Лютеранская церковь Святого Михаила (Москва)

Лютеранская церковь
Церковь Святого Михаила Michael-Kirche
Фототипия 1883 г.
Страна	Россия
Адрес	Немецкая слобода, Горохово Поле, Вознесенская улица, ныне Улица Радио, 17
Конфессия	Лютеранство
Дата основания	1576
Дата постройки	1764 год
Дата упразднения	1928
Состояние	Снесена

Церковь Святого Михаила Архангела (нем. Michael-Kirche; Михаэлькирхе, «старая церковь (кирха)» или «купеческая церковь»; в народе — «Старая обедня») — евангелическо-лютеранская церковь, религиозный, духовный и культурный центр европейцев лютеранского вероисповедания в Немецкой слободе. Снесена в 1928 году; бывшая территория церкви в настоящее время находится в Москве по адресу улица Радио, 17.

От этой церкви (кирхи) получил своё название располагавшейся рядом Новокирочный переулок.

История

В XVI—XVII веках

История старейшей лютеранской церкви в России и её общины начинается во второй половине XVI века. Ливонская война (1558—1583) послужила одним из факторов, весьма увеличивших число протестантов в России. Около трех тысяч пленных, захваченных уже в первый год после взятия Дерпта, было отправлено в Россию. Вместе с ними в 1558 году прибыл и первый лютеранский проповедник Тиман Бракель, ставший пастором в 1560—1565 годах первой созданной общине. Пленные лифляндцы поселились на берегу реки Яуза на окраине Москвы, где община проводила совместные молитвы, но отдельного помещения изначально не имела. Затем в 1575—1576 годах в Старой Немецкой слободе была возведена небольшая деревянная лютеранская церковь, без колокольни и колоколов, но уже в 1580 году по приказу Ивана Грозного церковь и дома иностранцев были разрушены опричниками, а их жители изгнаны на улицу. Это была месть царя лифляндцам за переход короля Ливонии Магнуса на сторону противника России — Стефана Батория, короля польского, под предлогом спекуляции иностранцами водкой. В 1584 году за городом была возведена новая церковь.

В 1601 году с личного разрешения Бориса Годунова была возведена новая деревянная церковь из сосны, там же, в Старой Немецкой слободе — немецко-лифляндском предместье Москвы. Она мало чем отличалась от обычного московского дома. Внутри был сооружен по немецкому образцу алтарь с небольшим распятием. Для захоронения умершего в 1602 году герцога Иоганна, брата датского короля, приехавшего в Москву, чтобы жениться на дочери Бориса Годунова, был сооружен подвал с каменным сводом, куда был помещен его гроб. В 1611 году церковь сгорела во время пожара Москвы, который устроили поляки при отступлении из Москвы, в период польско-шведской интервенции. Также была разрушена и вся Немецкая слобода на Кукуе. С тех пор церковь неоднократно горела и заново отстраивалась, однако все они были однотипны и ничем не отличались от обыкновенного срубного дома.

В правление царя Михаила Фёдоровича, в 1620-е годы для старейшей лютеранской общины в Москве была вновь построена деревянная церковь, однако по его приказу от 2 марта 1643 года лютеранские церкви в Китай-городе и у Земляного вала были разрушены в качестве мести за то, что из-за разногласий православного и лютеранского вероисповедания не состоялось венчание великой княжны Ирины Михайловны и датского принца Вальдемара-Христиана, отказавшегося принять православие. Указом от 13 июля того же года Михаил Фёдорович выделил иноземцам-немцам другое место, но из-за недовольства православных священнослужителей, которые подали царю челобитную, открытые в другом месте церкви были вскоре закрыты. Церковь святого Михаила была крупнейшей купеческой протестантской общиной в России, куда входило также немало голландцев и англичан. Местный священник Георг Окс заметил в 1624 году, что «в эту общину входит очень много англичан, шотландцев и ирландцев, и их даже больше, чем немцев».

Достаток, широкие возможности и обширные связи позволили лютеранам вместо деревянной церкви построить в 1684—1685 годах каменную церковь, которая стала также свидетельством о новом отношении властей к протестантам. Это была первая каменная церковь на территории Новой Немецкой слободы. Она была освящена и в начале 1686 года в ней уже проводились богослужения. Многие из протестантских церквей имели своего покровителя из-за границы или выбирали его среди богатых прихожан. Лютеранская община святого Михаила была под патронажем городского совета Гамбурга.

В XVIII—XIX веках

В XVIII веке церковь трижды горела в пожарах 1729, 1737 и 1748 годов. В 1764 году Маргарита Гржибовская передала общине в дар участок земли. 5 декабря того же года, после окончания строительства церкви, состоялось её освящение. В церкви св. Михаила, по-прежнему имевшей всего один неф, выделялся новый орган, который обошелся общине в 1 400 рублей. Колокольни изначально церковь не имела, так как долгое время «иноземный» колокольный звон в Москве не дозволялся. В эпоху правления Екатерины II была предпринята попытка пристроить первую в Москве колокольню к евангелической церкви, но это столкнулось с сопротивлением властей, приказавших церковь «оставить в том состоянии, в каком она ныне находится». На рассмотрение императрицы был подан проект колокольни для одного колокола «без языка» с башенными часами, но её решение по этому вопросу неизвестно.

В 1803 году была построена колокольня церкви святого Михаила. Впоследствии она была запечатлена на фототипиях и гравюрах XIX века. Это довольно массивное сооружение, несколько тяжеловесных и невыразительных архитектурных форм, с невысоким шпилем, ставшим таким же символом района, как Слободской или Лефортовский дворец. Во время Отечественной войны и пожара Москвы 1812 года церковь святого Михаила не пострадала, но здания школы и пастората, а также дома многих прихожан сгорели. Более 20 семей погорельцев получили в церкви временный кров.

Пасторы и представители общины являлись членами созданного в 1846 году в Москве, под покровительством Великой княгини Марии Павловны, Попечительства о бедных евангелического исповедания, а также Евангелического дамского общества для вспомоществования бедным сиротам евангелического исповедания (1868). На средства этих организаций были открыты богадельни и приют для сирот.

Первая треть XX века

В 1904 году община насчитывала 4 500 прихожан (4 360 немцев, 120 финнов и 20 шведов), были также датчане и выходцы из Прибалтики. В числе реликвий церкви были серебряные чаши конца XVIII — начала XIX веков, двухъярусное паникадило с гербом 1685 года, изящные металлические люстры, сундуки XVIII века. Церковная библиотека насчитывала более 3,5 тысяч книг. В церковный комплекс входили также здания трехэтажного мужского реального училища, лазарет и часовня. Церковный комплекс с садами и двориками занимали более 2 га земли. 26—29 мая 1915 года по Москве прокатилась волна антинемецких погромов, в ходе которых пострадали люди, немецкие предприятия, также был нанесен большой материальный ущерб протестантским церквям.

В 1925 году Центральный аэродинамический государственный институт (ЦАГИ), расположенный рядом, стал настаивать на полной ликвидации церкви святого Михаила для расширения занимаемой им территории. В январе 1928 года по ходатайству института Моссовет постановил закрыть церковь. Верующие пытались активно бороться. Они собрали сотни подписей в защиту церкви и отправили во ВЦИК несколько писем с просьбами не закрывать церковь. Епископ Александр Теофил Мейер писал во ВЦИК: «Михайловская церковь, старейший лютеранский храм в нашем государстве, имеет для всех немцев-лютеран выдающееся историческое значение, и закрытие этой церкви явилось бы сильным нравственным ударом для всех немцев-лютеран СССР». 7 мая 1928 года своим решением Президиум ВЦИК передал церковь в распоряжение ЦАГИ. Несмотря на протесты прихожан, церковь была снесена.

При сносе земляные работы велись до глубины 8 метров и все найденные ценности были переданы по назначению. Часть изъятых церковных ценностей была передана в музей. Из описи имущества следует, что летом 1928 года музейные работники приняли: 6 паникадил XVII века, изразцовую печь XVII века, 6 подсвечников, 20 бра XIX века, 1 старинную кованую дверь, 3 креста, 1 знамя рода Брюсов и многое другое. Из храма было вывезено также 127 единиц упаковок с архивными материалами.

В 1928—1936 годах, после закрытия церкви, богослужения общины проходили в здании бывшей Реформатской церкви в Москве. В условиях антирелигиозной политики к 1937 году не только в Москве, но и во всем СССР не осталось ни одного лютеранского пастора, старейшая российская лютеранская община распалась.

Реликвии

В 1998 году реликвия снесенной церкви — алтарная Библия, изданная в Германии в 1665 году — была возвращена наследнику — Кафедральному собору свв. Петра и Павла. Церкви святого Михаила её подарил Генрих Кристиан Бернгард в 1833 году, где она пребывала вплоть до 1928 года. После закрытия церкви она переехала вместе с переездом общины св. Михаила в Реформатскую церковь, а после ликвидации общины, находилась в сарае, в церковном дворе. C 1970 года Библия хранилась в семье пробста Эриха Шахта, в 1993 году она была вывезена в Германию, а в 1998 году — возвращена. Библия является так называемой «толковой Библией», текст которой сопровождается достаточно обширными комментариями. В настоящее время эта Библия возлагается на престол в особо торжественных случаях.

Другой реликвией, дошедшей до наших дней, является алтарь церкви святого Михаила в стиле барокко 1764 года, состоящий из четырех витых колонн и статуй ангелов, обрамляющих две картины. На большой, верхней из двух, изображено Вознесение Господне, а на малой — Тайная вечеря. После закрытия церкви в 1928 году, алтарь был передан в филиал Музея архитектуры им. А. В. Щусева, размещавшийся в Донском монастыре. После возвращения монастыря Русской православной церкви было решено убрать неправославный алтарь, находившийся в главном монастырском соборе. У музея не было необходимого помещения для алтаря, а алтарь является единственным сохранившимся лютеранским алтарём в России и имеет особую ценность для лютеран, поэтому было дано согласие на возвращение его лютеранской церкви. В проекте полного восстановления лютеранского Кафедрального собора, после реставрации алтарь планируется установить в «мемориальной» капелле на галерее южного нефа.

Сохранился также немецкий романтический церковный орган Вильгельма Зауэра (нем. Wilhelm Sauer) 1898 года. После закрытия церкви его перенесли в 1-ый Московский крематорий, а в 1999 году также как и алтарь передали Кафедральному собору. Орган был полностью отремонтирован и установлен в 2005 году. В настоящее время он звучит на богослужениях каждое воскресенье и в праздники, а также на концертах органной и классической музыки, которые регулярно проводятся в соборе.

Персоналии

Пасторы церкви святого Михаила

Годы </small>	Имя </small>	Годы жизни	Комментарий
1600-е	Мартин Бер Martinus Вär	неизвестны	9 мая 1606 года, с дозволения Лжедмитрия I, произнес в Кремле проповедь для служивших немцев, что раньше было позволяемо только в Немецкой слободе.
	Михаил фон Рихтер Michael von Richter	1720—1800	Отец В. М. Рихтера — профессора повивального искусства Московского университета, действительного статского советника, лейб-медика и историка медицины. Дед М. В. Рихтера — доктора медицины, заслуженного ординарного профессора Московского университета кафедры повивального искусства и тайного советника, перешедшего в православие.
1801—1813	Якоб Кронеберг Jacob Croneberg	1756—1813	Ректор церковной школы при церкви, с 1801 года — пастор. Умер 5 апреля 1813 года.
1822—1836	Адам Христиан Павел Кольрейф	1777—1836	Пастор и писатель.
1840—1855?	Август Генрих Диттрих August Heinrich Dittrich	1797—1855	Старший пастор (пастор-примариус), с марта 1842 года заседатель Московской евангелическо-лютеранской консистории. В 1850 году награждён золотым наперсным крестом.
1867—1887?	Андрей Иванович Фехнер Andreas Wilhelm Fechner	1825—1887	Писатель, пастор, духовный заседатель Московской евангелическо-лютеранской консистории, написавший «Хронику евангелических общин в Москве» — единственный в своем роде, фундаментальный труд, посвященной лютеранским общинам Москвы, основанный на широком историческом материале.
1897—1920	Арвид Кан Arved Kahn	1872—1920	Обер-пастор. Умер от сыпного тифа.
1904—1907	Максимилиан Штендер Maximilian Stender	1876—1922
1909—1921	Александр Зигфрид Alexander Siegfried	1876—1957	В 1920 году избран асессором в Московской консистории. Эмигрировал в Германию.
1925—1928	Эрнст Фридрих Йозеф Гольцмайер Ernst Friedrich Joseph Holzmayer	1867—1928
1928—1934	Александр Теофил Мейер Alexander Theophil Meyer	1865—1934	Епископ, доктор теологии, генеральный суперинтендент Московской евангелическо-лютеранской консистории, в 1911—1928 пастор в церкви свв. Петра и Павла, с 1928 — пастор в общине св. Михаила, которая к тому времени лишилась своего здания и собиралась на богослужения в московской церкви евангельских христиан.
1928—1934	Вольдемар Рюгер Woldemar Rüger	1891—1938	В начале 1935 года арестован по обвинению в получении денежных средств на «контрреволюционную агитацию», приговорён к 5 годам лишения свободы, умер в ссылке на Дальнем Востоке.

Члены общины

• Кондрад Буссов (1552/1553—1617) — тесть пастора Мартина Бера, очевидец, описавший Россию в период Смутного времени.
• Иоганн Готфрид Грегори (1631—1675) — приходской учитель в церкви св. Михаила, пастор Саксонской лютеранской общины, затем в 1670—1675 — пастор общины свв. Петра и Павла, основатель первой в Москве театральной школы, директор и режиссёр «комедийной хоромины» — придворного театра, просуществовавшего до 1676 года.
• Иван Ягужинский — органист лютеранской церкви в Москве (ок. 1687; возможно, церкви св. Михаила), отец Павла Ягужинского, сподвижника Петра I.
• Вильгельм Рихтер (1767—1822) — сын пастора Михаила Рихтера (умер 2 февраля 1800 г., 79 лет), член общины св. Михаила, врач-акушер, лейб-медик (1818), заслуженный профессор акушерства Московского университета (1819), автор известного труда «История медицины в России».
• Фёдор Иванович Роде — член церковного совета. В 1891—92 управитель построек Комитета для благоустройства Введенского иноверческого кладбища. В 1898 построил Евангелическую богадельню на Ирининской улице (ныне — ул. Ф. Энгельса) в Москве.
• Макс Александрович Петерс — органист (упоминается в справочниках 1914 и 1917 года)

Захороненные

В церкви святого Михаила были захоронены знатные особы лютеранского вероисповедания:

• Иоганн Шлезвиг-Гольштейнский (1602) — датский принц, жених царевны Ксении Борисовны Годуновой;
• Яков Вилимович Брюс (1735) — граф, российский государственный деятель, военный, инженер и учёный, один из ближайших сподвижников Петра I.

См. также

• Лютеранская церковь Святого Михаила (Санкт-Петербург)

Литература

• Лиценбергер О. А. Евангелическо-лютеранская церковь и советское государство. — М.: Готика, 1999. — 432 с. — ISBN 5-7834-0034-3.
• Сытин П. В. История московских улиц. — М.: Эксмо, 2008. — С. 428. — 512 с. — ISBN 978-5-699-24988-6.
• Фехнер А. В. Хроника Евангелической общины в Москве. — М., 1876.
• Немецкая слобода // История московских районов : энциклопедия / под. ред. К. А. Аверьянова. — М.: Астрель, АСТ, 2008. — С. 84—95. — 830 с. — ISBN 978-5-271-11122-8.
• Органы России. Энциклопедия / Авторы-составители: Е. Д. Кривицкая, П. Н. Кравчун. — 2-е изд., расширенное и дополненное. — М.: «Композитор», 2016. — 256 с. — ISBN 978-5-9907997-0-7.
• Протестантизм в России // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.retromap.ru/mapster.php?panes=2&left=0020090&right=081888&zoom=16&lat=55.763851&lng=37.676496 RetroMap.Ru: Карта 1888 года — Нивелирный план Москвы — Ц. лютеранская св. Михаила]
• [www.retromap.ru/mapster.php?panes=right&left=0020090&right=0719121&zoom=15&lat=55.764213&lng=37.679200 RetroMap.Ru: Карта 1912 года — Издание Суворина — Лютер. церк. св. Михаила]

Отрывок, характеризующий Лютеранская церковь Святого Михаила (Москва)

– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.