Лядские ворота

Лядские ворота или Лядская брама — юго-восточные деревянные ворота древнего Киева, которые вели в княжескую часть города, известную также как Старый город. Упоминаются в летописи 1151 года как ворота, ведущие в «землю печенежскую». Также через Лядские ворота проходил путь в Печерский монастырь и Клов. Лядские ворота были частью единой системы оборонной линии древнего Киева, сооруженной во время княжения Ярослава Мудрого в 1030-е гг. Земляной вал, начинавшийся у Золотых ворот, шёл на восток вдоль современной улицы Прорезной и чуть выше неё до пересечения с улицей Бориса Гринченко, делая поворот к Лядским воротам.

Название

Русский историк С. М. Соловьёв, предполагал, что название ворот могло быть связано с местом компактного проживания поляков в Киеве. Историк Н. В. Закревский также придерживался этой версии, цитируя Лаврентьевский список летописи: « …Что слово Лядьский, Лядскый значит Польский, видно из следующего текста. Под 1031 г. Ярослав и Мстислав… идоста на Ляхы… повоеваста Лядьскую землю и многы Ляхы приведоста…»

Существует ещё несколько версий происхождения названия ворот, одну из них предложил в 1878 году П. О. Юрченко. По его версии словом «Ляда» или «Лядина» обозначалась расчищенная от леса поляна. Так как с внешней стороны ворот и перед валами, в которые они были встроены, не должно было быть ничего, позволяющего нападавшим скрытно подойти к стенам города, то лес находившейся за городом должен был быть вырублен на безопасное расстояние.

Ипатьевская и некоторые другие летописи, повествуя о событиях 1240 года сообщают, что хан Батый, прежде чем поставить стенобитные приспособления (пороки) «…беспрестани бьющими день и нощь, выбиша стены…», прошёл со своим войском сквозь густой лес.

История

По одной из версий местоположения Лядских ворот, перед ними находилось довольно глубокое Козиное болото. Из болота брала начало речка Крещатик, которая текла в сторону современной Бессарабской площади.

4 декабря 1240 года войско хана Батыя во время осады Киева смогло пробить брешь в городских укреплениях и ворваться в Киев. Батый нашёл слабое место в мощных городских укреплениях — Лядские ворота, которые согласно одной из версий, находились не на холмах, а в долине Крещатицкого ручья. В декабре 1240 года ударили сильные морозы и болото замерзло, поэтому Батый смог использовать тараны и «метательные машины», Лядские ворота были практически полностью ими разрушены и сожжены.

На месте ворот (возможно Лядских) времён Киевской Руси были построены, так называемые ворота Печерской крепости. На плане Киева 1695 года эти ворота отмечены как деревянные. В 50-х годах XVIII века ворота заменили новыми, кирпичными.

В 1830 году эти ворота вместе с остатками земляных валов были снесены, а на их месте расположилась Базарная площадь.

Точное расположение Лядских ворот

До сих пор историки спорят о точном месте расположения Лядских ворот. Историки ХІХ века подвергали сомнению возможность нахождения ворот на современном Крещатике. М. Ф. Берлинский первым, предположил размещение ворот не в районе «Перевесища», а вдоль верхней части Старокиевской горы. В 1839 году эту версию поддержал историк М. А. Максимович. Такой же точки зрения придерживался ещё один киевский историк — Н. В. Закревский. «…Лядьские врата до 1837 г. находились на южной стороне Софийского отделения в Старом Киеве, на древней (Ивановской) дороге, ведущей из этой части города на Печерск, близ Софийского собора, к юго-востоку от него, в верхнем старом валу […]. Находящиеся ворота назывались Лядьскими, а в нижнем валу на Крещатике, упразднённые в 1833 г., Печерскими».

Киевский археолог С. Климовский, выдвинул в 1999 году гипотезу о том, что Лядские ворота располагались за современной Львовской площадью в районе Обсерваторной улицы, где располагался, упоминаемый в документах ХVІ-ХVІІІ вв. «Пробитый вал», изображенный полковником Ушаковым на плане Киева 1695 года, и частично исследованный в конце ХІХ века графом Турвонтом Кибальчичем. Кстати, здесь и пролегала дорога в польскую землю. Климовский обращает внимание, что в более поздних документах, неоднократно встречается название «Пробитый вал», его местоположение достаточно точно определено, а также на то, что до хана Батыя, при осаде городов пороки не применялись, а после 1240 года эта часть Киева штурму не подвергалась.

Ворота же, найденные на Перевесище (Майдан Незалежности), скорее всего, назывались Угорскими, поскольку через них проходила дорога в княжеское сельцо Угорское, существовавшее некогда на территории Печерска, в районе Аскольдовой могилы.

Однако ещё в летописи повествующей о войнах князя Изяслава упоминается, что напротив Лядских ворот была достаточная просторная для боевой стычки площадка покрытая песком — «Воины продолжали биться, одни на Лыбеди, другие, переправившись, бились на болонье, иные на песках, против Лядских ворот». Такой площадки не могло быть на крутом склоне Старокиевской горы.

Археологические раскопки

В 1976—1981 гг. в ходе реконструкции к 1500-летию основания Киева тогдашней площади Октябрьской революции, Академией наук Украины археологами М. Сагайдаком, В. Харламовым и В. Ленченко в марте-апреле 1981 года были проведены раскопки. Археологами были обнаружены остатки деревянной постройки Печерских ворот XVII века и остатки земляных валов, которые когда-то представляли собой единую систему оборонной линии древнего Киева времен княжения Ярослава Мудрого.

Археологи обнаружили достаточно мощную деревянную конструкцию длинной более 30 метров, которая была развернута фасадом к современному Крещатику. В разрезе Печерских ворот были обнаружены остатки земляного вала времён Киевской Руси — ширина вала достигала 35 метров; он был построен на основе прямоугольных деревянных срубов размерами 33 метра. Археологи обнаружили остатки 9 таких клетей-срубов, сложенных из деревянных кантованных брусков, расположенных поперек насыпи. Эти элементы имели полную схожесть с конструкцией вала ХІ века рядом с Золотыми воротами, что позволило датировать сооружение временами Киевской Руси.

Археологи выяснили, что фундаменты Печерских ворот были заложены на 3 метра выше основы древнего вала. Под фундаментами Печерских ворот был найден древний засыпанный проезд шириной 4,2 метра, стенки которого были облицованы мощными деревянными брусьями, положенными один на другой. Это единственные фрагменты аутентичных древних ворот (возможно Лядских); местонахождение этих фрагментов неизвестно, скорее всего они были утеряны в ходе реконструкции современной Площади Независимости в 2001 году.

Найденные в 1981 году фундаменты каменных Печерских ворот подготовили к экспозиции и вокруг них построили специальный зал, являвшийся составной частью подземного перехода к улице Трёхсвятительской, выставив фундаменты для обозрения. Помещение, в котором располагались фундаменты ворот, оказалось под новым действующим фонтаном. В результате этой строительной ошибки музей был закрыт в 1985 году из-за сырости.

Современное сооружение

В 2001 году на современной Площади Независимости на месте близком к обнаруженным остаткам древних деревянных и более поздних Печерских ворот был сооружен памятник, в виде ворот, украшенных фигурой Архангела Михаила. Под стеклом рядом с этим памятником можно разглядеть остатки какого-то древнего сооружения — скорее всего перенесённый реконструкторами площади найденного в 1981 году фрагмента каменного фундамента Печерской брамы. Внешний вид памятника никакого отношения к Лядской Браме не имеет. Печерские ворота не были увенчаны скульптурой архангела Михаила и аутентичное место расположения Печерских ворот расположено ближе к нынешнему Дому профсоюзов и находилось на три метра глубже, на уровне фундамента бывшего здания Госдумы.

Литература

• Каргер М. К. Киев и монгольское завоевание Киева. — СА.- 1949. — Т. 9.
• Каргер М. К. Древний Киев.- М.-Л. : Изд-во АН СССР, 1959, 1961.- Т. 1-2.

Отрывок, характеризующий Лядские ворота

– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.