Люксембург во Второй мировой войне

Люксембург во Второй мировой войне — период в истории Великого Герцогства Люксембург, начавшийся вторжением германских войск на его территорию 10 мая 1940 года и окончившийся его освобождением Антигитлеровской коалицией в конце 1944 года — начале 1945 годов.

К 11 мая 1940 года полностью оккупирован Третьим рейхом. В 1942 году вошёл в состав нацистской Германии. В период оккупации немецкими оккупационными властями проводилась политика германизации, направленная против распространения иных языков, кроме немецкого, и местных обычаев. Происходил призыв люксембуржцев в вермахт, в результате чего на территории Великого Герцогства продолжало нарастать сопротивление оккупантам, вылившееся в 1942 году во всеобщую стачку. Политике германизации способствовала деятельность местной нацистской организации «Volksdeutsche Bewegung», образованной сразу же после оккупации Люксембурга вермахтом. Незадолго до капитуляции члены правительства во главе с великой герцогиней Люксембургской Шарлоттой покинули территорию страны и бежали в Лондон, сформировав там правительство в изгнании. К тому же люксембуржцы принимали участие во Второй мировой войне в составе войск антигитлеровской коалиции вплоть до освобождения государства в начале 1945 года.

Предпосылки

С момента окончания Люксембургского кризиса в 1867 году государство не принимало участия ни в каких вооружённых конфликтах, что наглядным образом демонстрировало его неготовность к войне. На протяжении всей германской оккупации Люксембурга в ходе Первой мировой войны в казармах оставалось 400 военнослужащих добровольческого и жандармского корпуса. В произнесённой в марте 1939 года речи в Рейхстаге Адольф Гитлер гарантировал сохранение суверенитета страны.

В период проведения политики умиротворения и после объявления Великобританией и Францией войны Третьему рейху произошло незначительное увеличение вооружённых сил государства. К 1940 году в состав армии входило 13 офицеров, 255 оснащённых оружием жандармов и 425 солдат.

В сентябре 1939 года в связи с боязнью порождения антагонизма в нацистской Германии по отношению к люксембуржцам на территории государства прекратило вещание Радио Люксембург. В период Странной войны жизнь людей в стране проходила относительно спокойно, не пришлось прибегать к светомаскировке, регулярные поезда продолжали ходить во Францию и Германию как ни в чём не бывало.

Весной 1940 года началось возведение фортификационных сооружений линии Шустера на люксембургско-немецкой границе, при создании которых в основном использовались сталь и бетон.

Вторжение

После увеличения числа люксембургских войск на немецкой границе 9 мая 1940 года укрепления линии Шустера были демонтированы.

Наступление вермахта на территории Люксембурга в ходе плану «Гельб» началось в 4:35 утра совместно с вторжением в Бельгию и в Голландию. Действия немецких шпионов, переодетых в штатское, направленные против гарнизона линии Шустера, были предотвращены. Военнослужащие, застигнутые врасплох в казармах, практически не оказали никакого сопротивления немцам. К 9 часам утра столица государства была занята.

После начала вторжения в Люксембург десятки тысяч беженцев двинулись с территории государства и прилежащих к ней земель во Францию с целью избежать попадания в зону оккупации.

В 8:00 ряд французских дивизий перешёл границу в районе линии Мажино в наступление и приняли участие в боях против немецких войск, затем же совместно с добровольческим и жандармским корпусом начал отступление. В ходе вторжения на территорию Люксембурга 7 солдат пропало без вести, погиб 1 английский пилот и 5 спагов.

Период оккупации

Жизнь в период оккупации

Отправление правительства страны в изгнание привело к установлению полной анархии в Люксембурге. Был сформирован исполнительный совет, председателем которого назначили Альфреда Верера, с целью заключения с нацистами договора, гарантировавшего бы Люксембургу предоставление статуса в какой-то степени независимого государства в качестве протектората Третьего рейха; также члены совета призывали к возвращению великой герцогини на родину. Однако территория герцогства вошла в состав новообразованного гау Кобленц-Трир (24 января 1941 года переименовано в «Мозелланд»), в результате чего мечте о независимости не суждено было сбыться. Окончательно независимость в руководстве государством правительственные органы утратили в июле 1940 года несмотря на то, что в Бельгии и Нидерландах, оккупированных вермахтом, местным политикам гарантировалась полная свобода в принятии различных решений политического характера. В августе 1942 года Люксембург официально вошёл в состав Третьего рейха.

В августе 1940 года гауляйтером гау Кобленц-Трир Густавом Симоном была обнародована декларация, наложившая табу на употребление на территории государства франкоязычной лексики, с целью ускорения процесса вхождения Люксембурга в состав Германии; к тому же выпускались плакаты следующего содержания: «Eure Sprache sei deutsch und nur deutsch» («Ваш обязаны говорить на немецком и только на немецком»). В результате этого среди гражданских лиц, несогласных с политикой Третьего рейха в стране, произошла популяризация люксембургского языка, на употребление которого запрета наложено не было.

С августа 1942 года все люксембуржцы, подлежавшие призыву, призывались в вермахт. В ходе войны в германских вооружённых силах несли службу 12 000 люксембуржцев, 3 000 из которых погибли.

Коллаборационизм

Наиболее влиятельной коллаборационистской организацией, действовавшей на территории Великого Герцогства, являлась «Volksdeutsche Bewegung» («VdB»). Образованная Дамианом Кратценбергом сразу же после оккупации государства вермахтом, она занималась популяризацией идеи вхождения Люксембурга в состав Германии; её девиз — «Heim ins Reich» («На родину, в Рейх»). В период нахождения «VdB» на пике активности численность её членов составляла 84 000 человек, однако в довольно частых случаях вступление в данную организацию населения происходило под давлением оккупационных властей с целью привлечения мужчин на службу в вермахт. С 1941 года все рабочие, занимавшиеся ручным трудом, под давлением нацистов вступали в германский трудовой фронт; с определённого возраста лица обоих полов зачислялись Имперской службой труда на предприятия военно-промышленного комплекса.

Всячески поощрялось вступление в нацистскую молодёжную организацию «Luxemburger Volksjugend» («LVJ»), основанной в 1936 году и первоначально не имевшей успеха среди населения; впоследствии она вошла в состав гитлерюгенда.

В августе 1942 года на территории Люксембурга была введена воинская повинность, неотличимая по своим принципам от действовавшей в Третьем рейхе. В годы войны в вермахте несли службу 12000 человек, 3 000 из которых погибли, 1 500 пропали без вести.

Движение Сопротивления

См. также: Красный лев (Люксембург)

Зимой 1940—1941 года на территории Люксембурга началось формирование небольших партизанских отрядов, проводивших подрывную деятельность против немецких оккупантов. Все отряды стремились достичь совершенно разные политические цели, в состав ряда отрядов вошли представители определённых существовавших до начала войны партий, социальных групп (к примеру, скаутов), коллективы студентов и рабочих. В связи с незначительностью численности вооружённых сил Великого Герцогства до войны партизаны испытывали затруднения при необходимости оснащения вооружением, поэтому первоначально лишь незначительное количество лиц было подобающим образом вооружено. Как бы то ни было, небольшое по размерам сопротивление производило распространение антинемецких листовок, в 1942 году началось сокрытие в безопасности «рефрактеров» (фр. réfractaires; тех, кто не желал служить в вермахте) и в ряде случаев налаживание связей с лицами, осуществлявшими их вывоз за пределы государства без получения какого бы то ни было ущерба. К примеру, министру юстиции Люксембурга в изгнании Виктору Бодсону правительство Израиля присвоило титул «праведник мира» за оказание помощи 100 евреям в эмиграции с территории страны в годы Второй мировой войны.

Огромное значение имела добывавшаяся партизанами информация. Участник Движения Сопротивления в Люксембурге Леон-Анри Рот добыл и предоставил военнослужащим Антигитлеровской коалиции информацию о существовании секретного полигона Пенемюнде на побережье Балтийского моря, в результате чего союзники предприняли ряд бомбардировок города.

Весной 1944 год огромное число партизанских отрядов вошло в состав «Союза организаций Движения Сопротивления».

В ноябре 1944 года части Ваффен-СС атаковали отряд люксембургских партизан численностью 30 человек, находившийся под командованием Виктора Абенса, в замке в районе Виандена. Потери немцев, понесённые в ходе сражения, составили 23 человека, потери люксембуржцев составили всего 1 человека несмотря на необходимость отступить на позиции союзников.

Невооружённое сопротивление

В период оккупации огромной популярностью пользовалось невооружённое сопротивление. В августе 1940 года началась «война нагрудных значков» (люксемб. Spéngelskrich): люксембуржцы крепили к одежде с помощью булавки патриотические значки, на которых изображался национальный флаг или великая герцогиня; за это члены организации «Volksdeutsche Bewegung» подвергли жителей Люксембурга гонениям.

В октябре 1941 года немецкие оккупационные органы власти провели опрос люксембуржцев, в ходе которого интересовались их национальностью, родным языком и расовой принадлежностью; немцев просто поразили его результаты: при ответе на все вопросы 95 % опрошенных назвали себя люксембуржцами. После отказа признать себя немцами жители государства подверглись массовым арестам.

Люксембуржцы не испытывали особого желания служить в вермахте. 31 августа 1942 года после заявления властей об установлении всеобщей воинской повинности мужчин 1920—1927 годов рождения в городе Вильц, располагающемся в северной части страны, началась стачка. Количество её участников росло с огромной скоростью, производство продукции военно-промышленного комплекса на заводах было приостановлено по территории всего государства. Восстание быстро подавили, организаторов арестовали. 20 человек подверглись издевательствам, затем особый трибунал (нем. Standgericht) провёл судебный процесс, приговор привела в исполнение расстрельная команда в районе концлагеря Хинцерт. Как бы там ни было, протесты против призыва в армию продолжились, и 3500 призывников дезертировали из рядов вермахта.

Холокост

К началу войны численность евреев Люксембурга составляла 3500 человек, в основном в их число входили лица, подвергшиеся гонениям на территории Третьего рейха. В сентябре 1940 года в государстве были приняты Нюрнбергские расовые законы, утверждённые в Германии в 1935 году, что вынудило иудеев бежать во Францию. К моменту запрещения выезда из страны в октябре 1941 года из страны эмигрировало около 2500 евреев. По сути судьба практически все бежавшие из Люксембурга евреи были впоследствии убиты или депортированы. В сентябре 1941 года для ношения евреями на одежде была введена жёлтая звезда с целью упрощения операции определения национальности тех или иных лиц.

В октябре 1941 года началась высылка оставшихся в живых 800 иудеев в лодзинское гетто, а также в концентрационные лагеря Терезиенштадт и Аушвиц. Около 700 человек подверглось депортации из пересыльного лагеря в районе монастыря Фуенфбруннен в город Труавьерж, располагающийся в северной части страны.

19 октября 1941 года оккупационные власти объявили о полном очищении от евреев территории Люксембурга, однако ряд иудеев уничтожен всё-таки не был и продолжал скрывался от нацистов на протяжении всего хода войны. Известно, что к моменту освобождения страны войсками Антигитлеровской коалиции там оставалось в живых всего лишь 36 евреев.

Деятельность вооружённых сил Свободного Люксембурга и правительства в изгнании

Первоначально органы правительства Люксембурга в изгнании располагались в Париже, затем, после окончания Французской кампании вермахта, — в Лиссабоне и в Лондоне. После образования органов правительства в изгнании в одном из домов на улице Wilton Crescent («Уилтон-Кресент») в районе Лондона Белгравии члены семьи великой герцогини переехали в Монреаль (Канада), на территории которого в основном употреблялась французская речь. Члены правительства занимались освещением тем, так или иначе связанных с Люксембургом, в прессе союзнических государств и смогли добиться начала вещания радио BBC на люксембургском языке на оккупированной вермахтом территории Люксембурга. В 1944 году в Лондоне представителями бельгийского, нидерландского и люксембургского правительств была подписана Конвенция о таможенном союзе, официально оформившей Бенилюкс, и закреплён переход к Бреттон-Вудской системе организации денежных отношений и торговых расчётов.

Участие люксембуржцев в войне в составе войск Антигитлеровской коалиции не имело значения для дальнейшего хода военных действий, ведь численность воевавших на стороне союзников составила всего лишь несколько десятков человек. В марте 1944 года были укоплектованы расчёты четырёх пушек QF 25 pounder, названных в честь дочерей великой герцогини Елизаветы, Марии-Аделаиды, Марии-Габриэллы и Аликс, входившие в состав отряда «C» первого бельгийского дивизиона полевой артиллерии первой бельгийской пехотной бригады, командующим которой был назначен Жан-Батист Пирон. В состав отряда входило 80 человек. 6 августа 1944 года отряд «C», также известный как бригада Пирона, в составе первого бельгийского дивизиона полевой артиллерии высадился в Нормандии, в сентябре 1944 года принял участие в освобождении Брюсселя от немецких захватчиков.

В 1942—1945 годах в составе одного из подразделений ирландской гвардии воевал сын великой герцогини, принц Жан, впоследствии великий герцог.

Освобождение

Освобождение территории Люксембурга было проведено войсками стран Антигитлеровской коалиции в сентябре 1944 года. Танковые части заняли оставленную вермахтом без боя столицу 10 сентября 1944 года. По мере продвижения союзников набирало мощь Движение Сопротивления: в районе Виандена 15—19 ноября того же года произошло сражение между с одной стороны отрядами люксембургских партизан и значительно превосходившей её численно группировкой немцев. Во второй половине декабря верховным главнокомандованием вермахта в Люксембурге и части Арденн, расположенных в Бельгии, была предпринята Арденнская операция. Несмотря на нахождение столицы государства в руках союзников, в ходе операции первоначально немцам удалось захватить ряд населённых пунктов на севере страны, и частям вооружённых сил Антигитлеровской коалиции пришлось вновь вести там военные действия.

Гауляйтер гау Мозелланд (в состав которого входил и Люксембург) Густав Симон предпринял попытку бежать, однако попал в плен и был заключён в тюрьму, на территории которой и совершил самоубийство 18 декабря 1945 года. Попавших в тюрьмы коллаборационистов-люксембуржцев привлекли к судебной ответственности. Так, в 1946 году основатель и руководитель организации «Volksdeutsche Bewegung» Дамиан Кратценберг удостоился повешения за сотрудничество с нацистами.

В декабре 1944 года — феврале 1945 года двумя артиллерийскими орудиями Фау-3, дальность стрельбы которых составляла 40 км, производился обстрел столицы Люксембурга.

Арденнская операция (1945)

В сентябре 1944 года была освобождена бо́льшая часть территории Люксембурга и фронт стабилизировался в районе рек Оур и Зауэр, у границы с Германией. После окончания военных действий в Бретани в Люксембург был переброшен 8-й корпус вооружённых сил США, принявший участие в боях на переднем крае обороны. Первый удар после начала наступления вермахта в районе рек Оур и Зауэр 16 декабря 1944 года приняли на себя части 4-й и 28-й пехотных дивизий США, а также боевая войсковая единица 9-й бронетанковой дивизии.

Согласно первоначальному плану американцев планировалось удержать занятые ранее города в районе границы. В результате этого в городах, планировавшихся к захвату немцами с целью установления контроля над дорогами в северной части страны и дальнейшего продвижения на запад, Клерво, Марнах, Хольцтум, Констум, Вайлер, Вальхаузен был возведён ряд оборонительных сооружений. После отступления американцев с данной территории там в январе 1945 года вторично установилась линия фронта. Под ударами союзников с юга образовалась дуга (англ. Bulge; отсюда происходит и название операции на английском языке — «The Battle of the Bulge»), изгибавшаяся на восток. 12 февраля 1945 года была освобождена последняя коммуна Люксембурга, находившаяся в руках гитлеровцев, — Вианден.

В связи с принятием командованием обеих сторон решения одержать верх над противником во что бы то ни стало, военные действия стали носить более ожесточённый характер, что и соответственно отразилось отрицательно на положении мирного населения. В ходе боёв были уничтожены более 2100 жилых помещений, 1400 домам нанесён непоправимый ущерб. 500 люксембуржцев, не принимавших участие в операции, были убиты. 45000 жителей бежали с мест проведения военных действий.

Последствия

Вторжение и оккупация территории Люксембурга вермахтом в годы Второй мировой войны впоследствии повлияли на отношение правительства страны к проявлению нейтралитета при различных вооружённых конфликтах. 17 марта 1948 года ряд европейских государств, в том числе Люксембург, подписал Брюссельский пакт, содержавший чёткий регламент сотрудничества стран Европы после войны и послуживший дальнейшему вхождению Люксембурга в состав НАТО. Также начало проводиться более тесное сотрудничество с Бельгией в военном плане: военнослужащие совместно проходили военную подготовку. К тому же в 1950 году оба государства отправили в Корею бельгийский батальон, в состав которого входил 3171 бельгиец и 78 люксембуржцев.

После окончания войны, в конце 1945 года, вооружённым силам Люксембурга были предназначены город Битбург, нагорье Айфель и ряд районов г. Саарбург во французской зоне оккупации. Люксембургские части находились в полном подчинении командования французской армии. В 1948 году люксембургские войска были выведены из Саарбурга, в июле 1955 года — из Битбурга и с нагорья Айфель.

См. также

• Люксембург в Первой мировой войне
• Красный лев (Люксембург)

Литература

• [www.ibiblio.org/hyperwar/UN/Luxembourg/GreyBook/index.html Luxembourg and the German Invasion Before and After (The Luxembourg Grey Book)]. — L.: Hutchinson & Co, 1942.
• Fletcher, Jean Tucker. Defiant Diplomat: George Platt Waller, American consul in Nazi-occupied Luxembourg 1939–1941. / Fletcher, Willard Allen. — Newark: University of Delaware Press, 2012. — P. 12. — 201 p. — ISBN 1-61149-398-6.
• Schrijvers, Peter. The Unknown Dead: Civilians in the Battle of the Bulge. — University Press of Kentucky, 2005. — 464 p. — ISBN 0-8131-2352-6.
• Raths, Aloyse. Unheilvolle Jahre für Luxemburg — Années néfastes pour le Grand-Duché. — Luxembourg, 2008.
• Thewes, Guy. Les Gouvernements du Grand-Duché de Luxembourg depuis 1848. — Luxembourg: Service information et presse, 2003. — 271 p.

Отрывок, характеризующий Люксембург во Второй мировой войне

– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.