Люце, Владимир Владимирович

Владимир Владимирович Люце
Дата рождения:	1903(1903)
Место рождения:	Харьков, Российская империя
Дата смерти:	неизвестно
Профессия:	театральный режиссёр, актёр, сценограф
Гражданство:	СССР СССР
Годы активности:	1920—1962
Театр:	БДТ имени М. Горького

Влади́мир Влади́мирович Лю́це (апрель 1903, Харьков, — ?) — русский советский театральный режиссёр, художник-сценограф и актёр

Биография

Владимир Люце родился в Харькове, в дворянской семье. Увлёкшись в юности театральными идеями Всеволода Мейерхольда, Люце поступил в его Высшие режиссёрские мастерские и по окончании курса, в 1921 году, был принят в качестве актёра в руководимый им театр — в то время Театр РСФСР 1-й. Зесь в Люце, помимо актёрского, открылся и талант сценографа (позже он окончил Академию художеств), в 1922 году вместе с Л. Поповой он оформил знаменитый спектакль Мейерхольда «Великодушный рогоносец».

В 1923 году Люце вместе с группой молодых актёров создал «Театр вольных мастеров», с которым в течение двух лет гастролировал по провинции, пропагандируя новое революционное искусство. В ходе этих гастролей состоялся режиссёрский дебют Люце, и в 1925 году в Чите директор городского театра А. Вознесенский пригласил его в свою труппу в качестве играющего режиссёра. Поставив в течение одного сезона семь спектаклей (в их числе была и не вполне удавшаяся попытка перенести на читинскую сцену мейерхольдовскую интерпретацию «Леса» А. Н. Островского), Люце в 1926 году вернулся в Москву.

Вернувшись в столицу уже режиссёром, Люце ставил спектакли в Московском театре Революции; в 1929—1930 годах — в Театре Народного дома в Ленинграде.

Другой ученик Мейерхольда, Константин Тверской, возглавив в 1929 году Большой драматический театр, в 1930-м пригласил к себе Люце. Здесь режиссёр работал до 1936 года, помог Тверскому переориентировать театр на современный репертуар, поставив ряд спектаклей, в том числе пьесы Горького и «Интервенцию» Л. Славина, некоторые из которых он сам и оформил.

Большой драматический Владимир Люце покинул вскоре после высылки Тверского; в 1938—1940 годах он работал в Театре Комедии, в то время уже руководимом Николаем Акимовым, поставил ещё один спектакль в БДТ, где репрессированного Алексея Дикого сменил Борис Бабочкин. На фоне травли Мейерхольда Люце, обвинённый в «мейерхольдовщине», предпочёл уехать в провинцию. Работал в Кировском театре драмы.

В 1944 году по приглашению Д. М. Манского он стал режиссёром и художником Челябинского театра драмы, где работал до 1956 года и за 12 лет поставил 42 спектакля. Имея репутацию режиссёра «формалистического» направления, Люце в Челябинске ставил спектакли скорее во мхатовском стиле. Театр в этот период переживал расцвет и дважды, в 1950 и 1952 годах, с большим успехом гастролировал в Ленинграде.

В дальнейшем Люце работал очередным режиссёром в Рязанском театре драмы.

Творчество

В историю советского театра Владимир Люце вошёл как первый постановщик, в частности, пьесы В. Маяковского «Баня» (1930), пьесы М. Горького «Достигаев и другие» (1933) и один из первых (вместе с К. Тверским) постановщиков его пьесы «Егор Булычов и другие» (премьеры состоялись в один день, 25 сентября 1932 года, в БДТ и в Театре им. Вахтангова).

Спектакли

Читинский драматический театр

• 1925 — «Блоха» по Н. Лескову, инсценировка Е. Замятина
• 1925 — «Мандат» Н. Эрдмана
• 1925 — «Праздник крови» по роману Э. Л. Войнич «Овод»
• 1926 — «Лес» А. Н. Островского (в интерпретации Вс. Мейерхольда)
• 1926 — «Заговор императрицы» А. Н. Толстого
• 1926 — «Конец Романовых» М. Волоховой
• 1926 — «Яд» А. В. Луначарского

Московский театр Революции

• 1927 — «Рост» Г. Глебова

Драматический театр Государственного народного дома (Ленинград)

• 1929 — «Партбилет» А.И. Завалишина
• 1930 — «Баня» В. Маяковского; художник Снопков, композитор Богданов-Березовский; в ролях: Победоносиков — Б. Бабочкин, Поля — В. Кибардина, Ундертон - М. А. Модестова. Премьера — 30 января

Большой драматический театр

• 1930 — «На западе без перемен» М. Загорского. Художник М. З. Левин
• 1930 — «Хлеб» В. Киршона; оформление В. В. Люце
• 1932 — «Завтра» В. Равича; оформление В. В. Люце
• 1932 — «Егор Булычев и другие» М. Горького (совместно с К. К. Тверским). Художник М. З. Левин
• 1933 — «Доходное место» А. Н. Островского. Художник Л. Т. Чупятов
• 1933 — «Достигаев и другие» М. Горького; оформление В. В. Люце
• 1934 — «Интервенция» Л. Славина. Художник Л. Т. Чупятов
• 1934 — «Личная жизнь» В. Соловьева; оформление В. В. Люце
• 1935 — «Аристократы» Н. Погодина. Художник Л. Т. Чупятов
• 1936 — «Скупой рыцарь», «Каменный гость» А. Пушкина. Художник Н.Ф. Лапшин
• 1938 — «Дружба» B. Гусева. Художник А. Ф. Босулаев

Челябинский театр драмы

(неполный перечень)

• 1944 — «Так и будет» К. Симонова
• 1945 — «Бедность не порок» А. Н. Островского
• 1945 — «Умная дурочка» Лопе де Вега
• 1946 — «Снежная королева» Е. Шварца
• 1946 — «Под каштанами Праги» К. Симонова
• 1946 — «Зыковы» А. М. Горького
• 1946 — «Женитьба Белугина» А. Островского и Н. Соловьева
• 1947 — «За тех, кто в море» Б. Лавренева
• 1947 — «Маскарад» М. Ю. Лермонтова
• 1947 — «Хлеб наш насущный» Н. Вирты
• 1947 — «Месяц в деревне» И. С. Тургенева
• 1948 — «Егор Булычов и другие» М. Горького
• 1948 — «Дядя Ваня» А. Чехова
• 1948 — «Вас вызывает Таймыр» А. Галича и А. Исаева
• 1948 — «Госпожа министерша» Б. Нушича
• 1948 — «Хижина дяди Тома» А. Бруштейн
• 1949 — «Заговор обреченных» Н. Вирты
• 1949 — «Испанский священник» Д. Флетчера
• 1950 — «Кот в сапогах» П. Маляровского
• 1950 — «Мещане» М. Горького
• 1951 — «Живой труп» Л. Толстого
• 1952 — «Флаг адмирала» А. Штейна
• 1952 — «Ревизор» Н. Гоголя
• 1952 — «Девушка с кувшином» Лопе де Вега
• 1952 — «Гибель эскадры» А. Корнейчука

Отрывок, характеризующий Люце, Владимир Владимирович

Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.