Ляданский Свято-Благовещенский монастырь

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Монастырь
Ляденский Благовещенский ставропигиальный мужской монастырь
Страна Беларусь
Деревня Малые Ляды
Конфессия Греко-католицизм (до 1837 года), Православие1837 года)
Епархия Борисовская
Тип Епархиальный
Дата основания 1732 год
Статус Действующий монастырь
Сайт [exarchate.by/resource/Dir0056/Dir0083/Page0097.html Официальный сайт]

Ляденский Благовещенский мужской монастырь — Епархиальный мужской монастырь Белорусского экзархата Русской православной церкви, находящийся в деревне Ляды Смолевичского района Минской области (Беларусь). Расположен примерно в 45 километрах от Минска и в 24 километрах от районного центра Смолевичи. Основан в I половине XVIII века как базилианский (униатский), в I половине XIX века превращён в православный.





История

Основание

По преданию селянину по имени Кирик явилась Богородица и указала место возведения православного храма, который был построен из дерева ляданским и окрестным населением.

В начале XVIII века жена минского воеводы Завиши Тересса Тышкевич, страдавшая тяжкой болезнью и получившая исцеление от чудотворной Жировицкой иконы Божией Матери (см. Жировицкий монастырь), в знак благодарности пожертвовала в ляданскую церковь список этой иконы. Разросшаяся молва о новых чудесах, совершавшихся перед ней, и усиливающееся почитание ляданского списка Жировицкой иконы Божией Матери побудили благочестивое семейство Завишей построить вместо обветшавшей новую деревянную церковь и основать при ней монастырь для базилиан. На содержание монастыря в 1732 году Тересса Завиша (Тышкевич) завещала ему деревни Слободку и Гриву, а также 4 000 польских злотых и право бесплатного перемола хлеба на смиловичской мельнице для монастырских нужд.

В 1737 году Маршал Великого княжества Литовского граф Завиша, по случаю болезни своей жены Марцибеллы Огинской, дал обет построить в Лядах каменные церковь и монастырский корпус, но это обещание не осуществилось, а сама М. Огинская после своего выздоровления с 1746 по 1756 год пожертвовала монастырю в общей сложности 14 000 польских злотых. По ходатайству и содействию рода Завишей, в Лядах были учреждены ярмарки в дни Благовещения Пресвятой Богородицы и Рождества Иоанна Предтечи, что значительно увеличило монастырские доходы. В 1760 году помещик Юрий Ильич пожертвовал монастырю 15 000, а в 1780 году польский инстигатор (см. Референдарские суды) Антоний Боржевский — 2 550 рублей.

К концу XVIII века Ляданский монастырь владел угодьями и капиталом, обеспечивающими ему нормальное существование и возможность начать новое строительство. На монастырские средства и пожертвования тех же Завишей в 1794 году при настоятеле иеромонахе Иулиане Шуйском была построена каменная церковь, а каменный монастырский корпус возводился с 1811 года и приобрел нынешний вид к 1850 году при настоятеле архимандрите Иоасафе.

В начале XIX века при монастыре была основана обширная богадельня, а в 1809 году по инициативе настоятеля иеромонаха Мелетия Сержбутовского открыто и им же возглавлено четырёхклассное духовно-светское училище с правами уездного, в котором воспитывались и обучались дети духовенства, дворянского и других сословий.

Российская империя

В 1830-е годы, после поражения Польского восстания, возникла угроза упразднения Ляденского униатского монастыря. Коренные изменения в монастырском укладе произошли к 1837 году: был установлен чин совершения церковного богослужения по уставу Православной Церкви, приняты служебники и другая духовная литература московских изданий, из храма удалены боковые алтари при колоннах, орган, лавки и тому подобное. При этом превращение Ляданского монастыря в православный прошло без духовных неурядиц и социальных потрясений, в чём немалая заслуга тогдашнего его настоятеля иеромонаха Пия Маевского.

В 1838 году училище при монастыре было преобразовано в духовное уездное и подчинено Священному Синоду, а в 1848 году передано в ведение Минского Свято-Богоявленского монастыря.

В 1878 году по благословению минского епископа Евгения монастырская церковь была существенно обновлена: заменены купол и крыша, увеличен иконостас, произведена роспись. Работы завершились к 20 августа 1878 года, в этот же день храм был освящен. В 1900 году был произведен его первый и последний капитальный ремонт.

По штату Ляденскому монастырю полагалось 13 человек: настоятель, 5 иеромонахов, 2 иеродиакона и 5 послушников. Со времени основания монастыря в 1837 году по 1856 год им непосредственно управляли вышеупомянутые настоятели иеромонахи Иулиан Шумский, Мелетий Сержбутовский и Пий Маевский, архимандрит Иоасаф. С 1856 года монастырь поступил в ведение ректоров Минской духовной семинарии, которые управляли им через казначеев или экономов. В 1874 году ректор Минской духовной семинарии архимандрит Ианнуарий передал дела управления монастырем его новому настоятелю — игумену Адриану, после смерти которого в 1876 году настоятелем стал игумен Всеволод. В последующие годы монастырем управляли только настоятели.

Богослужения в Ляденском монастыре совершались седмичным порядком, со всей строгостью монастырского устава и в определенное время: утреннее а равно в праздники всенощное бдение во весь год — в 6 часов утра, литургия в будние дни в 9 часов, а в праздничные в 10 часов дня. По субботам во весь год, за исключением Пасхальной недели и двух недель Рождества Христова, самим настоятелем совершались заупокойная литургия и панихида с поминанием знаменитых иерархов церкви, бывших настоятелей монастыря, братии и всех от века почивших православных христиан. В праздничные дни до литургии настоятелем в сослужении двух или четырёх иеромонахов читался акафист перед местночтимой иконой Божьей Матери. При засухах, падеже скота, эпидемиях и других бедствиях совершались молебны и крестные ходы. Наиболее торжественными событиями в монастыре были праздники в честь Рождества Иоанна Предтечи, святых апостолов Петра и Павла. На праздники и богослужения собиралось много местных прихожан и приезжего народа.

СССР

В начале 1920-х годов Ляденский монастырь был закрыт с выселением монашествующих: одни разошлись по квартирам, другие разъехались в разные места. Церковь продолжала действовать как приходская. Однако в 1939 году и её закрыли. Сняли колокол и иконы, но, как гласит предание, чудотворный образ Божьей Матери никто снять не отважился. Наконец нашёлся один житель деревни, который попытался это сделать. Он долго не мог отделить образ от стены и ударил по иконе ногой. Вскоре у него якобы сильно заболела и стала загнивать нога, от боли он не находил себе покоя, впал в уныние и отчаяние. Ему посоветовали пойти в храм и покаяться перед иконой, но этому не суждено было произойти. Не выдержав душевных терзаний, он будто бы утопился в реке.

После закрытия церкви в её помещении предполагалось разместить спиртозавод, но директор завода отказался от этого, и тогда монастырский корпус заняла школа.

В первые годы Великой Отечественной войны храм был вновь открыт оккупационными германскими властями. 2 июня 1942 года в монастырь был доставлен митрополит Пантелеимон со своим келейником Иулианом. Во время служения в Лядах им созывался собор, который был распущен оккупационными властями, а сам митрополит Пантелеймон перевезен в Вилейку. Однако в монастыре продолжались богослужения.

По окончании войны директор школы, расположившейся в монастырском корпусе, ходатайствовала о закрытии церкви, мотивируя свою инициативу тем, что совершаемые в храме богослужения отрицательно влияют на детей и мешают им хорошо учиться. В 1960 году храм был закрыт, главная его святыня — Жировицкая икона Божией Матери — исчезла. С храма сорвали купол, а здание превратили в склад. Долгие годы храм стоял без присмотра, не ремонтировался и находился в весьма запущенном состоянии: с прогнившей кровлей и проваливающимся полом, уничтоженной росписью и отваливающейся штукатуркой, выломанными окнами и дверями.

Республика Беларусь

В 1992 году произошло официальное открытие приходской церкви в деревне Большие Ляды. Через два года решением Синода Белорусской Православной Церкви был возобновлен Свято-Благовещенский ставропигиальный мужской монастырь, первым настоятелем которого стал архимандрит Софроний (Ющук), ныне епископ Могилевский и Мстиславский.

Настоятели и наместники

  • Иулиан (Шуйский), иером.
  • Мелетий (Сержбутовский), иером.
  • Пий (Маевский), иером.
  • Иоасаф (? −1856), архим.
с 1856 по 1874 — находился в ведение ректоров Минской духовной семинарии, которые управляли им через казначеев или экономов

Напишите отзыв о статье "Ляданский Свято-Благовещенский монастырь"

Ссылки

  • [www.church.by/resource/Dir0056/Dir0083/Page0097.html Страница монастыря на сайте Белорусской Православной Церкви]
  • [globus.tut.by/mal_lyady/church_gallery.htm Фотографии церкви на сайте «Глобус Беларуси»]
  • [globus.tut.by/mal_lyady/moncorpus_gallery.htm Фотографии монастыря на сайте «Глобус Беларуси»]
  • [www.palomnik.by/palomnik/sermons/art-777/ Пожар в братском корпусе монастыря 15 декабря 2012 года]

Отрывок, характеризующий Ляданский Свято-Благовещенский монастырь

– Мимо! – крикнул Долохов и бессильно лег на снег лицом книзу. Пьер схватился за голову и, повернувшись назад, пошел в лес, шагая целиком по снегу и вслух приговаривая непонятные слова:
– Глупо… глупо! Смерть… ложь… – твердил он морщась. Несвицкий остановил его и повез домой.
Ростов с Денисовым повезли раненого Долохова.
Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.
– Это еще что? Что вы наделали, я вас спрашиваю, – сказала она строго.
– Я? что я? – сказал Пьер.
– Вот храбрец отыскался! Ну, отвечайте, что это за дуэль? Что вы хотели этим доказать! Что? Я вас спрашиваю. – Пьер тяжело повернулся на диване, открыл рот, но не мог ответить.
– Коли вы не отвечаете, то я вам скажу… – продолжала Элен. – Вы верите всему, что вам скажут, вам сказали… – Элен засмеялась, – что Долохов мой любовник, – сказала она по французски, с своей грубой точностью речи, выговаривая слово «любовник», как и всякое другое слово, – и вы поверили! Но что же вы этим доказали? Что вы доказали этой дуэлью! То, что вы дурак, que vous etes un sot, [что вы дурак,] так это все знали! К чему это поведет? К тому, чтобы я сделалась посмешищем всей Москвы; к тому, чтобы всякий сказал, что вы в пьяном виде, не помня себя, вызвали на дуэль человека, которого вы без основания ревнуете, – Элен всё более и более возвышала голос и одушевлялась, – который лучше вас во всех отношениях…
– Гм… гм… – мычал Пьер, морщась, не глядя на нее и не шевелясь ни одним членом.
– И почему вы могли поверить, что он мой любовник?… Почему? Потому что я люблю его общество? Ежели бы вы были умнее и приятнее, то я бы предпочитала ваше.
– Не говорите со мной… умоляю, – хрипло прошептал Пьер.
– Отчего мне не говорить! Я могу говорить и смело скажу, что редкая та жена, которая с таким мужем, как вы, не взяла бы себе любовников (des аmants), а я этого не сделала, – сказала она. Пьер хотел что то сказать, взглянул на нее странными глазами, которых выражения она не поняла, и опять лег. Он физически страдал в эту минуту: грудь его стесняло, и он не мог дышать. Он знал, что ему надо что то сделать, чтобы прекратить это страдание, но то, что он хотел сделать, было слишком страшно.
– Нам лучше расстаться, – проговорил он прерывисто.
– Расстаться, извольте, только ежели вы дадите мне состояние, – сказала Элен… Расстаться, вот чем испугали!