Лютнист (Караваджо)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Караваджо
Лютнист. ок. 1595
Холст, масло. 100 × 126,5 см
Музей Метрополитен, Нью-Йорк
К:Картины 1595 года

«Лютнист» — одна из ранних картин Караваджо, для которых нередко позировал его любимец Марио Миннити. В работах этого цикла любовное чувство символически передаётся через образы плодов (как бы приглашающих зрителя насладиться их вкусом) и музыкальных инструментов (музыка как символ мимолётного чувственного наслаждения)[1]. Сам художник считал «Лютниста» наиболее удавшимся ему фрагментом живописи[2].

Картина существует в трёх версиях, ныне хранящихся в Эрмитаже, музее Метрополитен и в английской усадьбе Бадминтон-хаус. Из них до недавнего времени общепризнанным было авторство только эрмитажного полотна; сейчас первой авторской версией сюжета считается полотно в Нью-Йорке. Английское полотно — копия с эрмитажного.





История создания

Картина была создана около 1595 года по заказу высокопоставленного покровителя Караваджо кардинала Франческо Марии Борбоне дель Монте (1549—1627), в доме которого (на вилле Мадама в Риме) художник прожил несколько лет. Считается парной к «Концерту» («Музицирующие мальчики») Караваджо (Метрополитен, Нью-Йорк). Вероятно, это первая картина, где художник использовал контрастную свето-теневую моделировку.

Первую версию «Лютниста» купил у дель Монте его друг, банкир и коллекционер Винченцо Джустиниани. В 1808 году в Париже собрание Джустиниани было выставлено на продажу. Ещё до начала аукциона Доминик Виван Денон, директор Лувра, по просьбе Александра I приобрёл эту картину для Эрмитажа. Первый биограф Караваджо Беллори утверждал, что на полотне изображена девушка. Возможно, Беллори был введён в заблуждение чересчур женственным видом юноши. В Эрмитаже картина долгое время экспонировалась под названием «Лютнистка».

Существует также версия, что это портрет испанского кастрата Педро Монтойи из придворного хора дель Монте[3], который нередко приглашался для выступления в Сикстинскую капеллу. Биограф же Караваджо Питер Робб считает, что художник изобразил своего спутника Марио Миннити, позировавшего также для ряда других картин этого периода в том числе «Игроков» и одного из двух вариантов «Гадалок».

Караваджо
Лютнист
Холст, масло. 94 × 119 см
Эрмитаж, Санкт-Петербург

Есть также версия, что «Юноша с лютней» — портретное изображение Галлуса, миланского музыканта, чьё имя начертано на второй тетради, лежащей на столе. Для дель Монте Караваджо написал вторую версию (100х126,5), внеся в неё некоторые изменения. Он убрал сосуд с цветами, добавил к скрипке на столе флейту и спинет, на заднем плане появилась клетка со щеглом. Музыкальные инструменты представляют собой ценные экземпляры, и, вероятно, они происходят из личной коллекции Дель Монте.

Версия, происходящая из собрания Вильденстайна, была продана наследниками дель Монте кардиналу Антонио Барберини в 1628 году вместе с некоторыми другими полотнами. Каталог выставки 1990 года отмечает значительные отличия в световых эффектах этой версии, утверждая, что это «знаменует собой значительный шаг в сторону более резко освещённых композиций, которые позднее стали характерными для стиля Караваджо». Повышение контраста между тенями и светом художник использует, например, в «Мученичестве святого Матфея». Тем не менее, критик Джейсон Кауфман считает, что портрет в версии Вильденстайна слабее эрмитажного, а Дэвид Ван Эдвардс, отметив, что инструмент в руках музыканта представляет собой не типичную итальянскую лютню того времени, заключил, что картина написана не Караваджо [4].

Картина, хранящаяся в Бадминтон-хаус впервые появилась на аукционе Сотбис (Нью-Йорк, 25 января, 2001 года, лот 179). Изначально покрытая толстым слоем жёлтого лака, она во всех деталях соответствует сделанному Бальоне описанию картины из дворца кардинала дель Монте. Согласно Бальоне, цветы покрыты каплями росы, а в графине с водой отражается окно и иные детали интерьера. Все это, а также множество так называемых pentimenti (следов на холсте, от рукоятки кисточки, оставлять которые было в привычках Караваджо), — все это резко отличает картину из Бадминтон-хаус от полотна, хранящегося в Эрмитаже. Она также чуть больше по размеру, чем эрмитажная версия, в которой край слегка обрезает цветы слева, а завиток на грифе инструмента написан более густыми мазками.

Сюжет

На всех трёх версиях картины изображён очень молодой человек, почти мальчик, с мягкими чертами лица и густыми каштановыми волосами, аккомпанирующий себе на лютне.

На эрмитажном варианте и картине из Бадминтон-хаус на раскрытой странице партитуры легко читаются ноты басовой партии[5] мадригала Якоба Аркадельта Voi sapete ch’io vi amo («Вы знаете, что я люблю вас»). На другой тетради начертано Gallus — имя одного из друзей Караваджо, миланского музыканта[6]. На картине из собрания Вильденстайна (хранится в Музее Метрополитен), тетрадь раскрыта на нотах мадригалов итальянского композитора Франческо де Лайоля на слова Петрарки: Laisse le voile и Pourquoi ne vous donnez-vous pas? Яхета де Берхема. Выбор в основном музыки французских и фламандских композиторов считается символичным — Франческо дель Монте представлял при папском дворе Тосканское герцогство, союзника Франции и противника Испании.

Караваджо
Лютнист. ок. 1596
Холст, масло. 96 × 121 см
Бадминтон-хаус, Глостершир
К:Картины 1596 года

Тона картины приглушены, переходы светотени деликатны. Единственный косой луч (позднее такой же появится в «Призвании апостола Матфея») освещает юношу. Караваджо точно передал эффект взаимного влияния освещенных предметов: на щёку лютниста падает отблеск его белой рубашки, а на тыльную сторону лютни — рефлекс от страниц нотной тетради. По словам современника и биографа Караваджо Манчини и немецкого художника Иоахима фон Зандрата, жившего несколько позднее, мастер выбирал тёмный подвал или помещение с совершенно чёрными стенами, в которое падал одинокий световой луч, чтобы достичь совершенного изображения естественного рельефа при помощи «оказывавшего сопротивление» сумрака. Блики света на сосуде с цветами (варианты Эрмитажа и Бадминтон-хауса) отображены в точном соответствии с законами оптики. Возможно, это результат общения художника с учёными из круга дель Монте [7], среди которых были Галилео Галилей и Джованни делла Порта. Последний является автором работ «О рефракции», где рассматривались проблемы оптики, и «Естественная магия, или О чудесах естественных вещей», в которой приводилось описание камеры-обскуры[8]. Сэм Сигал обратил внимание на то, что букет составлен из цветов (ирис, ромашка, жасмин, шиповник, дамасская роза[9]), которые цветут примерно в одно время — весной. Многие же фламандские художники: Ян Брейгель, Амброзиус Босхарт, Ван дер Альст создавали роскошнейшие композиции из растений, цветущих в разное время. Брейгель, например, ждал несколько месяцев, чтобы добавить очередной цветок в свой натюрморт[10]. Дель Монте, среди прочего, увлекался изучением растений и их использованием в медицинских препаратах, и его окружение разделяло эти интересы. Фрукты же не соответствуют весеннему сезону. Первоначально Караваджо изобразил их помещёнными в корзину или миску, но позже просто разместил на столе.

Напишите отзыв о статье "Лютнист (Караваджо)"

Примечания

  1. Genevieve Warwick. Caravaggio: Realism, Rebellion, Reception. University of Delaware Press, 2006. Page 85.
  2. Giovanni Baglione, Le Vite de’ Pittori, scultori et archtietti, Roma, 1642, p.136
  3. Spezzaferro L. La cultura del cardinale Del Monte e il primo tempo di Caravaggio // Storia deii’arte, 9-10, 1971.
  4. D. Van Edwards «Caravaggio re-discovered» Lute News, n. 50, June 1999 pp. 5-7
  5. www.maykapar.ru/articles/karav02.shtml Интервью с А. Майкапаром. «Как „Лютнистка“ Караваджо оказалась „Лютнистом“»
  6. С. Всеволожская, И. Линник, Караваджо и караваджисты.
  7. Старший брат кардинала, Гвидобальдо дель Монте, был физиком и математиком.
  8. Известно, что Караваджо владел складной моделью камеры-обскуры, изготовленной из кипариса по его рисунку краснодеревщиком с римской улицы Маргутта. См. Camilleri A. Il colore del sole. Milano, 2007
  9. [www.kommersant.ru/doc.aspx?fromsearch=1ccc667c-e7cf-4b75-af24-3a47c87f5bef&docsid=620924 Журнал «Weekend» № 204 (3288) от 28.10.2005 «Запах картины»]
  10. С. Дзуффи. Большой атлас живописи. — М.: Олма-Пресс, 2002. — С. 154. — 431 с. — ISBN 5-224-03922-3.

Литература

  • Ионина Н. А. Сто великих картин, Вече, 2002
  • Махов А. Караваджо. — М.: Молодая гвардия, 2009. — (Жизнь замечательных людей). — ISBN 978-5-235-03196-8.
  • V. Giustiniani, Discorsi sullearti e sui mestieri. ca.1620 & ca. 1628 [1981], edited by A. Banti, Milan;
  • G. Mancini, Considerazioni sulla pittura, 1620 [1956], 2 vols. Edited by A. Marucchi, Rome p. 108;
  • G. B. Baglione, Le vite de’ pittori scultori et architetti, dal Pontificato di Gregorio XIII del 1572; in fino a’ tempi di Papa Urbano Ottavo nel 1642. (Manuscript written c.1625, cf. Marini 1987), Edited by V. Marini. Rome p. 136;
  • C. C. Malvasia, Felsina pittrice: Vite de’ pittori Bolognesi, Bologna 1678, 2 vols.;
  • O. Sitwell, «The Red Folder. Parts I & II», The Burlington Magazine, vol. LXXX, May 1942, pp. 85—90, 115—118;
  • R. Longhi, Il Caravaggio, Milan 1952.;
  • L. Salerno, «The picture gallery of Vincenzo Giustiniani.», The Burlington Magazine 102, pp. 21—27, 93—104, 135—48.
  • C. L. Frommel, «Caravaggios Fruhwerk und der Kardinal Francesco Maria del Monte», Storia dell’arte 9-12, 1971;
  • W. Chandler Kirwin, «Addendum to Cardinal Francesco Maria del Monte’s Inventory: the Date of the sale of Various notable Paintings», Storia dell’arte 9-12, 1971;
  • L. Spezzaferro, «Lacultura del cardinal Del Monte e il primo tempo del Caravaggio», Storia dell’arte 9-12, 1971;
  • M. Lavin, Seventeenth Century Barberini Documents and Inventories of Art, New York;
  • A. Moir, Caravaggio and his Copyists, New York 1976, under appendix I, p.85, no. 8g, illus. Fig. 20;

Отрывок, характеризующий Лютнист (Караваджо)

И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.