Ляховичское гетто
Поделись знанием:
Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.
Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.
Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
| Ляховичское гетто | |
 Памятник убитым евреям в Ляховичах | |
| Местонахождение | |
|---|---|
| Период существования | |
| Число погибших |
4725 |
| Ляховичское гетто на Викискладе | |
Ля́ховичское гетто — (июнь 1941 — май 1943) — еврейское гетто, место принудительного переселения евреев города Ляховичи и близлежащих населённых пунктов в процессе преследования и уничтожения евреев во время оккупации территории Белоруссии войсками нацистской Германии в период Второй мировой войны.
Содержание
Оккупация и создание гетто
Перед войной в Ляховичах проживало 3656 евреев[1]. Город находился под немецкой оккупацией три года — с 26 (24[2]) июня 1941 года по 6 июля 1944 года[3][4][5].
Сразу после захвата города, ещё до конца июня (в июле[6]), нацисты переселили евреев в гетто, территория которого занимала центр еврейского квартала с синагогой (сегодня участок около консервного завода), огороженный колючей проволокой и строго охраняемый[1][4].
Уничтожение гетто
Комиссия содействия ЧГК по Ляховичскому району установила, что «фашисты осуществляли кровавые расправы над мирными жителями, но наиболее пострадавшей частью оказались евреи» (акт от 12 апреля 1945 г.)[1].
Уже в июне 1941 года немцы совершили в Ляховичах первое массовое убийство, расстреляв группу евреев[1].
2 ноября 1941 года сотни евреев в Ляховичах были расстреляны, причём не членами айнзатцгрупп и не коллаборационистами, а солдатами 8-й роты 727-го (707[7]) пехотного полка вермахта[8][9][10].
20 июля 1942 года немцы приступили ко второму этапу ликвидации гетто Ляхович. Евреи подожгли гетто, около 1000 узников погибли, но некоторым удалось бежать[1][4].
Последние евреи в Ляховичах были убиты весной 1943 года при окончательной ликвидации гетто. Колонну узников отвели на 1 км западнее местечка и расстреляли. По неполным данным, до весны 1943 года в Ляховичах и близлежащих деревнях погибли 4725 евреев[1][4][6].
Героизм и сопротивление узников
Сохранились отдельные свидетельства, как в условиях гетто, когда ужас происходящего парализовывал, евреи показывали пример высочайшего уровня духа. Например, в Ляховичах полицаи забрали Лею Левит, жену зубного врача Боруха. Муж не сомневался, что её в тот же день убили, и назавтра пришёл в жандармерию просить, чтобы его тоже расстреляли. Боруха убили, но оказалось, что Лея жива. Когда она узнала о судьбе мужа, то добровольно пришла к немцам с той же просьбой и была расстреляна[11]. Шолом Холявский, один из руководителей восстания в Несвижском гетто и участник белорусского партизанского движения, писал:Известно, что весной 1943 года при проведении массового расстрела евреев (немцы предпочитали использовать эвфемизм «акция») узники гетто оказали вооружённое сопротивление убийцам[13]. Доктор исторических наук Ицхак Арад, директор израильского Музея Катастрофы и героизма «Яд ва-Шем» в 1972—1993 годах, в 15 лет бежавший из литовского гетто, в 16 — ставший партизаном в белорусских лесах, а после войны — генералом Армии обороны Израиля, писал:«Я не утверждаю, что каждый еврей в гетто участвовал в подпольном движении или боролся с врагом, но нельзя отрицать, что весь характер жизни в гетто был подпольным. Это был массовый еврейский героизм»[12].
«Люди должны знать. Мы не шли на смерть покорно и безропотно. Мы оборонялись как могли. Часто голыми руками и почти всегда без чей-либо помощи»[14].
Исрол Прощицкий из деревни Цыгань под Ляховичами с женой и шестью несовершеннолетними детьми (старшей, Нехаме, было шестнадцать лет), скрылся в Полесье на острове среди болот и спас семью, сумев выжить там до изгнания немцев[15].
Организаторы и палачи
Известны имена некоторых активных организаторов и исполнителей программы уничтожения евреев в Ляховичах: шефы жандармерии Ляховичского района Вилле и Майер, жандармские офицеры Штейга, Шмара, Ант, шеф жандармерии из Жеребковичей Пауль Янсвас, начальник железнодорожной станции «Ковали» Бивальт, жандармы Бракш и Мельде, шеф немецких имений района Георг, повар жандармерии Кубка, начальник цеха фирмы «Штерн» Тодд Бришер и другие руководители этой организации — Винпидт, Вальтер, Ерек, Гросман и Гендель[1]. Полицаи из числа местного населения: Бурвель, Гладкий, Зуйкевич, Чорноокий, Коктыш, Ревенский, Станчик и многие другие.
Еврейское имущество расхищали полицейские, их родные и знакомые, и другие местные жители. В Ляховичах семья Лукашевичей ограбила дом соседа Ноаха Мельника. Другие соседи семьи Мельников — евреи Спровские, осенью 1941 года во время «акции» спрятались в подвале, но их квартирант Куликовский выдал хозяев литовским полицаям и забрал дом себе. Спастись сумел только Мотл Спровский, которого мобилизовали в Красную армию ещё в 1940 году (после окончания войны он выгнал Куликовского и вернул себе дом)[16].
Память
В книге «Память. Ляховичский район» (составитель В. Скалабан), изданной во времена СССР (1985—1989), об уничтожении евреев в Ляховичах не сказано вообще ничего[17].
Первый памятный камень родственники расстрелянных евреев поставили в Ляховичах в 1961 году на улице имени Орловского, на месте убийства евреев весной 1943 года[18][19].
Второй памятник был установлен в 1993 году между улицами имени Орловского и Октябрьской — на братской могиле узников гетто, убитых в июле 1942 года[1][4][19][20][21].
Источники
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 Л. Смиловицкий. [www.souz.co.il/clubs/read.html?article=2237&Club_ID=1 «Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944 гг.»]
- ↑ [liahovichi.brest-region.by/index.php?option=com_content&view=article&id=12699%3A2005-02-15-174253&catid=252%3Ahistory&Itemid=949&lang=ru Ляховичский районный исполнительный комитет]
- ↑ [archives.gov.by/index.php?id=447717 Периоды оккупации населенных пунктов Беларуси]
- ↑ 1 2 3 4 5 [rujen.ru/index.php/%D0%9B%D1%8F%D1%85%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87%D0%B8 Ляховичи] — статья из Российской еврейской энциклопедии
- ↑ «Памяць. Ляхавiцкi раён», 1989, с. 247.
- ↑ 1 2 Адамушко В. И., Бирюкова О. В., Крюк В. П., Кудрякова Г. А. Справочник о местах принудительного содержания гражданского населения на оккупированной территории Беларуси 1941-1944. — Мн.: Национальный архив Республики Беларусь, Государственный комитет по архивам и делопроизводству Республики Беларусь, 2001. — 158 с. — 2000 экз. — ISBN 985-6372-19-4.
- ↑ [de.wikipedia.org/wiki/707._Infanterie-Division_%28Wehrmacht%29#cite_note-1 707. Infanterie-Division (Wehrmacht)] (нем.)
- ↑ [www.bibliofond.ru/view.aspx?id=449662 Трагедия евреев на Беларуси во время фашистской оккупации (1941—1944 гг.)]
- ↑ Э. Иоффе. [mb.s5x.org/homoliber.org/ru/uh/uh010201.shtml О некоторых специфических особенностях Холокоста на территории Беларуси]
- ↑ [mb.s5x.org/homoliber.org/ru/kg/kg020102.html К. Козак. Германский оккупационный режим в Беларуси и еврейское население]
- ↑ Л. Смиловицкий. [www.netzulim.org/R/OrgR/Articles/Stories/Smilovitsky01.html Поиски спасения евреев на оккупированной территории Белоруссии, 1941—1944 гг.]
- ↑ Э. Бенари. [mb.s5x.org/homoliber.org/ru/kg/kg020112.html Евреи Клецка, их сопротивление и уничтожение]
- ↑ Альтман И. А. Глава 6. Сопротивление. § 2. Организованное сопротивление // [jhist.org/shoa/hfond_122.htm Холокост и еврейское сопротивление на оккупированной территории СССР] / Под ред. проф. А. Г. Асмолова. — М.: Фонд «Холокост», 2002. — С. 226-243. — 320 с. — ISBN 5-83636-007-7.
- ↑ Д. Мельцер. [www.vestnik.com/issues/1999/0706/win/meltzer.htm Еврейское антинацистское сопротивление в Белоруссии.] «Вестник» № 14(221), 6 июля 1999 г.
- ↑ [www.e-reading.org.ua/bookreader.php/38443/Mel'nik_-_Na_vidu_u_vseh.html Ноах Мельник. «На виду у всех»]
- ↑ Л. Смиловицкий. [www.belisrael.info/content/index.php?option=com_content&view=article&id=280:borba-evr-bel-za-vozvr&catid=55:other-cities-belarus&Itemid=88 Борьба евреев Белоруссии за возврат своего имущества]
- ↑ [mb.s5x.org/homoliber.org/ru/uh/uh010701.shtml Об этом надо помнить всегда. О книге М. Ботвинника «Холокост в книгах „Память“ Республики Беларусь».]
- ↑ [mishpoha.org/library/04/0427.shtml У ворот вечности]
- ↑ 1 2 [liblh.by/%D0%B1%D0%B5%D0%B7-%D1%80%D1%83%D0%B1%D1%80%D0%B8%D0%BA%D0%B8/abeliski.html Памятники геноцида евреев Ляховичского района]
- ↑ [jhrgbelarus.org/Heritage_Holocaust.php?pid=&lang=en&city_id=141&type=3 Holocaust in Lyakhovichi] (англ.)
- ↑ [liblh.by/%D0%B1%D0%B5%D0%B7-%D1%80%D1%83%D0%B1%D1%80%D0%B8%D0%BA%D0%B8/genacyd-ya%D1%9Erejskaga-naselnictva.html Генацыд яўрэйскага насельніцтва] (белор.)
Напишите отзыв о статье "Ляховичское гетто"
Литература
- Адамушко В. И., Бирюкова О. В., Крюк В. П., Кудрякова Г. А. Справочник о местах принудительного содержания гражданского населения на оккупированной территории Беларуси 1941-1944. — Мн.: Национальный архив Республики Беларусь, Государственный комитет по архивам и делопроизводству Республики Беларусь, 2001. — 158 с. — 2000 экз. — ISBN 985-6372-19-4.
- Смиловицкий Л. Л. [drive.google.com/file/d/0B6aCed1Z3JywSFpZRkJXaHp0YXc/view?usp=sharing Катастрофа евреев в Белоруссии, 1941—1944]. — Тель-Авив: Библиотека Матвея Черного, 2000. — 432 с. — ISBN 965-7094-24-0.
- [rujen.ru/index.php/%D0%9B%D1%8F%D1%85%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87%D0%B8 Ляховичи] — статья из Российской еврейской энциклопедии
- Национальный архив Республики Беларусь (НАРБ). — фонд 845, опись 1, дело 57, лист 28; — фонд 861, опись 1, дело 1, лист 102а;
- Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). — фонд 7021, опись 81, дело 102, листы 83—89;
- Зональный госархив в Барановичах, — фонд 616, опись 1, дело 70, 73;
- Архив Яд Вашем, М-33/1159;
- Ицхак Арад. Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941—1944). Сборник документов и материалов, Иерусалим, издательство Яд ва-Шем, 1991, ISBN 9653080105
- I.П. Шамякiн (галоўны рэдактар), Г.К. Кисялёў, Я.В. Малашэвiч i iнш. (рэдкал.), В.У. Скалабан (укладальнiк). «Памяць. Ляхавiцкi раён». — Мн.: «Беларуская савецкая энцыклапедыя», 1989. — 440 с. — ISBN 5-85700-018-1. (белор.)
Дополнительная литература
- Ноах Мельник. «На виду у всех. Гетто в Ляховичах.» Нес Циона, 2002;
- М. Ботвинник. «Холокост в книгах „Память“ Республики Беларусь». Мн., 2008;
- Черноглазова Р. А., Хеер Х. Трагедия евреев Белоруссии в 1941— 1944 гг.: сборник материалов и документов. — Изд. 2-е, испр. и доп.. — Мн.: Э. С. Гальперин, 1997. — 398 с. — 1000 экз. — ISBN 985627902X.
См. также
- Холокост в Ляховичском районе
- Восстания в еврейских гетто
- Еврейское сопротивление в период Холокоста
Отрывок, характеризующий Ляховичское гетто
В четвертом акте был какой то чорт, который пел, махая рукою до тех пор, пока не выдвинули под ним доски, и он не опустился туда. Наташа только это и видела из четвертого акта: что то волновало и мучило ее, и причиной этого волнения был Курагин, за которым она невольно следила глазами. Когда они выходили из театра, Анатоль подошел к ним, вызвал их карету и подсаживал их. Подсаживая Наташу, он пожал ей руку выше локтя. Наташа, взволнованная и красная, оглянулась на него. Он, блестя своими глазами и нежно улыбаясь, смотрел на нее.Только приехав домой, Наташа могла ясно обдумать всё то, что с ней было, и вдруг вспомнив князя Андрея, она ужаснулась, и при всех за чаем, за который все сели после театра, громко ахнула и раскрасневшись выбежала из комнаты. – «Боже мой! Я погибла! сказала она себе. Как я могла допустить до этого?» думала она. Долго она сидела закрыв раскрасневшееся лицо руками, стараясь дать себе ясный отчет в том, что было с нею, и не могла ни понять того, что с ней было, ни того, что она чувствовала. Всё казалось ей темно, неясно и страшно. Там, в этой огромной, освещенной зале, где по мокрым доскам прыгал под музыку с голыми ногами Duport в курточке с блестками, и девицы, и старики, и голая с спокойной и гордой улыбкой Элен в восторге кричали браво, – там под тенью этой Элен, там это было всё ясно и просто; но теперь одной, самой с собой, это было непонятно. – «Что это такое? Что такое этот страх, который я испытывала к нему? Что такое эти угрызения совести, которые я испытываю теперь»? думала она.
Одной старой графине Наташа в состоянии была бы ночью в постели рассказать всё, что она думала. Соня, она знала, с своим строгим и цельным взглядом, или ничего бы не поняла, или ужаснулась бы ее признанию. Наташа одна сама с собой старалась разрешить то, что ее мучило.
«Погибла ли я для любви князя Андрея или нет? спрашивала она себя и с успокоительной усмешкой отвечала себе: Что я за дура, что я спрашиваю это? Что ж со мной было? Ничего. Я ничего не сделала, ничем не вызвала этого. Никто не узнает, и я его не увижу больше никогда, говорила она себе. Стало быть ясно, что ничего не случилось, что не в чем раскаиваться, что князь Андрей может любить меня и такою . Но какою такою ? Ах Боже, Боже мой! зачем его нет тут»! Наташа успокоивалась на мгновенье, но потом опять какой то инстинкт говорил ей, что хотя всё это и правда и хотя ничего не было – инстинкт говорил ей, что вся прежняя чистота любви ее к князю Андрею погибла. И она опять в своем воображении повторяла весь свой разговор с Курагиным и представляла себе лицо, жесты и нежную улыбку этого красивого и смелого человека, в то время как он пожал ее руку.
Анатоль Курагин жил в Москве, потому что отец отослал его из Петербурга, где он проживал больше двадцати тысяч в год деньгами и столько же долгами, которые кредиторы требовали с отца.
Отец объявил сыну, что он в последний раз платит половину его долгов; но только с тем, чтобы он ехал в Москву в должность адъютанта главнокомандующего, которую он ему выхлопотал, и постарался бы там наконец сделать хорошую партию. Он указал ему на княжну Марью и Жюли Карагину.
Анатоль согласился и поехал в Москву, где остановился у Пьера. Пьер принял Анатоля сначала неохотно, но потом привык к нему, иногда ездил с ним на его кутежи и, под предлогом займа, давал ему деньги.
Анатоль, как справедливо говорил про него Шиншин, с тех пор как приехал в Москву, сводил с ума всех московских барынь в особенности тем, что он пренебрегал ими и очевидно предпочитал им цыганок и французских актрис, с главою которых – mademoiselle Georges, как говорили, он был в близких сношениях. Он не пропускал ни одного кутежа у Данилова и других весельчаков Москвы, напролет пил целые ночи, перепивая всех, и бывал на всех вечерах и балах высшего света. Рассказывали про несколько интриг его с московскими дамами, и на балах он ухаживал за некоторыми. Но с девицами, в особенности с богатыми невестами, которые были большей частью все дурны, он не сближался, тем более, что Анатоль, чего никто не знал, кроме самых близких друзей его, был два года тому назад женат. Два года тому назад, во время стоянки его полка в Польше, один польский небогатый помещик заставил Анатоля жениться на своей дочери.
Анатоль весьма скоро бросил свою жену и за деньги, которые он условился высылать тестю, выговорил себе право слыть за холостого человека.
Анатоль был всегда доволен своим положением, собою и другими. Он был инстинктивно всем существом своим убежден в том, что ему нельзя было жить иначе, чем как он жил, и что он никогда в жизни не сделал ничего дурного. Он не был в состоянии обдумать ни того, как его поступки могут отозваться на других, ни того, что может выйти из такого или такого его поступка. Он был убежден, что как утка сотворена так, что она всегда должна жить в воде, так и он сотворен Богом так, что должен жить в тридцать тысяч дохода и занимать всегда высшее положение в обществе. Он так твердо верил в это, что, глядя на него, и другие были убеждены в этом и не отказывали ему ни в высшем положении в свете, ни в деньгах, которые он, очевидно, без отдачи занимал у встречного и поперечного.
Он не был игрок, по крайней мере никогда не желал выигрыша. Он не был тщеславен. Ему было совершенно всё равно, что бы об нем ни думали. Еще менее он мог быть повинен в честолюбии. Он несколько раз дразнил отца, портя свою карьеру, и смеялся над всеми почестями. Он был не скуп и не отказывал никому, кто просил у него. Одно, что он любил, это было веселье и женщины, и так как по его понятиям в этих вкусах не было ничего неблагородного, а обдумать то, что выходило для других людей из удовлетворения его вкусов, он не мог, то в душе своей он считал себя безукоризненным человеком, искренно презирал подлецов и дурных людей и с спокойной совестью высоко носил голову.
У кутил, у этих мужских магдалин, есть тайное чувство сознания невинности, такое же, как и у магдалин женщин, основанное на той же надежде прощения. «Ей всё простится, потому что она много любила, и ему всё простится, потому что он много веселился».
Долохов, в этом году появившийся опять в Москве после своего изгнания и персидских похождений, и ведший роскошную игорную и кутежную жизнь, сблизился с старым петербургским товарищем Курагиным и пользовался им для своих целей.
Анатоль искренно любил Долохова за его ум и удальство. Долохов, которому были нужны имя, знатность, связи Анатоля Курагина для приманки в свое игорное общество богатых молодых людей, не давая ему этого чувствовать, пользовался и забавлялся Курагиным. Кроме расчета, по которому ему был нужен Анатоль, самый процесс управления чужою волей был наслаждением, привычкой и потребностью для Долохова.
Наташа произвела сильное впечатление на Курагина. Он за ужином после театра с приемами знатока разобрал перед Долоховым достоинство ее рук, плеч, ног и волос, и объявил свое решение приволокнуться за нею. Что могло выйти из этого ухаживанья – Анатоль не мог обдумать и знать, как он никогда не знал того, что выйдет из каждого его поступка.
– Хороша, брат, да не про нас, – сказал ему Долохов.
– Я скажу сестре, чтобы она позвала ее обедать, – сказал Анатоль. – А?
– Ты подожди лучше, когда замуж выйдет…
– Ты знаешь, – сказал Анатоль, – j'adore les petites filles: [обожаю девочек:] – сейчас потеряется.
– Ты уж попался раз на petite fille [девочке], – сказал Долохов, знавший про женитьбу Анатоля. – Смотри!
– Ну уж два раза нельзя! А? – сказал Анатоль, добродушно смеясь.
Следующий после театра день Ростовы никуда не ездили и никто не приезжал к ним. Марья Дмитриевна о чем то, скрывая от Наташи, переговаривалась с ее отцом. Наташа догадывалась, что они говорили о старом князе и что то придумывали, и ее беспокоило и оскорбляло это. Она всякую минуту ждала князя Андрея, и два раза в этот день посылала дворника на Вздвиженку узнавать, не приехал ли он. Он не приезжал. Ей было теперь тяжеле, чем первые дни своего приезда. К нетерпению и грусти ее о нем присоединились неприятное воспоминание о свидании с княжной Марьей и с старым князем, и страх и беспокойство, которым она не знала причины. Ей всё казалось, что или он никогда не приедет, или что прежде, чем он приедет, с ней случится что нибудь. Она не могла, как прежде, спокойно и продолжительно, одна сама с собой думать о нем. Как только она начинала думать о нем, к воспоминанию о нем присоединялось воспоминание о старом князе, о княжне Марье и о последнем спектакле, и о Курагине. Ей опять представлялся вопрос, не виновата ли она, не нарушена ли уже ее верность князю Андрею, и опять она заставала себя до малейших подробностей воспоминающею каждое слово, каждый жест, каждый оттенок игры выражения на лице этого человека, умевшего возбудить в ней непонятное для нее и страшное чувство. На взгляд домашних, Наташа казалась оживленнее обыкновенного, но она далеко была не так спокойна и счастлива, как была прежде.
В воскресение утром Марья Дмитриевна пригласила своих гостей к обедни в свой приход Успенья на Могильцах.
– Я этих модных церквей не люблю, – говорила она, видимо гордясь своим свободомыслием. – Везде Бог один. Поп у нас прекрасный, служит прилично, так это благородно, и дьякон тоже. Разве от этого святость какая, что концерты на клиросе поют? Не люблю, одно баловство!
Марья Дмитриевна любила воскресные дни и умела праздновать их. Дом ее бывал весь вымыт и вычищен в субботу; люди и она не работали, все были празднично разряжены, и все бывали у обедни. К господскому обеду прибавлялись кушанья, и людям давалась водка и жареный гусь или поросенок. Но ни на чем во всем доме так не бывал заметен праздник, как на широком, строгом лице Марьи Дмитриевны, в этот день принимавшем неизменяемое выражение торжественности.
