Лю Кан

Эта статья — о персонаже компьютерной игры. О сингапурском художнике см. Лю Кан (художник).

Лю Кан
Liu Kang
Лю Кан в Mortal Kombat vs. DC Universe 2008 года
Игровая серия	Mortal Kombat
Появления	Mortal Kombat Mortal Kombat II Mortal Kombat 3 Ultimate Mortal Kombat 3 Mortal Kombat Trilogy Mortal Kombat 4 Mortal Kombat Gold Mortal Kombat: Deception Mortal Kombat: Shaolin Monks Mortal Kombat: Unchained Mortal Kombat: Armageddon Mortal Kombat vs. DC Universe Mortal Kombat (2011) Mortal Kombat X
Идея	Джон Тобиас, Эд Бун
Художник	Джон Тобиас
Озвучивание	Рон Файнберг (мультфильм) Брайан Точи (мультсериал) Том Чои (MK vs. DCU, MK2011)
Анимация движений	Пак Хо Сон (MK, MKII) Эдди Вонг (MK3, UMK3, MKT)
Живое исполнение	Робин Шу (первый фильм, второй фильм) Кармайкл Саймон, Йон Валера, Майкл Ли, Аллан Сандовал (Live Tour) Брайан Ти (веб-сериал)
Дополнительная информация
Возраст	24 года (Mortal Kombat)
Стиль боя	Шаолинь
Мировоззрение	1-я временная линия - Нейтральное, ранее Добро 2-я временная линия - Зло (невольное), ранее Добро

Лю Кан (англ. Liu Kang, вар. Лю Кэнг, Лю Канг, Лю Кенг, кит. 刘康) — вымышленный персонаж серии файтингов Mortal Kombat, созданный геймдизайнером Джоном Тобиасом и программистом Эдом Буном. Лю Кан появляется в первой игре серии. Он является шаолиньским монахом и принимает участие в турнире под названием «Смертельная битва», чтобы спасти от уничтожения свой мир, Землю, бойцы которой проиграли девять турниров подряд. Одержав победу в турнире, Лю Кан выступает как защитник Земли вместе с другими воинами и своим покровителем, богом грома и молний Райдэном. В последующих играх Лю Кана убивают злые колдуны Шан Цзун и Куан Чи, однако его дух продолжает защищать Землю, используя тело, восстановленное Райдэном. В большей части игр серии за Лю Кана можно играть; он также появляется в художественных фильмах и комиксах, созданных в ходе развития серии.

Лю Кан изначально создавался как положительный герой, так что почти все его приёмы в игре менее жестоки, чем у других персонажей, и несложны в исполнении. Некоторые обозреватели компьютерных игр отмечали, что играть за Лю Кана легко и интересно, в то время как другие критиковали его стиль боя и крики. Существуют также игрушки, основанные на серии Mortal Kombat и изображающие Лю Кана. В основном является главным героем серии игр Mortal Kombat.

История создания

Изначально Лю Кана планировалось назвать Минамото Ё Син Су (Minamoto Yo Shin Soo), и он должен был стать персонажем японской мифологии, однако создатели игры не смогли договориться насчёт имени. В первой игре внешность Лю Кана срисовывали с Брюса Ли: у него были короткие волосы, а вся одежда состояла из чёрных штанов и белых туфель. На штанах планировалось написать слово «Otomix», поскольку компания «Otomix» занималась изготовлением и продажей одежды для спорта и занятий боевыми искусствами, однако слово решили убрать, чтобы не рекламировать компанию. В двух первых играх, где использовались спрайты из оцифрованного видео с живыми актёрами, Лю Кана изображал американец корейского происхождения Пак Хо Сон (кор. 박호성, англ. Ho Sung Pak). Джон Тобиас в интервью заявил, что Лю Кана планировали сделать лысым монахом, поскольку монахи традиционно брили головы, однако актёр отказался это делать. В последующих играх облик Лю Кана неоднократно менялся: он носил безрукавку, ленту на голове, наручи, отращивал волосы, а после смерти его кожа приобрела пепельно-серый цвет. Продюсер Шон Химмерик (англ. Shaun Himmerick) отмечал, что из всех персонажей внешний вид Лю Кана (а равно и Кун Лао) на протяжении серии претерпел наибольшие изменения.

Эд Бун утверждал, что Лю Кан создавался как самый лёгкий в освоении персонаж, за которого с минимальными трудностями могли играть и опытные игроки, и новички. Кроме того, он был единственным в первой игре персонажем, чей добивающий удар (фаталити) не включал анимацию непосредственного убийства противника, поскольку, будучи шаолиньским монахом, Лю Кан придерживался строгих правил насчёт убийства. Однако уже во второй игре его добивающие удары стали жестокими и кровавыми, так как он стал изображаться монахом-отступником, который отрастил волосы и решил, что, хотя шаолиньский дух в нём силён, с монахами ему не по пути.

В ответ на слухи о том, что Лю Кан умрёт в Mortal Kombat II и, следовательно, не появится в третьей части, Бун заявил: «Это как снять третью часть „Звёздных войн“ без Люка Скайуокера. Так дела не делаются». Однако впоследствии Лю Кан всё же был убит, что побудило композитора Дэна Фордена (англ. Dan Forden), сожалевшего о его смерти, сочинить «погребальную песнь» для персонажа, которая использовалась в саундтреке игры Mortal Kombat: Deception в качестве звукового фона для арены с могилой Лю Кана.

Биография

В первой игре серии, Mortal Kombat, боевой шаолиньский монах Лю Кан принимает участие в турнире «Смертельная битва», чтобы спасти Землю от разрушения после того, как бойцы Земли проиграли несколько турниров подряд. Лю Кан побеждает организатора турнира Шан Цзуна, оказываясь таким образом новым чемпионом . В следующей игре, Mortal Kombat II, Лю Кан возвращается на Землю и обнаруживает свой дом в руинах, а многих своих шаолиньских товарищей — убитыми враждебной ордой кочевников-мутантов, действующих по приказанию императора Шао Кана, хозяина Шан Цзуна. Разъярённый Лю Кан и его друг Кун Лао отправляются во Внешний Мир, чтобы отомстить императору. На турнире они встречают принцессу Китану, и Лю Кан влюбляется в неё. После завершения турнира Лю Кан сражается с Шао Каном и одерживает победу.

В игре Mortal Kombat 3 Лю Кан и его друзья сражаются с армией Шао Кана, напавшей на Землю. Лю Кан снова побеждает императора, заставляя его отступить обратно во Внешний Мир вместе со своими приспешниками. В Mortal Kombat 4 Лю Кан узнаёт, что принцесса Китана была похищена сообщниками Старшего Бога Шиннока, и начинает собирать земных воинов, чтобы вернуть её. В конце концов Лю Кан одерживает победу в бою с Шинноком и спасает Китану, однако не может остаться с ней, так как у обоих есть обязанности — Лю Кан должен защищать Землю, а Китана управляет королевством во Внешнем Мире.

В Mortal Kombat: Deadly Alliance колдуны Шан Цзун и Куан Чи объединяются, чтобы убить Лю Кана, который в этой игре недоступен. В Mortal Kombat: Deception его покровитель Райдэн, сильно изменившийся, воскрешает тело шаолиньского монаха и отправляет его сеять разрушение и смерть, однако дух Лю Кана пытается контролировать своё ожившее тело. Воскресший Лю Кан в этой игре является секретным персонажем, и получить возможность играть за него можно только пройдя миссии в режиме Conquest (в версии для PSP таких ограничений нет, поскольку создатели заметили, что в Deception очень сложно это сделать). Лю Кан узнаёт, что некоторые из его погибших друзей, среди которых Кун Лао и Китана, воскрешены императором Онагой и подчинены его воле. Лю Кан объединяется с ниндзя Эрмаком, чтобы освободить их. Это ему удаётся, однако в игре Mortal Kombat: Armageddon он всё ещё не может полностью контролировать своё тело.

Mortal Kombat: Shaolin Monks

Кроме этого, Лю Кан и Кун Лао (дедушка Лю Кана) являются главными героями игры Mortal Kombat: Shaolin Monks, которая пересказывает сюжет Mortal Kombat II. В ней двое шаолиньских монахов отправляются во Внешний Мир, чтобы отыскать и победить Шан Цзуна, впоследствии сталкиваясь с Шао Каном.

Mortal Kombat: Armageddon

Окончание в MK: A — Лю Кан поглощает силу, побеждённого им Блейза. Эта сила воссоединяет тело и душу Лю Кана. Получив силу бога, он столкнулся с Райдэном, который был не в себе из-за своего недавнего самоубийства. Лю Кан неохотно вступил в схватку со своим наставником и победил его в эпической битве богов. С согласия Старших божеств монах заменил Райдэна в качестве защитника Земного царства.

Mortal Kombat vs. DC Universe

В игре Mortal Kombat vs. DC Universe, где сражаются друг с другом персонажи Mortal Kombat и комиксов издательства «DC Comics», Лю Кан также присутствует: за него можно играть в первой «главе» режима истории, если выбрать сторону Mortal Kombat. Джон Тобиас, один из создателей серии, заявил, что он надеялся увидеть в этой игре бой Лю Кана и Бэтмена, поскольку считал, что их вымышленные биографии очень похожи.

Окончание в MK vs DCU — Благодаря интенсивному излучению Райдэну удалось раскрыть секрет Скалы вечности и определить её функции. Он решил использовать это и создать Капитана Марвела в своей Вселенной. Он наделил Лю Кана своей властью, а также способностями Аргуса, Фудзина и других богов. Для того чтобы призвать новые силы Лю Кану достаточно только крикнуть «Mortal Kombat!»

Mortal Kombat (2011)

Так как игра является ремейком первых трех частей, сюжет Лю Кана абсолютно схож с ними вплоть до конца истории. После того, как Ночной Волк рассеял вихрь душ, но это не спасло от Шао Кана, Райдэн отправился за помощью к Куан Чи. Бог грома предложил души падших защитников земли в качестве платы, но получил отказ, так как нижний мир уже заключил точно такую же сделку со внешним. Дальше Райдэн пошел за помощью к старшим богам, прихватив с собой Лю. Там он тоже получил отказ, так как Шао Кан еще не нарушал правила "смертельной битвы". Будучи в преисподней, Райдэн понял смысл своего послания самому себе из будущего. Шао Кан должен победить, если не изменить ход будущих событий. Вернувшись от старших богов, Лю Кан и Райдэн обнаруживают убитых друзей. Парочка прибыла в то место, где открылся портал из внешнего мира. Оттуда медленно выходил Шао Кан. Лю Кан захотел бросится на него, еще до того как завершится перемещение из одного мира в другой. Рейден остановил его, рассказав о видениях. Лю высказал все, что думал о видениях Райдэна и назвал последнего сумасшедшим. Райдэн был вынужден вступить в бой с Каном, чтобы Шао Кан благополучно пришел в земное царство, и тем самым нарушил правила "смертельной битвы" Лю Кан был поджарен богом грома с мыслью, что это Райдэн всех погубил. Так как Внешний Мир заключил контракт с Преисподней перед вторжением о передаче всех земных душ, дух Лю Кана отправился в руки Куан Чи. Если пройти за Лю Кана режим Ladder, в концовке Лю Кан получит огромную силу, сразится с Райдэном и займет его место.

Mortal Kombat X

В Mortal Kombat X Лю Кан выступает в роли приспешника Куан Чи и Шиннока. Несмотря на то, что он помнил все прошлые события, он, тем не менее, пропитан ненавистью ко всем, кто враждует с его нынешними господами. В армии Куан Чи он занимает один из высших постов. Обладая демоническими силами, он легко расправился с отрядом военных, устроивших засаду Куан Чи. Позднее он пытался защитить Куан Чи от Джакса, но проиграл. В конце концов он был свидетелем освобождения Шиннока, пусть и ценой жизни Куан Чи. После неудачной атаки на Цзиньсей и последующего поражения Шиннока, Лю Кан занял место падшего старшего бога, став таким образом, Тёмным Императором Преисподней. Китана в свою очередь стала его Императрицей.

Игровой процесс

Лю Кан главным образом использует удары ногами, а наиболее типичным его приёмом является полёт по воздуху через экран и удар ногой в корпус противника. У Кана имеется также «Летящий вперёд велосипедный удар» (Flying Forward Bicycle Kick), включающий полёт с серией ударов ногами, напоминающих вращение педалей велосипеда. Ещё одним отличительным приёмом Лю Кана является «Пламя дракона» (Dragon Fire), которое выбрасывается из рук персонажа в сторону противника и имеет форму дракона. Во всех играх после Mortal Kombat II (кроме Deception и Armageddon) Лю Кан имеет возможность выполнять этот приём не только стоя, но и сидя, и находясь в воздухе.

Среди добивающих ударов Лю Кана, применяющихся против уже побеждённого противника, имеются такие приёмы как «Смертельный шаолиньский апперкот» (Fatality Shaolin Uppercut), при котором герой выполняет мощный апперкот, подбрасывающий противника в воздух на несколько секунд. В игре Mortal Kombat: Shaolin Monks существовали две версии этого приёма: в одной враг разлетался на части непосредственно при ударе, в другой — при падении на землю. Другим «фирменным» приёмом Лю Кана является его превращение в дракона, в виде которого он откусывает оппоненту верхнюю половину тела. Программист игры Джон Фогель (англ. John Vogel) утверждал, что это его любимое добивание, поскольку при его выполнении внешность Лю Кана сильно меняется, и он становится очень большим. В версиях Mortal Kombat II для платформ GameBoy и GameGear Лю Кан поджигает противника фаерболом (огненным шаром, напоминающим шаровую молнию). В Mortal Kombat 3 на оппонента падает аркадный автомат, раздавливая его, а в Deception Лю Кан вселяется в разум противника, и через некоторое время тот сам отрывает себе голову. В MK 3 Лю Кан делает FRIENDSHIP — на белом экране Лю Кан демонстрирует тенью от своих рук, как в театре теней, фигуру дракона (символа всей серии Mortal Kombat).

Упоминания в других произведениях

Лю Кан является главным героем фильма «Смертельная битва», снятого по игре, и его продолжения «Смертельная битва 2: Истребление». В первом фильме Лю Кан участвует в турнире потому, что его мучает вина из-за смерти брата, убитого Шан Цзуном, и в финальном бою побеждает врага. Во втором — присоединяется к воинам Земли, чтобы остановить Шао Кана, желающего захватить мир . В обеих картинах роль Лю Кана исполняет гонконгский актёр Робин Шу. Режиссёр первого фильма Пол Андерсон хотел, чтобы персонаж был «по-настоящему притягательным» и выбрал Робина Шу, отметив его мастерство в боевых искусствах. Шу и Талиса Сото, игравшая Китану, стали единственными актёрами, которые играли свои роли и во втором фильме (Кит Кук, представлявший Рептилию, также вернулся, но уже в роли Саб-Зиро).

Лю Кан является одним из основных персонажей анимационного фильма 1995 года «Смертельная битва: Путешествие начинается» и мультсериала 1996 года «Смертельная битва: Защитники Земли». В них Лю Кан, однако, разделяет своё звание главного героя с несколькими другими персонажами.

В комиксах компании «Malibu Comics» Лю Кан также играет одну из основных ролей. Первый выпуск, «Blood & Thunder» («Кровь и гром»), лишь незначительно изменил вымышленную историю персонажа. Лю Кан оставался шаолиньским монахом, вступившим в турнир для защиты Земли, с единственным отличием: он не был избран, чтобы победить Горо, избранными были два брата-близнеца Син (Sing) и Сан (Sang), также монахи, способные сливаться в одного воина по имени Сиан (Siang). Однако после того, как их убивает Горо, единственной надеждой Земли остаётся Лю Кан . В последующем выпуске, «Battlewave» («Волна сражений»), говорилось, что он выиграл турнир, победив Горо, который ни разу не появился в «Blood & Thunder». После этого Лю Кан возвращается к своей обычной жизни архитектора в Чикаго, однако на него начинают совершать нападения неизвестные ниндзя, а позже Горо подстерегает его в офисе. В конце концов Лю Кан решает отправиться во Внешний Мир, осознав, что ему не избежать следующего турнира.

Реакция критиков

Среди отзывов рецензентов о Лю Кане встречались как положительные, так и отрицательные. В частности, он регулярно попадал в разнообразные рейтинги лучших игровых персонажей. Так, Лю Кан оказался на 94-м месте в «Сотне лучших персонажей всех времён», составленной американским сайтом UGO.com, который отметил глубину характера героя и его роль в серии Mortal Kombat. Сайт GameSpot выставлял кандидатуру Лю Кана на голосование для определения «Величайшего игрового персонажа всех времён» (впрочем, он проиграл в первом же туре динозавру Йоши, герою игр компании Nintendo). Сайт IGN поставил отношения Лю Кана и принцессы Китаны на 4-е место в шуточном стихотворном рейтинге «10 лучших романов в компьютерных играх», а сайт GamesRadar упоминал шаолиньского монаха сразу в двух статьях: «37 величайших триумфов зомби», где Лю Кан оказался на 37-м месте, и «Крутейшие клоны Брюса Ли», отмечая его внешнее сходство с известным бойцом и один из боевых выкриков, позаимствованный у Брюса.

Что касается игрового процесса, то рецензенты отмечали интуитивно понятный набор приёмов Лю Кана и его мощные «велосипедные» удары, делавшие его самым сильным бойцом среди других персонажей. Однако его боевые выкрики подверглись критике — один из рецензентов с неудовольствием заявил, что Лю Кан перед каждой атакой «верещит как цыплёнок недорезанный». Другой рецензент оказался снисходительнее и назвал вскрики Лю Кана «одновременно раздражающими до невозможности, и всё же на удивление приятными». На популярности персонажа крики, впрочем, не сказались: и создатель игры Эд Бун, и сторонние рецензенты признавали Лю Кана наиболее известным и узнаваемым героем игры.

Ссылки

• [www.themortalkombat.com/liukang Liu Kang] на официальном сайте (англ.)
• Вики-проекты Mortal Kombat:
  • [mortalkombat.wikia.com/wiki/Liu_Kang Liu Kang — The Mortal Kombat Wiki] (англ.) на сайте Викия

Отрывок, характеризующий Лю Кан

«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.
– Твоя кузина… – хотел сказать Долохов; но Николай перебил его.
– Моя кузина тут ни при чем, и о ней говорить нечего! – крикнул он с бешенством.
– Так когда получить? – спросил Долохов.
– Завтра, – сказал Ростов, и вышел из комнаты.


Сказать «завтра» и выдержать тон приличия было не трудно; но приехать одному домой, увидать сестер, брата, мать, отца, признаваться и просить денег, на которые не имеешь права после данного честного слова, было ужасно.
Дома еще не спали. Молодежь дома Ростовых, воротившись из театра, поужинав, сидела у клавикорд. Как только Николай вошел в залу, его охватила та любовная, поэтическая атмосфера, которая царствовала в эту зиму в их доме и которая теперь, после предложения Долохова и бала Иогеля, казалось, еще более сгустилась, как воздух перед грозой, над Соней и Наташей. Соня и Наташа в голубых платьях, в которых они были в театре, хорошенькие и знающие это, счастливые, улыбаясь, стояли у клавикорд. Вера с Шиншиным играла в шахматы в гостиной. Старая графиня, ожидая сына и мужа, раскладывала пасьянс с старушкой дворянкой, жившей у них в доме. Денисов с блестящими глазами и взъерошенными волосами сидел, откинув ножку назад, у клавикорд, и хлопая по ним своими коротенькими пальцами, брал аккорды, и закатывая глаза, своим маленьким, хриплым, но верным голосом, пел сочиненное им стихотворение «Волшебница», к которому он пытался найти музыку.
Волшебница, скажи, какая сила
Влечет меня к покинутым струнам;
Какой огонь ты в сердце заронила,
Какой восторг разлился по перстам!
Пел он страстным голосом, блестя на испуганную и счастливую Наташу своими агатовыми, черными глазами.
– Прекрасно! отлично! – кричала Наташа. – Еще другой куплет, – говорила она, не замечая Николая.
«У них всё то же» – подумал Николай, заглядывая в гостиную, где он увидал Веру и мать с старушкой.
– А! вот и Николенька! – Наташа подбежала к нему.
– Папенька дома? – спросил он.
– Как я рада, что ты приехал! – не отвечая, сказала Наташа, – нам так весело. Василий Дмитрич остался для меня еще день, ты знаешь?
– Нет, еще не приезжал папа, – сказала Соня.
– Коко, ты приехал, поди ко мне, дружок! – сказал голос графини из гостиной. Николай подошел к матери, поцеловал ее руку и, молча подсев к ее столу, стал смотреть на ее руки, раскладывавшие карты. Из залы всё слышались смех и веселые голоса, уговаривавшие Наташу.
– Ну, хорошо, хорошо, – закричал Денисов, – теперь нечего отговариваться, за вами barcarolla, умоляю вас.
Графиня оглянулась на молчаливого сына.
– Что с тобой? – спросила мать у Николая.
– Ах, ничего, – сказал он, как будто ему уже надоел этот всё один и тот же вопрос.
– Папенька скоро приедет?
– Я думаю.
«У них всё то же. Они ничего не знают! Куда мне деваться?», подумал Николай и пошел опять в залу, где стояли клавикорды.
Соня сидела за клавикордами и играла прелюдию той баркароллы, которую особенно любил Денисов. Наташа собиралась петь. Денисов восторженными глазами смотрел на нее.
Николай стал ходить взад и вперед по комнате.
«И вот охота заставлять ее петь? – что она может петь? И ничего тут нет веселого», думал Николай.
Соня взяла первый аккорд прелюдии.
«Боже мой, я погибший, я бесчестный человек. Пулю в лоб, одно, что остается, а не петь, подумал он. Уйти? но куда же? всё равно, пускай поют!»
Николай мрачно, продолжая ходить по комнате, взглядывал на Денисова и девочек, избегая их взглядов.
«Николенька, что с вами?» – спросил взгляд Сони, устремленный на него. Она тотчас увидала, что что нибудь случилось с ним.
Николай отвернулся от нее. Наташа с своею чуткостью тоже мгновенно заметила состояние своего брата. Она заметила его, но ей самой так было весело в ту минуту, так далека она была от горя, грусти, упреков, что она (как это часто бывает с молодыми людьми) нарочно обманула себя. Нет, мне слишком весело теперь, чтобы портить свое веселье сочувствием чужому горю, почувствовала она, и сказала себе:
«Нет, я верно ошибаюсь, он должен быть весел так же, как и я». Ну, Соня, – сказала она и вышла на самую середину залы, где по ее мнению лучше всего был резонанс. Приподняв голову, опустив безжизненно повисшие руки, как это делают танцовщицы, Наташа, энергическим движением переступая с каблучка на цыпочку, прошлась по середине комнаты и остановилась.
«Вот она я!» как будто говорила она, отвечая на восторженный взгляд Денисова, следившего за ней.
«И чему она радуется! – подумал Николай, глядя на сестру. И как ей не скучно и не совестно!» Наташа взяла первую ноту, горло ее расширилось, грудь выпрямилась, глаза приняли серьезное выражение. Она не думала ни о ком, ни о чем в эту минуту, и из в улыбку сложенного рта полились звуки, те звуки, которые может производить в те же промежутки времени и в те же интервалы всякий, но которые тысячу раз оставляют вас холодным, в тысячу первый раз заставляют вас содрогаться и плакать.
Наташа в эту зиму в первый раз начала серьезно петь и в особенности оттого, что Денисов восторгался ее пением. Она пела теперь не по детски, уж не было в ее пеньи этой комической, ребяческой старательности, которая была в ней прежде; но она пела еще не хорошо, как говорили все знатоки судьи, которые ее слушали. «Не обработан, но прекрасный голос, надо обработать», говорили все. Но говорили это обыкновенно уже гораздо после того, как замолкал ее голос. В то же время, когда звучал этот необработанный голос с неправильными придыханиями и с усилиями переходов, даже знатоки судьи ничего не говорили, и только наслаждались этим необработанным голосом и только желали еще раз услыхать его. В голосе ее была та девственная нетронутость, то незнание своих сил и та необработанная еще бархатность, которые так соединялись с недостатками искусства пенья, что, казалось, нельзя было ничего изменить в этом голосе, не испортив его.
«Что ж это такое? – подумал Николай, услыхав ее голос и широко раскрывая глаза. – Что с ней сделалось? Как она поет нынче?» – подумал он. И вдруг весь мир для него сосредоточился в ожидании следующей ноты, следующей фразы, и всё в мире сделалось разделенным на три темпа: «Oh mio crudele affetto… [О моя жестокая любовь…] Раз, два, три… раз, два… три… раз… Oh mio crudele affetto… Раз, два, три… раз. Эх, жизнь наша дурацкая! – думал Николай. Всё это, и несчастье, и деньги, и Долохов, и злоба, и честь – всё это вздор… а вот оно настоящее… Hy, Наташа, ну, голубчик! ну матушка!… как она этот si возьмет? взяла! слава Богу!» – и он, сам не замечая того, что он поет, чтобы усилить этот si, взял втору в терцию высокой ноты. «Боже мой! как хорошо! Неужели это я взял? как счастливо!» подумал он.
О! как задрожала эта терция, и как тронулось что то лучшее, что было в душе Ростова. И это что то было независимо от всего в мире, и выше всего в мире. Какие тут проигрыши, и Долоховы, и честное слово!… Всё вздор! Можно зарезать, украсть и всё таки быть счастливым…


Давно уже Ростов не испытывал такого наслаждения от музыки, как в этот день. Но как только Наташа кончила свою баркароллу, действительность опять вспомнилась ему. Он, ничего не сказав, вышел и пошел вниз в свою комнату. Через четверть часа старый граф, веселый и довольный, приехал из клуба. Николай, услыхав его приезд, пошел к нему.
– Ну что, повеселился? – сказал Илья Андреич, радостно и гордо улыбаясь на своего сына. Николай хотел сказать, что «да», но не мог: он чуть было не зарыдал. Граф раскуривал трубку и не заметил состояния сына.
«Эх, неизбежно!» – подумал Николай в первый и последний раз. И вдруг самым небрежным тоном, таким, что он сам себе гадок казался, как будто он просил экипажа съездить в город, он сказал отцу.
– Папа, а я к вам за делом пришел. Я было и забыл. Мне денег нужно.
– Вот как, – сказал отец, находившийся в особенно веселом духе. – Я тебе говорил, что не достанет. Много ли?
– Очень много, – краснея и с глупой, небрежной улыбкой, которую он долго потом не мог себе простить, сказал Николай. – Я немного проиграл, т. е. много даже, очень много, 43 тысячи.
– Что? Кому?… Шутишь! – крикнул граф, вдруг апоплексически краснея шеей и затылком, как краснеют старые люди.
– Я обещал заплатить завтра, – сказал Николай.
– Ну!… – сказал старый граф, разводя руками и бессильно опустился на диван.
– Что же делать! С кем это не случалось! – сказал сын развязным, смелым тоном, тогда как в душе своей он считал себя негодяем, подлецом, который целой жизнью не мог искупить своего преступления. Ему хотелось бы целовать руки своего отца, на коленях просить его прощения, а он небрежным и даже грубым тоном говорил, что это со всяким случается.
Граф Илья Андреич опустил глаза, услыхав эти слова сына и заторопился, отыскивая что то.
– Да, да, – проговорил он, – трудно, я боюсь, трудно достать…с кем не бывало! да, с кем не бывало… – И граф мельком взглянул в лицо сыну и пошел вон из комнаты… Николай готовился на отпор, но никак не ожидал этого.
– Папенька! па…пенька! – закричал он ему вслед, рыдая; простите меня! – И, схватив руку отца, он прижался к ней губами и заплакал.

В то время, как отец объяснялся с сыном, у матери с дочерью происходило не менее важное объяснение. Наташа взволнованная прибежала к матери.
– Мама!… Мама!… он мне сделал…
– Что сделал?
– Сделал, сделал предложение. Мама! Мама! – кричала она. Графиня не верила своим ушам. Денисов сделал предложение. Кому? Этой крошечной девочке Наташе, которая еще недавно играла в куклы и теперь еще брала уроки.
– Наташа, полно, глупости! – сказала она, еще надеясь, что это была шутка.
– Ну вот, глупости! – Я вам дело говорю, – сердито сказала Наташа. – Я пришла спросить, что делать, а вы мне говорите: «глупости»…
Графиня пожала плечами.
– Ежели правда, что мосьё Денисов сделал тебе предложение, то скажи ему, что он дурак, вот и всё.
– Нет, он не дурак, – обиженно и серьезно сказала Наташа.
– Ну так что ж ты хочешь? Вы нынче ведь все влюблены. Ну, влюблена, так выходи за него замуж! – сердито смеясь, проговорила графиня. – С Богом!
– Нет, мама, я не влюблена в него, должно быть не влюблена в него.
– Ну, так так и скажи ему.
– Мама, вы сердитесь? Вы не сердитесь, голубушка, ну в чем же я виновата?
– Нет, да что же, мой друг? Хочешь, я пойду скажу ему, – сказала графиня, улыбаясь.
– Нет, я сама, только научите. Вам всё легко, – прибавила она, отвечая на ее улыбку. – А коли бы видели вы, как он мне это сказал! Ведь я знаю, что он не хотел этого сказать, да уж нечаянно сказал.
– Ну всё таки надо отказать.
– Нет, не надо. Мне так его жалко! Он такой милый.
– Ну, так прими предложение. И то пора замуж итти, – сердито и насмешливо сказала мать.
– Нет, мама, мне так жалко его. Я не знаю, как я скажу.
– Да тебе и нечего говорить, я сама скажу, – сказала графиня, возмущенная тем, что осмелились смотреть, как на большую, на эту маленькую Наташу.
– Нет, ни за что, я сама, а вы слушайте у двери, – и Наташа побежала через гостиную в залу, где на том же стуле, у клавикорд, закрыв лицо руками, сидел Денисов. Он вскочил на звук ее легких шагов.
– Натали, – сказал он, быстрыми шагами подходя к ней, – решайте мою судьбу. Она в ваших руках!
– Василий Дмитрич, мне вас так жалко!… Нет, но вы такой славный… но не надо… это… а так я вас всегда буду любить.
Денисов нагнулся над ее рукою, и она услыхала странные, непонятные для нее звуки. Она поцеловала его в черную, спутанную, курчавую голову. В это время послышался поспешный шум платья графини. Она подошла к ним.
– Василий Дмитрич, я благодарю вас за честь, – сказала графиня смущенным голосом, но который казался строгим Денисову, – но моя дочь так молода, и я думала, что вы, как друг моего сына, обратитесь прежде ко мне. В таком случае вы не поставили бы меня в необходимость отказа.
– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.
Слуга его подал ему разрезанную до половины книгу романа в письмах m mе Suza. [мадам Сюза.] Он стал читать о страданиях и добродетельной борьбе какой то Аmelie de Mansfeld. [Амалии Мансфельд.] «И зачем она боролась против своего соблазнителя, думал он, – когда она любила его? Не мог Бог вложить в ее душу стремления, противного Его воле. Моя бывшая жена не боролась и, может быть, она была права. Ничего не найдено, опять говорил себе Пьер, ничего не придумано. Знать мы можем только то, что ничего не знаем. И это высшая степень человеческой премудрости».
Всё в нем самом и вокруг него представлялось ему запутанным, бессмысленным и отвратительным. Но в этом самом отвращении ко всему окружающему Пьер находил своего рода раздражающее наслаждение.
– Осмелюсь просить ваше сиятельство потесниться крошечку, вот для них, – сказал смотритель, входя в комнату и вводя за собой другого, остановленного за недостатком лошадей проезжающего. Проезжающий был приземистый, ширококостый, желтый, морщинистый старик с седыми нависшими бровями над блестящими, неопределенного сероватого цвета, глазами.
Пьер снял ноги со стола, встал и перелег на приготовленную для него кровать, изредка поглядывая на вошедшего, который с угрюмо усталым видом, не глядя на Пьера, тяжело раздевался с помощью слуги. Оставшись в заношенном крытом нанкой тулупчике и в валеных сапогах на худых костлявых ногах, проезжий сел на диван, прислонив к спинке свою очень большую и широкую в висках, коротко обстриженную голову и взглянул на Безухого. Строгое, умное и проницательное выражение этого взгляда поразило Пьера. Ему захотелось заговорить с проезжающим, но когда он собрался обратиться к нему с вопросом о дороге, проезжающий уже закрыл глаза и сложив сморщенные старые руки, на пальце одной из которых был большой чугунный перстень с изображением Адамовой головы, неподвижно сидел, или отдыхая, или о чем то глубокомысленно и спокойно размышляя, как показалось Пьеру. Слуга проезжающего был весь покрытый морщинами, тоже желтый старичек, без усов и бороды, которые видимо не были сбриты, а никогда и не росли у него. Поворотливый старичек слуга разбирал погребец, приготовлял чайный стол, и принес кипящий самовар. Когда всё было готово, проезжающий открыл глаза, придвинулся к столу и налив себе один стакан чаю, налил другой безбородому старичку и подал ему. Пьер начинал чувствовать беспокойство и необходимость, и даже неизбежность вступления в разговор с этим проезжающим.