родоначальником династии был герцог Лимбурга Валеран III (1170—1226), который благодаря браку с графиней Люксембурга Эрмезиндой I (1186—1247) приобрёл права на Люксембург. От его внуков, сыновей Генриха V Белокурого (1216—1271), графа Люксембурга с 1247 года, пошли две ветви рода — имперская и французская.
Содержание
Имперская ветвь
Родоначальником старшей ветви был граф Генрих VI (1250—1288), безуспешно боровшийся с герцогами Брабанта за Лимбург. Его сын Генрих VII (1274—1313) стал императором Священной Римской империи. Наибольшего могущества династия достигла при внуке Генриха VII, Карле IV (1316—1378), короле Чехии (под именем Карл) и императоре Священной Римской империи. Эта ветвь угасла со смертью в 1437 году императора Сигизмунда I.
Основные представители:
Генеалогия
Валеран III (1170—1226), герцог Лимбурга с 1221, граф Люксембурга с 1214 X 1) Кунигунда Лотарингская X 2) Эрмезинда I (1186—1247), графиня Люксембурга с 1197 │ ├2> Генрих V Белокурый (1216—1271), граф Люксембурга и Лароша с 1247, Арлона с 1256, Намюра 1256—1264, сеньор де Линьи с 1240 │ X Маргарита де Бар (1220—1275) │ │ │ ├─> Генрих VI (1250—1288), граф Люксембурга и Арлона с 1271 │ │ X Беатрис д'Авен (ум. 1321) │ │ │ │ │ ├─> Генрих VII (1274—1313), граф Люксембурга с 1288, римский король с 1308, император Священной Римской империи с 1311 │ │ │ X Маргарита Брабантская (1276—1311) │ │ │ │ │ │ │ ├─> Иоанн (Ян) Слепой (1296—1346), граф Люксембурга с 1313, король Чехии с 1311 │ │ │ │ X 1) Елизавета (Элишка) Чешская (1292—1330) │ │ │ │ X 2) Беатрис де Бурбон (1320—1383) │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Маргарита (1313—1341); муж: с 1328 Генрих XV (1304—1339), герцог Нижней Баварии │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Бонна (Юта) (1315—1349); муж: с 1332 Иоанн II Добрый (1319—1364), король Франции │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Карл IV (1316—1378), император Священной Римской империи с 1346; король Чехии (Карел I) с 1346, │ │ │ │ │ граф Люксембурга 1346—1353, маркграф Моравии 1346—1349, маркграф Бранденбурга с 1373 │ │ │ │ │ X 1) 1329 Бланка де Валуа (1316—1348) │ │ │ │ │ X 2) 1349 Анна Пфальцская (1329—1353) │ │ │ │ │ X 3) 1353 Анна Силезско-Швайдницкая (1339—1362) │ │ │ │ │ X 4) 1363 Елизавета Померанская (1345—1392) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Маргарита (1335—1349) │ │ │ │ │ │ X 1338 Лайош (Людовик) I Великий (1326—1382), король Венгрии с 1342, король Польши с 1370 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Екатерина (1342 — 1386/1395) │ │ │ │ │ │ X 1) 1356 Рудольф IV Основатель (1339—1365), герцог Австрии, Штирии и Каринтии с 1358, граф Тироля с 1363 │ │ │ │ │ │ X 2) 1366 Оттон V (1347—1379), курфюрст Бранденбурга 1360/1365—1373, герцог Баварии с 1347 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Венцель (1350—1351) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├3> Елизавета (1358—1373) │ │ │ │ │ │ X 1366 Альбрехт III (1349—1395), герцог Австрии с 1365 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├3> Венцель II (1361—1419), герцог Люксембурга (Венцель II) 1383—1388, король Чехии (Вацлав IV) 1378—1419, │ │ │ │ │ │ курфюрст Бранденбурга 1373—1378, король Германии 1376—1400 │ │ │ │ │ │ X 1) 1370 Иоанна Баварская (1356—1386) │ │ │ │ │ │ X 2) 1389 София Баварско-Мюнхенская (1376—1425) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├4> Анна (1366—1394); муж: с 1382 Ричард II (1367—1400), король Англии 1377—1399 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├4> Сигизмунд I (1368—1437), король Чехии (Зигмунд) 1419—1421, 1436—1437, король Венгрии (Жигмонд) 1387—1437, │ │ │ │ │ │ курфюрст Бранденбурга 1373—1387, король Германии с 1410, император Священной Римской империи с 1433 │ │ │ │ │ │ X 1) 1385 Мария I Анжуйская (ум. 1392), королева Венгрии │ │ │ │ │ │ X 2) 1408 Барбара Цилли (ум. 1451) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └2> Елизавета (1409—1442) │ │ │ │ │ │ X 1422 Альбрехт II Габсбург (1397—1439), король Германии с 1438, король Чехии с 1437, │ │ │ │ │ │ король Венгрии с 1437, герцог Австрии (Альбрехт V) 1404, маркграф Моравии с 1423 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├4> Иоанн (1370—1396), герцог Гёрлица с 1377 │ │ │ │ │ │ X 1388 Екатерина Мекленбург-Шверинская │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Елизавета (1390—1451), герцогиня Люксембурга 1411—1443 │ │ │ │ │ │ X 1) 1409 Антуан Бургундский (1384—1415), герцог Брабанта и Лимбурга │ │ │ │ │ │ X 2) Иоанн (Ян) Бургундский (1403—1427), герцог Брабанта и Лимурга (Жан IV) с 1415, граф Эно (Жан II), │ │ │ │ │ │ граф Голландии и Зелландии (Ян III) с 1417 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├4> Карл (1372—1373) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├4> Маргарита (1373—1410) │ │ │ │ │ │ X с 1381 Иоанн III фон Гогенцоллерн (ок.1369-11 июня 1420), бургграф Нюрнберга с 1397 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └4> Генрих (1377—1378) │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Оттокар (1318—1320) │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Иоанн Генрих (Ян Йиндржих) (1322—1375), маркграф Моравии с 1349, граф Тироля 1335—1341 │ │ │ │ │ X 1) 1330 (разв. 1349) Маргарита Маульташ (1318—1369), графиня Тироля 1335—1365 │ │ │ │ │ X 2) 1350 Маргарита Троппау (1330—1363) │ │ │ │ │ X 3) 1364 Маргарита Австрийская (1346—1366) │ │ │ │ │ X 4) 1366 Елизавета Оттинген (ум. 1409) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Йост (1351—1411), маркграф Моравии с 1375, Бранденбурга с 1388, анти-король Германии с 1410, │ │ │ │ │ │ герцог Люксембурга 1388—1402, 1407—1411 │ │ │ │ │ │ X 1372 Елизавета Опольская (1360—1411) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Екатерина (1353—1378) │ │ │ │ │ │ X 1372 Генрих (ум. 1382), герцог Фалькенберга │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Прокоп (1354—1405), маркграф Моравии с 1375 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Иоанн Собеслав (1356—1394), патриарх Аквилеи (Иоанн V) с 1387 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Елизавета (ум. 1400) │ │ │ │ │ │ X 1366 Вильгельм I (ум. 1407), маркграф Мейсена │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └2> Анна (ум. 1405) │ │ │ │ │ X Пётр из Штернберка (ум. 1397) │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Анна (1320—1338) │ │ │ │ │ X Оттон Весёлый (1301—1339), герцог Австрии и Штирии с 1330, герцог Каринтии (Оттон IV) с 1335 │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Елизавета (1323—1324) │ │ │ │ │ │ │ │ │ └2> Венцель I (1337—1383), граф Люксембурга 1353—1354, герцог Люксембурга с 1354, герцог Брабанта и Лимбурга с 1364 │ │ │ │ │ X Иоанна Брабантская (1322—1406) │ │ │ │ └2> Бонна │ │ │ │ │ │ │ ├─> Мария (1304—1324) │ │ │ │ X 1322 Карл IV (1295—1328), король Франции и Наварры с 1322 │ │ │ │ │ │ │ └─> Беатрис (1305—1319) │ │ │ X 1318 Карл Роберт (1288—1342), король Венгрии с 1307 │ │ │ │ │ ├─> Валеран (ум. 1311), сеньор де Дурлэ, де Тиримон и де Консорр │ │ │ │ │ ├─> Филичита (ум. 1336) │ │ │ X Жан Тристан Лувенский (ум. 1309), сеньор Гаасбека, Герсталя и Монкорне │ │ │ │ │ ├─> Бодуэн (Балдуин) (1285—1354), архиепископ Трира с 1307 │ │ │ │ │ └─> Маргарита (ум. 1336), монахиня в Лилле, позже в Мариентале │ │ │ ├─> Валеран I (ум. 1288), сеньор де Линьи, де Русси и де Бовуар, родоначальник ветви Люксембург-Линьи │ │ │ ├─> Филиппа (1252—1311) │ │ X Жан I д'Авен (1247—1304), граф Эно с 1280, граф Голландии и Зелландии (Ян II) с 1299 │ │ │ ├─> Маргарита │ │ │ ├─> Жанна (ум. 1310), аббатиса Клерефонтена │ │ │ └─> Изабелла (1247—1298) │ X Ги де Дампьер (1225—1304), маркграф Намюра с 1264, граф Фландрии с 1278 │ ├2> Екатерина Лимбургская (1215—1255) │ X Матье II (ум. 1251), герцог Лотарингии с 1221 │ └2> Жерар (Герхард) (ум. 1276), граф Дарбюи
Французская ветвь
Младшая ветвь рода (Люксембург-Линьи) пошла от брата Генриха VI — Валерана I (ум. 1288), сеньора Линьи. Эта ветвь переселилась во Францию. Постепенно французские Люксембурги на некоторое время сосредоточили в своих руках такие графства, как Сен-Поль, Бриенн, Суассон, Марль. Старшая линия этого рода угасла в начале XV века на графине Жанне де Линьи, супруге герцога Антуана Брабантского. Ещё три ветви французских Люксембургов, как будет показано ниже, просуществовали до рубежа XVI и XVII веков.
Люксембург-Линьи и Люксембург-Пине
Луи де Люксембург, граф де Сен-Поль занимал пост коннетабля Франции, но был в 1475 году предан казни по подозрению в сношениях с врагами Людовика XI. Он оставил потомство от двух браков, с французской и савойской принцессами. Внучка его, Мария де Люксембург, овдовев после смерти графа Савойского, вышла за графа Вандомского; их сыном был первый герцог Вандомский — дед Генриха Наваррского.
В 1581 году один из потомков коннетабля Люксембурга, Франсуа де Люксембург-Линьи (ум. 1613), был пожалован титулом герцога де Пине, по названию своего имения в Шампани. Вызвано это было тем, что его жена была сестрой французской королевы Луизы, то есть Люксембург-Линьи приходился свояком королю Генриху III. Единственный сын герцога Пине-Люксембура пережил его всего на три года, после чего французская аристократия вступила в борьбу за герцогский титул.
Фаворит Людовика XIII, Шарль де Люинь, устроил брак внучки герцога со своим младшим братом, который по этому случаю принял титул герцога Люксембурга. Овдовев, герцогиня вступила во второй брак с графом Клермон-Тоннером, а их дочь под давлением родственницы, матери великого Конде, была повенчана с графом Бутвилем, наследники которого и унаследовали титул герцога Пине-Люксембурга (несмотря на наличие у невесты старшего брата и сестры).
Генеалогия
Валеран I (ум. 1288), сеньор де Линьи, де Русси и де Бовуар X Жанна де Боревуа │ ├─> Валеран II (1275—1354), сеньор де Линьи, де Русси и де Бовуар │ X Гийотта (1275—1338), кастелянша Лилля │ │ │ ├─> Жан I (1300—1364), сеньор де Линьи, де Русси и де Бовуар с 1354 │ │ X 1) 1330 Алиса де Дампьер (1322—1346), дама де Ришебург │ │ X 2) Жанна Бакон │ │ │ │ │ ├1> Ги (1340—1371), граф де Линьи, сеньор де Русси и де Бовуар с 1364, граф де Сен-Поль с 1360 │ │ │ X 1354 Маго де Шатийон (1335—1378), графиня де Сен-Поль │ │ │ │ │ │ │ ├─> Валеран III (1356—1415), граф де Линьи и де Сен-Поль с 1371 │ │ │ │ X 1) 1380 Мод Голландская (ум. 1392) │ │ │ │ X 2) 1393 Бонна де Бар (ум. 1400) │ │ │ │ │ │ │ │ │ └1> Жанна (ум. 1407) │ │ │ │ X Антуан Бургундский (1384—1415), герцог Брабанта и Лимбурга │ │ │ │ │ │ │ ├─> Пьер (1369—1387), епископ Меца с 1384, кардинал с 1386 (в 1527 году канонизирован) │ │ │ │ │ │ │ ├─> Жан (1370—1397), сеньор де Бовуа, граф де Бриенн и де Конверсано с 1394 │ │ │ │ X Маргарита д'Энгиен, графиня де Бриенн и де Конверсано │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Пьер I (1390—1433), граф де Бриенн и де Конверсано с 1397, граф де Сен-Поль с 1430 │ │ │ │ │ X Маргарита де Бо (1394—1469) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Жаклин (1415—1472) │ │ │ │ │ │ X 1) 1433 Джон Ланкастерский (1389—1435), герцог Бедфорд │ │ │ │ │ │ X 2) 1435 Ричард Вудвилл (ум. 1469), граф Риверс │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └2> Елизавета Вудвилл │ │ │ │ │ │ X Эдуард IV │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Луи де Люксембург (1418—1475), граф де Сен-Поль, де Бриенн, де Бриенн и де Конверсано с 1433, де Гиз и де Линьи с 1471, де Суассон и де Марль с 1435 │ │ │ │ │ │ X 1) 1435 Жанна де Марль (1415—1462), графиня де Марль и де Суассон │ │ │ │ │ │ X 2) 1466 Мария Савойская (1448—1475) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Жан (ум. 1476), граф де Марль и де Суассон с 1475 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Пьер II (ум. 1482), граф де Сен-Поль и де Бриенн с 1475, граф де Суассон и де Марль с 1476 │ │ │ │ │ │ │ X 1454 Маргарита Савойская (1439—1483) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Луи │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Клод │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Антуан │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Мария (1472—1547), графиня де Сен-Поль, де Марль и де Суассон с 1482, дама де Конде │ │ │ │ │ │ │ │ X 1) 1460 Жак Савойский (1450—1486), граф де Ромон, барон де Во │ │ │ │ │ │ │ │ X 2) 1487 Франсуа де Бурбон (1470—1495), граф де Вандом │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Франсуаза (ум. 1523), дама д'Энгиен │ │ │ │ │ │ │ X 1485 Филипп Клевский (1456—1528), сеньор Равенштейна │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Шарль (1447—1509), архиепископ Лана │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Антуан I (ум. 1519), граф де Бриенн и де Русси с 1482, граф де Линьи с 1495 │ │ │ │ │ │ │ X 1) Антуанетта де Бофремон, графиня де Шарни │ │ │ │ │ │ │ X 2) Франсуаза де Круа │ │ │ │ │ │ │ X 3) Жилетт де Коэтиви │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Клод (ум. в млад.), граф де Линьи │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Филиберта (ум. 1539), графиня де Шарни │ │ │ │ │ │ │ │ X Жан де Шалон (ум. 1502), принц Оранский │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Шарль I (1562—1530), граф де Бриенн и де Русси и де Линьи с 1519 │ │ │ │ │ │ │ │ X Шарлотта д'Эстувиль │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Антуан II (ум. 1557), граф де Бриенн и де Русси и де Линьи с 1530 │ │ │ │ │ │ │ │ │ X 1535 Маргарита Савойская │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Жан III (ум. 1576), граф де Бриенн и де Русси и де Линьи с 1557 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ X Гильеметта де Ла Марк (ум. 1592) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Антуан (ум. в млад.), виконт де Мехо │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Шарль II (1562—1608), граф де Бриенн и де Русси и де Линьи с 1576 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ X 1583 Мария де Ногаре (ум. 1605) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Маргарита (1562—1566) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Франсуа (1563—1576) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Луиза (1567—1647), графиня де Бриенн и де Русси и де Линьи с 1608 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ X 1) Жорж д'Амбуаз, маркиз де Касобон │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ X 2) Бернар III де Беон дю Массе (ум. 1608), маркиз де Бутвиль, губернатор Сентонжа, Ангумуа и Лимузена │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Диана (ум. 1624), герцогиня де Пине │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ X 1) Луи де Плоескеллек, граф де Керман │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ X 2) Жюст де Понталье, барон де Плёр, герцог де Пене │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Антуан (ум. 1573), барон де Пине │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Франсуа (ум. 1613), герцог де Пине-Люксембург с 1581 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ X 1) 1576 Диана Лотарингская (1558—1597) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ X 2) 1599 Маргарита Лотарингская (1564—1625) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Генрих (1582/1583 — 1616), герцог де Пине-Люксембург с 1613 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ X Мадлен де Монморанси (1582—1615) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Маргарита Шарлотта (1607—1680), герцогиня де Пине-Люксембург с 1616 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ X 1620 Леон д'Альбер (+25.11.1630), герцог де Пине-Люксембург с 1621 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Мария Льесс (1611—1660), принцесса де Тингри │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ X Генрих де Льюис (ум. 1680), герцог де Вентадор │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> (незак.) Антуан (ум. 1652), граф де Росне │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ X Екатерина Маргарита де Ла Бом │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Эдме Екатерина (ум. 1720) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ X Карл, бастард де Клермон │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Антуанетта (ум. 1599) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Луиза (ум. 1602), аббатиса Нотр-Дам де Труа │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Франсуаза (1583) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Маргарита (ум. 1645) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ X Рене Потье, герцог де Тресм │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Габриель (ум. в млад.) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Франсуаза (ум. в млад.) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Генрих (ум. в млад.) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Мадлен │ │ │ │ │ │ │ │ │ X Кристоф Жювенель дез Юрсен (ум. 1573), маркиз де Трейнель │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Луи (ум. 1571), граф де Руси │ │ │ │ │ │ │ │ │ X Антуанетта д'Амбуаз (ум. 1552) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Жан (ум. 1578), епископ Памье │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Жорж, барон де Гистелье │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Гильеметта │ │ │ │ │ │ │ │ │ X 1532 Франсуа де Вьенн, барон де Руфей │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Франсуаза (ум. 1566), дама де Руси │ │ │ │ │ │ │ │ │ X 1) Бернхард IV (ум. 1536), маркграф Баден-Бадена │ │ │ │ │ │ │ │ │ X 2) Адольф IV (ум. 1556), граф Нассау-Висбадена │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Антуанетта (1525—1603), аббатиса Йера │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Мария (ум. 1597), аббатиса в Труа │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Клод (ум. в млад.), граф де Линьи │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> (незак., от Перонны де Машефер) Антуан де Люксембург (ум. ок. 1538), бастард де Бриенн, сеньор де Люксемон, легитимирован в 1500 │ │ │ │ │ │ │ X Изабелла де Мароль │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Филиберт (ум. после 1566), сеньор де Люксемон и д'Испань │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Франсуа │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Никола (ум. после 1602), сеньор де Ла Берльер-ан-Партье │ │ │ │ │ │ │ │ X 1) Анна д'Арвийер │ │ │ │ │ │ │ │ X 2) до 1596 Франсуаза де Лари │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Жан (ум. 1615), сеньор де Ла Шапель │ │ │ │ │ │ │ │ │ X Клод де Буасье │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Жан (ум. после 1647), сеньор де Ла Шапель и де Биньикур │ │ │ │ │ │ │ │ │ X Клод де Рубьон │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Жан (ум. после 1670), сеньор де Ла Шапель │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ X Жанна Франскин │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Людовик (ум. после 1670) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Франсуа (ум. после 1670) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Сюзанна (ум. после 1670) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Мадлен, дама де Биньикур и де Шарбонньер │ │ │ │ │ │ │ │ │ X Клод де Рубьон, сеньор де Жермон │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └1> Шарль (ум. после 1598), сеньор де Буа-Доньи │ │ │ │ │ │ │ │ X N │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Матьё │ │ │ │ │ │ │ │ X Перретт д'Эстресель │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Барб (ум. до 1556) │ │ │ │ │ │ │ X Людовик де Шуази, сеньор де Тьеблемон │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Жаклин (ум. 1511) │ │ │ │ │ │ │ X 1455 Филипп де Круа (ум. 1511), граф Порсиан │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├1> Елена (ум. 1488) │ │ │ │ │ │ │ X 1466 Жан Савойский (ум. 1491), барон де Фасиньи │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Людовик (ум. 1503), герцог д'Андриа │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Жанна, монахиня в Генте │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├2> Филиппа, аббатиса в Монселе в 1475 │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> (незак. от Екатерины де Фавьен) Жиль (ум. 1535), епископ Шалона-сюр-Марн │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> (незак.) Жан (ум. 1503), бастард де Сен-Поль, сеньор де Обурден │ │ │ │ │ │ │ X Антуанетта де Корруа │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> дочь, наследница Корруа-ле-Шато │ │ │ │ │ │ │ X N де Мерозель │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> (незак.) Роберт (ум. 1493), епископ Ангулема │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> (незак.) Антуанетта │ │ │ │ │ │ │ X с 1499 Томас де Тарта │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> (незак.) Жак (ум. после 1475) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> (незак.) Антуанетта (ум. после 1475) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> (незак.) Иоланда (ум. после 1475) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> (незак.) Жанна │ │ │ │ │ │ │ X 1) Антуан д'Элли │ │ │ │ │ │ │ X 2) Гильом д'Эзе (ум. 1518) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> (незак.) Маргарита, шателен Дуэ │ │ │ │ │ │ X Филипп д'Инши │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Тибо (ум. 1477), сеньор де Фиенн и граф де Бриенн │ │ │ │ │ │ X 1441 Филиппа де Мелён (ум. 1456) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> ветви Люксембург-Гавере и Люксембург-Мартиг │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Жак (ум. 1487), сеньор де Ришбур │ │ │ │ │ │ X Изабелла де Рубо │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Франсуа (ум. после 1472) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Шарль (ум. в млад.) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Изабелла (ум. после 1502), дама де Ришбур │ │ │ │ │ │ │ X 1495 Жан де Мелён (ум. 1502), сеньор д'Антуан и д'Эпинуа │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Иоланда (ум. 1534), дама де Рубо │ │ │ │ │ │ │ X Николя де Вершин │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Луиза (ум. 1518) │ │ │ │ │ │ X 1) Жан де Гистель, сеньор де Дюзель │ │ │ │ │ │ X 2) Антуан де Круа (ум. 1546), сеньор де Семпи │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Валеран (ум. в млад.) │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Жан │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Екатерина (ум. 1492) │ │ │ │ │ │ X 1445 Артур III (1393—1458), герцог Бретани, коннетабль Франции │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Филиппа, аббатиса Сен-Максена │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Изабелла (ум. 1472) │ │ │ │ │ X 1443 Карл IV Анжуйский (1414—1472), граф Мэна │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Луи (ум. 1443), кардинал, архиепископ Руана │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Жан II (1392—1441), граф Линьи и Гиз │ │ │ │ │ X Жанна де Бетюн (ум. 1449) │ │ │ │ │ │ │ │ │ ├─> Екатерина (ум. после 1393) │ │ │ │ │ │ │ │ │ └─> Жанна (ум. 1420) │ │ │ │ X 1) Людовик де Гистель (ум. 1415) │ │ │ │ X 2) Жан IV де Мелён (ум. 1484), виконт де Мелён, бургграф Гента │ │ │ │ │ │ │ ├─> Андре (ум. 1396), епископ Камбре │ │ │ │ │ │ │ ├─> Мария │ │ │ │ X 1) Жан де Конде (ум. 1391) │ │ │ │ X 2) Симон (ум. 1397), граф фон Зальм │ │ │ │ │ │ │ └─> Жанна (ум. 1430), графиня де Сен-Поль и де Линьи с 1430 │ │ │ │ │ ├1> Жан (ум. 1360), сеньор де Руси │ │ │ │ │ ├1> Жан (1342—1373), архиепископ Майнца с 1371 │ │ │ │ │ ├1> Генрих (1344—1366), каноник в Кёльне и Камбре │ │ │ │ │ ├1> Валеран (ум. после 1347) │ │ │ │ │ ├1> Жак │ │ │ │ │ ├1> Жанна (ум. 1392), графиня де Фокенберг │ │ │ X 1) Ги V де Шатийон (ум. 1360), граф де Сен-Поль │ │ │ X 2) Ги VIII (ум. 1427), барон де Ла Рошфуко │ │ │ │ │ ├1> Мария (ум. 1376/1382) │ │ │ X Генрих V де Водемон (1327—1365), сеньор де Жуанвиль, граф де Водемон │ │ │ │ │ ├1> Филипотта (ум. 1359) │ │ │ X Рауль, сеньор де Рэневал │ │ │ │ │ └1> Екатерина (ум. 1366) │ │ X Даниэль де Алевин (ум. 1365) │ │ │ ├─> Валеран │ │ │ ├─> Жак │ │ │ └─> Екатерина │ ├─> Мария (ум. 1337) │ X Жан де Гистель (ум. 1346) │ ├─> Генрих (ум. 1303) │ ├─> Маргарита, монахиня │ ├─> Филипотта │ └─> Елизавета
Люксембург-Гавере и Люксембург-Мартиг
Младшая линия французских Люксембургов пошла от брата коннетабля Люксембурга, достигшего, как и многие в этом роду, сана епископа Ле-Манского. От его старшего сына произошло несколько поколений сеньоров де Фиенн и графов де Гавр (ван Гавере) во Фландрии. Последняя графиня де Гавр из Люксембургов — мать знаменитого Ламораля Эгмонта, 1-го принца Гаврского — выстроила в Брюсселе элегантный Эгмонтский дворец.
Младший сын епископа, Франсуа де Люксембург, управлял Провансом в интересах своего кузена Карла Анжуйского, последнего графа Прованса. В своём завещании Карл отказал Люксембургу виконтство Мартиг в Провансе, которое Генрих IV повысил до статуса княжества.
Сын первого виконта, именем также Франсуа, состоял на службе у савойского герцога, своего близкого родственника; в жёны взял Шарлотту де Бросс, приданое которой включало область Пентьевр в Бретани, а также Шеврёз и Этамп. У него была дочь (за графом Латремуем) и два сына, сложившие голову в боях за короля.
Младший из них носил с 1569 года титул пэра Франции и герцога Пентьевра. Его единственная дочь была замужем за герцогом Меркёром (одним из Гизов); их дочь, герцогиня Пентьевр, — за Сезаром Вандомским, который и унаследовал Мартиг, Пентьевр и прочие владения последних Люксембургов.
Генеалогия
Тибо (ум. 1477), сеньор де Фиенн и граф де Бриенн, епископ Ле-Мана X 1441 Филиппа де Мелён (ум. 1456) │ ├─> Жак I (ум. 1487), сеньор де Фиенн и де Грав │ X Мария де Берлемон │ │ │ ├─> Жак II (ум. 1519), сеньор де Фиенн, граф де Гавр │ │ X Маргарита де Брюгге, дама д'Осси │ │ │ │ │ ├─> Жак III (ум. 1530), граф де Гавр │ │ │ X Элен де Крой │ │ │ │ │ ├─> Франсуаза (ум. 1557), графиня де Гавр, дама де Фиенн │ │ │ X 1515/1516 Жан IV (1499—1528), граф Эгмонт │ │ │ │ │ └─> Маргарита │ │ X Антуан (ум. 1529), граф де Барбансон │ │ │ ├─> Франсуа (ум. 1509), епископ Ле-Мана │ │ │ ├─> Жан (ум. 1508), сеньор де Виль │ │ X 1502 Элизабет ван Кулемборг │ │ │ ├─> Маргарита, монахиня │ │ │ ├─> Филипотта (ум. 1525), дама д'Оденгиен │ │ X 1) Роберт де Бетюн │ │ X 2) 1501 Антуан де Линь (ум. 1532), граф де Фокемберг │ │ │ ├─> Жаклин (ум. после 1515) │ │ X Шарль I де Лален (ум. 1527), барон д'Эскорне │ │ │ └─> Мария │ X 1) Даниель, сеньор Бошо, бургграф Брюсселя │ X 2) Мартин ван Хорн-Гасбек │ ├─> Филипп (1445—1519), кардинал, епископ Ле-Мана │ ├─> Жан (ум. 1485), сеньор де Сотенгьен │ X Жаклин де Гавр │ ├─> Франсуа I, виконт де Мартиг, губернатор Прованса │ X 1487 Луиза Савойская (1467—1530) │ │ │ └─> Франсуа II (ум. 1553), виконт де Мартиг, губернатор Савойи │ X Шарлотта де Бросс, наследница Пантьевра, Шевреза и Этампа │ │ │ ├─> Шарль (ум. 1553), виконт де Мартиг │ │ X Клод де Фуа (ум. 1549) │ │ │ │ │ └─> Генрих (ум. в млад.) │ │ │ ├─> Себастьен (ум. 1569), граф де Пантьевр и д'Этамп с 1566 │ │ X Мария де Бокер (ум. 1613) │ │ │ │ │ ├─> Жанна (ум. в млад.) │ │ │ │ │ └─> Мария (1562—1623), графиня де Пантьевр и д'Этамп с 1569 │ │ X 1579 Филипп Эммануэль Лотарингский (1558—1602), герцог де Меркер │ │ │ ├─> Филипп (ум. в млад.) │ │ │ └─> Мадлен, дама д'Апремон, де Плело и де Буссак │ X 1563 Жорж де Ла Тремуй (ум. 1584) │ ├─> Луиза, монахиня │ ├─> Елена, монахиня │ ├─> Изабелла, монахиня │ ├─> Мадлен (ум. после 1498) │ X 1) 1457 Карл де Сен-Мор, граф де Нель │ X 2) 1485 Жак Шабо (ум. 1495/1500), сеньор д'Эспремон и де Брион, барон де Жарнак │ └─> Гильеметта X 1) Эме II фон Саарбрюкен-Коммерси (ум. 1476), граф де Брен X 2) Жан де Бельвиль
См. также
Напишите отзыв о статье "Люксембурги"
Ссылки
- [fmg.ac/Projects/MedLands/LUXEMBOURG.htm LUXEMBOURG] (англ.). Foundation for Medieval Genealogy. Проверено 21 февраля 2010. [www.webcitation.org/65eYTGCY1 Архивировано из первоисточника 23 февраля 2012].
- [www.genealogy.euweb.cz/luxemburg/luxemburg9.html LUXEMBOURG] (англ.). GENEALOGY.EU. Проверено 21 февраля 2010. [www.webcitation.org/65eYU58Vu Архивировано из первоисточника 23 февраля 2012].
Отрывок, характеризующий Люксембурги
– Не надо, Поля, вели отнести, – сказала Наташа.В середине разговоров, шедших в диванной, Диммлер вошел в комнату и подошел к арфе, стоявшей в углу. Он снял сукно, и арфа издала фальшивый звук.
– Эдуард Карлыч, сыграйте пожалуста мой любимый Nocturiene мосье Фильда, – сказал голос старой графини из гостиной.
Диммлер взял аккорд и, обратясь к Наташе, Николаю и Соне, сказал: – Молодежь, как смирно сидит!
– Да мы философствуем, – сказала Наташа, на минуту оглянувшись, и продолжала разговор. Разговор шел теперь о сновидениях.
Диммлер начал играть. Наташа неслышно, на цыпочках, подошла к столу, взяла свечу, вынесла ее и, вернувшись, тихо села на свое место. В комнате, особенно на диване, на котором они сидели, было темно, но в большие окна падал на пол серебряный свет полного месяца.
– Знаешь, я думаю, – сказала Наташа шопотом, придвигаясь к Николаю и Соне, когда уже Диммлер кончил и всё сидел, слабо перебирая струны, видимо в нерешительности оставить, или начать что нибудь новое, – что когда так вспоминаешь, вспоминаешь, всё вспоминаешь, до того довоспоминаешься, что помнишь то, что было еще прежде, чем я была на свете…
– Это метампсикова, – сказала Соня, которая всегда хорошо училась и все помнила. – Египтяне верили, что наши души были в животных и опять пойдут в животных.
– Нет, знаешь, я не верю этому, чтобы мы были в животных, – сказала Наташа тем же шопотом, хотя музыка и кончилась, – а я знаю наверное, что мы были ангелами там где то и здесь были, и от этого всё помним…
– Можно мне присоединиться к вам? – сказал тихо подошедший Диммлер и подсел к ним.
– Ежели бы мы были ангелами, так за что же мы попали ниже? – сказал Николай. – Нет, это не может быть!
– Не ниже, кто тебе сказал, что ниже?… Почему я знаю, чем я была прежде, – с убеждением возразила Наташа. – Ведь душа бессмертна… стало быть, ежели я буду жить всегда, так я и прежде жила, целую вечность жила.
– Да, но трудно нам представить вечность, – сказал Диммлер, который подошел к молодым людям с кроткой презрительной улыбкой, но теперь говорил так же тихо и серьезно, как и они.
– Отчего же трудно представить вечность? – сказала Наташа. – Нынче будет, завтра будет, всегда будет и вчера было и третьего дня было…
– Наташа! теперь твой черед. Спой мне что нибудь, – послышался голос графини. – Что вы уселись, точно заговорщики.
– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.
Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.
Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.
Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
