Люневильский мир

Люневильский мир — мирный договор, заключённый 9 февраля 1801 года в городе Люневиль (фр. Luneville, Франция) между Францией и Австрией. Со стороны Франции был подписан Жозефом Бонапартом, со стороны Австрии — министром иностранных дел Кобенцлем. Договор означал конец второй антифранцузской коалиции и послужил прологом к серии мирных договоров между Францией и её противниками, завершившихся Амьенским мирным договором 1802 года.

События, предшествовавшие переговорам, и их начало

Война между Францией и Австрией в 1800—1801 годах шла на двух фронтах. На южном, итальянском, фронте Наполеон и его маршалы (главным «виновником» победы стал генерал Дезе) разгромили австрийскую армию Меласа при Маренго (14 июня 1800 года), после чего было заключено Александрийское перемирие. После окончания срока действия перемирия военные действия в Италии возобновились, и в ходе зимней кампании австрийцам был нанесён ряд новых поражений, в результате чего Австрия была вынуждена подписать перемирия в Тревизо (16 января 1801 года) и Фолиньо. Фактически вся Италия снова оказалась в руках французов.

Примерно в это же время действовавший в Германии Моро разгромил армию австрийского эрцгерцога Иоанна при Гогенлиндене (по разным данным, 2 или 3 декабря 1800 года), после чего было заключено Штейерское перемирие (25 декабря 1800 года). Несмотря на то, что ещё продолжались военные действия в Италии, после Гогенлиндена исход войны был решён, так как дорога на Вену для армии Моро была открыта, но он великодушно предпочёл заключить перемирие, считая, что цель войны достигнута и новые жертвы бессмысленны.

После Гогенлиндена новым министром иностранных дел Австрии вместо барона Тугута был назначен граф Кобенцль, а командующим армией — эрцгерцог Карл, брат Иоанна, самый талантливый в то время австрийский полководец. Карл, ознакомившись с состоянием армии, тут же выступил за мирные переговоры, которые не замедлили начаться.

Течение переговоров

Первоначально австро-французские переговоры начались ещё в октябре 1800 года в Париже между Кобенцлем и Наполеоном Бонапартом вместе с Талейраном, а затем продолжались в Люневиле тем же Кобенцлем и Жозефом Бонапартом, действовавшим под диктовку Наполеона. Сперва Кобенцль затягивал переговоры, рассчитывая, что Наполеон тем временем потерпит поражение. Но в ноябре 1800 года закончилось перемирие, заключённое после битвы при Маренго, военные действия возобновились и привели к разгрому австрийцев при Гогенлиндене и к новому перемирию. Теперь Кобенцль стал ускорять ход переговоров, а Наполеон, наоборот, дал Жозефу указания не спешить с подписанием мирного договора.

Наполеон определил требования Франции уже 2 января 1801 года в письме к Законодательному собранию. Он заявил, что обязательными условиями договора должно быть признание реки Рейн границей Франции, а реки Адидже (Эч) — границей Цизальпинской республики. Граф Кобенцль прилагал все усилия, чтобы сохранить за эрцгерцогом Фердинандом Тоскану, но безуспешно, и в конце концов был вынужден согласиться на все условия победителей. После того как Кобенцль согласился на сепаратный мир без участия Англии и на подтверждение условий Кампоформийского мирного договора 1797 года, переговоры закончились подписанием Люневильского мира.

Условия мира

По своему содержанию Люневильский мир явился ухудшенным (для Австрии) изданием Кампоформийского договора 1797 года, который был положен в основу нового договора. Священная Римская империя совершенно вытеснялась с левого берега Рейна, и эта территория полностью переходила к Франции, которая, кроме того, приобретала нидерландские владения Австрии (Бельгию) и Люксембург.

Также были включены два новых пункта, невыгодных для Австрии:

1. были признаны две новые зависимые от Франции «республики» — Батавская и Гельветическая и подтверждено существование двух также зависимых от Франции Лигурийской и Цизальпинской республик;
2. австрийский император Франц II должен был гарантировать договор не только как австрийский государь, но и как глава германской империи — Наполеон хотел избежать повторения проволочек Раштаттского конгресса.

Австрия сохраняла за собой Истрию, Далмацию и Венецию с областью до реки Эч, земли на правом берегу которой Австрия уступала Цизальпинской республике. Великое герцогство Тосканское, отнятое у эрцгерцога Фердинанда III, преобразовывалось в королевство Этрурия и было отдано сыну герцога Пармского, Людовику, женатому на испанской принцессе Луизе.

Первый консул благоразумно отказался от идеи восстановить Римскую и Партенопейскую республики, возвратив папе римскому его владения в том объёме, какой они имели в конце 1797 года, то есть без Романьи и Легаты.

С неаполитанскими Бурбонами был заключён во Флоренции отдельный договор, утвердивший условия перемирия в Фолиньо, что дало французам право занять войсками Отранто, Тарент и Бриндизи.

Последствия Люневильского мира

Люневильский договор восстановил мир на континенте после почти 10 лет непрерывных войн с революционной Францией.

Заключение Люневильского мира означало конец Второй антифранцузской коалиции. Из стран, первоначально входивших в эту коалицию, войну продолжала только Великобритания. Но лишившись всех своих союзников на континенте, она была вынуждена заключить Амьенский мир 1802 года.

Франция стала ведущей державой на континенте. Австрия окончательно потеряла своё значение как великая европейская держава, каковой она являлась с XV века. По мнению ряда историков, спасение для Австрии как великой державы заключалось во внутренней консолидации и решении межнациональных противоречий внутри империи, но Габсбурги избрали другой путь — дальнейшая борьба за гегемонию в Германии, что привело к новым поражениям и окончательной утрате влияния Австрии на европейскую политику в XIX веке.

Отрывок, характеризующий Люневильский мир

– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.