Иван Васильевич Ляцкий

Иван Васильевич Ляцкий <tr><td colspan="2" style="text-align: center;"> Ляцкий (герб)</td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr><tr><td colspan="2" style="text-align: center;"> Ляцкий (герб)</td></tr>
Державец медницкого
1551 — ??
Наместник медницкого
1546 — 1551
Второй воевода сторожевого полка в Коломне
1534 год — ?
Второй псковский наместник
1528 год — 1534 год
Рождение:	неизвестно
Смерть:	после 9 января 1552
Род:	Ляцкие
Отец:	Василий Захарьевич Кошкин-Лятский
Мать:	Ирины Василльевна Никифорова
Дети:	Ляцкий, Иван Иванович, Полония

Ляцкий (Захарынич-Ляцки, Ляцки-Захарьин) Иван Васильевич (? - умер после 9 января 1552 года) — видный русский военачальник, воевода и окольничий, единственный сын Василия Захарьевича Ляцкого Захарьина (ум. 1478) и Ирины, дочери новгородского Василия Захарьевича Никифорова. Государственный и военный деятель Великого княжества Московского. Был близким родственником Кошкина, из которых пошла династия русских царей, потом императоров Романовых.

Биография

Иван Ляцкий происходил из древнего московского боярского рода Кошкиных-Захарьиных. Его отец Василий Захарьевич Ляцкий Захарьин, брат крупных воевод Яков и Юрия Захарьиных, получил своё прозвище от Ляцкого погоста Шелонской пятины, где он получил обширные земельные владения в 1478 году.

В 1510/1511 годах Иван Ляцкий служил вторым воеводой большого полка в Туле. Весной 1514 года Иван Васильевич Ляцкий, пожалованный в сан окольничего, участвовал в приёме турецкого посла Камала.

В 1515 году находился в войсках князя Бориса Ивановича Горбатого-Шуйского (вторым воеводой передового полка при князе Семёне Фёдоровиче Курбском), а в рати князя Даниила Васильевича Щени-Патрикеева — четвёртым воеводой в передовом полку.

В 1516 году во время похода русской рати под командованием князя Бориса Горбатого-Шуйского на Белый и Витебск окольничий Иван Васильевич Ляцкий был вторым воеводой передового полка (при князе Иване Фёдоровиче Ушатом).

В 1517 году Иван Ляцкий был назначен первым воеводой полка левой руки в рати князя Василия Семёновича Одоевского на Вошане, откуда был отправлен в Вязьму (в той же должности, но в войсках князя Василия Васильевича Немого Шуйского).

Под Опочкой на Псковщине воеводы Фёдор Васильевич Лопата-Телепнев-Оболенский и Иван Васильевич Ляцкий одержали большую победу над осаждавшими Опочку польско-литовскими войсками под предводительством великого гетмана литовского князя Константина Ивановича Острожского. В связи с ней «бысть Ляцкому от великого князя честь велика».

В 1519 году Иван Васильевич Ляцкий был вторым воеводой передового полка в походе русской рати под предводительством князя Василия Васильевича Немого Шуйского из Дорогобужа на литовские владения.

В 1522 году участвовал в коломенском походе великого князя московского Василия III Ивановича «по крымским вестям».

В 1523 году Иван Васильевич Ляцкий, назначенный вторым воеводой передового полка в конной рати, участвовал в походе русской армии под командованием князей Василия Васильевича Немого Шуйского и Бориса Ивановича Горбатого-Шуйского на Казанское ханство. В следующем 1524 году был вторым воеводой передового полка (при князе Семене Фёдоровиче Курбском) в судовой рати под командованием князя Ивана Фёдоровича Бельского в новом походе на Казань.

Сигизмунд Герберштейн во время одного из своих посольств в Россию (1517 или 1526 годов) просил окольничего Ивана Васильевича Ляцкого составить описание Московии.

В 1526 году окольничий Иван Васильевич Ляцкий во главе московского посольства был отправлен к королю польскому и великому князю литовскому Сигизмунду Казимировичу для подтверждения перемирия с Великим княжеством Литовским, а возвращается на родину в апреле 1527 года.

В январе 1528 года Иван Ляцкий был вторым псковским наместником при князе Василии Андреевиче Микулинском. Летом того же года стоит в Вязьме при Иване Васильевиче Хабаре Симском, ожидая возможной войны с Литвой. В марте 1529 года Иван Ляцкий был отправлен в Коломну, а летом того же года находился уже «против Ростиславля» при князе Михаиле Ивановиче Кубенском и князе Иване Фёдоровиче Телепневе-Оболенском. Затем Иван Васильевич Ляцкий попал в опалу и был заключен в тенмицу, откуда был освобожден в августе 1530 года в связи с рождением наследника престола.

В январе 1531 года Иван Ляцкий был четвертым среди воевод, находившихся на Кашире (после князя Василия Васильевича Немого Шуйского, Ивана Васильевича Хабара Симского и князя Михаила Ивановича Кубенского). Во время набега крымским татар на тульские украины Иван Ляцкий был назначен вторым воеводой большого полка (при князе Иване Михайловиче Воротынском). Однако воеводы попали в опалу, так как они не смогли помешать вторжению крымских войск и были отозваны в Москву. В мае 1533 года И. В. Ляцкий вновь на ратном поприще, вместе с князем Семеном Васильевичем Одоевским командовал большим полком. В августе 1533 года он находился среди воевод на Коломне.

В декабре 1533 года скончался великий князь московский Василий III Иванович (1505—1533), назначив своим преемником старшего трехлетнего сына Ивана Васильевича. Регентшей в государстве при малолетнем великом князем московском стала его мать Елена Васильевна Глинская (1533—1538). Иван Васильевич Ляцкий был недоволен политикой, проводимой новыми властями. Летом 1534 года Иван Ляцкий был назначен вторым воеводой сторожевого полка в Коломне (при князе Романе Ивановиче Одоевском), а вскоре бежал из Серпухова в литовские владения вместе с боярином князем Семёном Фёдоровичем Бельским. Польский король и великий князь литовский Сигизмунд Казимирович Ягеллон (1506—1548) принял русских перебежчиков с большими почестями и наградил их богатыми поместьями. Иван Ляцкий, бежавший вместе со своим сыном Иваном, в 1535 году получил во владение от великого князя литовского Сигизмунда поместья «Высокий Двор» и Жолудек в Трокском воеводстве.

Летом 1534 года великий князь литовский Сигизмунд Казимирович Старый, поверив рассказам князя Семена Бельского и окольничего Ивана Ляцкого о плохом положении в Русском государстве, начал новую войну против Русского государства. Во время военных действий литовцы не смогли добиться серьёзный успехов и вынуждены были заключить перемирие (1537 год). После неудач польско-литовских войск Сигизмунд Ягеллон изменил своё отношение к знатным московским перебежчикам и даже одно время держал Ивана Бельского под арестом.

В 1545 году Иван Ляцкий получил во владение имения Носова (Мельницкий повет) и Чемеры (Каменецкий повет). 25 декабря 1541 года разменял своё имение Жолудек на имение Николая Нарбута, что было подтверждено великим князем 19 мая 1542 года.

В Великом княжестве Литовском Иван Васильевич Ляцкий носил должности наместника медницкого (1546) и державца медницкого (1551).

Известен как картограф.

Карамзин, "История государства Российского"::

Ляцкий, Иван Васильевич (Лятской) — окольничий; происходил из рода Андрея Кобылы в пятом колене. Его отец, Василий Захарьевич, был братом боярина Юрия Захарьевича — родоначальника царствующего дома Романовых. Возведенный в сан окольничего в 1514 г., Ляцкий был известен как опытный "в делах воинских". В 1517 г., предводительствуя боярскими детьми, он принимал очень деятельное участие в разбитии Литовцев близ Опочки, а в 1522 г. был отправлен в Коломну для отражения набега крымских татар и, наконец, во время похода против Казани Ляцкий был в числе главных начальников "судовой рати". Привлекался Ляцкий и для дипломатических переговоров. Так, в 1526 г. он ездил, в качестве посла, к Литовскому королю Сигизмунду. Однако вскоре заподозренный в недоброжелательстве к супруге великого князя Елене, подпал под опалу, от которой был освобожден только по случаю рождения у великого князя сына Иоанна. Тем не менее недовольство против великого князя у Ляцкого не улеглось. По-видимому, он имел основание предполагать, что и великая княгиня особого расположения к нему не чувствует. После смерти Василия III в 1534 г. он вместе с кн. Симеоном Бельским, снесясь предварительно с королем Сигизмундом, бежал в Литву. Король, получив сведения, что ласковый прием беглецов может повлечь за собой переход в Литву и других важных бояр, с особой милостью принял Ляцкого с сыном и Бельского, дав Ляцкому богатое поместье "Высокий Двор" и Жолудек в Троцком воеводстве. Возможно, что рассказы беглецов и послужили новым толчком для начала военных действий Польши против России. Однако, потерпев неудачу, Сигизмунд отрицательно стал относиться к Ляцкому и даже одно время держал его под стражей. В конце ХVII века значение Ляцких в Литве окончательно пало, и они занимали лишь второстепенные места. Между прочим, Ляцкий сообщил о России много данных, на основании которых Антон Вид составил первую по времени карту России.

— ^{источник на викитеке}

Литература

• Зимин А. А.. Формирование боярской аристократии в России во второй половине XV — первой трети XVI в. — М.: Наука, 1988. — С. 187—188. — 16 000 экз. — ISBN 5-02-009407-2.
• Ляцкий, Иван Васильевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
• Карамзин, "История государства Российского", СПб., 1842 г., т. 7, стр. 54, 79, 88, 96, пр. 169, 231, 265, 310, 318, 383; т. 8, стр. 9, 15, 19, 23, пр. 11, 27, 53. — С. Соловьев, "История России", т. V, гл. 2, стр. 1621; т. VI, стр. 7, 13. — П. С. Р. Л., т. IV, стр. 292; т. VI, стр. 260. — Michov, "Die ältesten Karten von Russland Hamburg", 1884 г. — Словарь Брокгауза и Ефрона. — А. Лобанов-Ростовский, "Русская Родословная книга", т. І, стр. 341, СПб., 1895.

Ссылки

• [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=80972 Иван Василевич Ляцкий на сайте «Биография.ру»]

Отрывок, характеризующий Иван Васильевич Ляцкий

Пьер не знал того, что войска эти были поставлены не для защиты позиции, как думал Бенигсен, а были поставлены в скрытое место для засады, то есть для того, чтобы быть незамеченными и вдруг ударить на подвигавшегося неприятеля. Бенигсен не знал этого и передвинул войска вперед по особенным соображениям, не сказав об этом главнокомандующему.


Князь Андрей в этот ясный августовский вечер 25 го числа лежал, облокотившись на руку, в разломанном сарае деревни Князькова, на краю расположения своего полка. В отверстие сломанной стены он смотрел на шедшую вдоль по забору полосу тридцатилетних берез с обрубленными нижними сучьями, на пашню с разбитыми на ней копнами овса и на кустарник, по которому виднелись дымы костров – солдатских кухонь.
Как ни тесна и никому не нужна и ни тяжка теперь казалась князю Андрею его жизнь, он так же, как и семь лет тому назад в Аустерлице накануне сражения, чувствовал себя взволнованным и раздраженным.
Приказания на завтрашнее сражение были отданы и получены им. Делать ему было больше нечего. Но мысли самые простые, ясные и потому страшные мысли не оставляли его в покое. Он знал, что завтрашнее сражение должно было быть самое страшное изо всех тех, в которых он участвовал, и возможность смерти в первый раз в его жизни, без всякого отношения к житейскому, без соображений о том, как она подействует на других, а только по отношению к нему самому, к его душе, с живостью, почти с достоверностью, просто и ужасно, представилась ему. И с высоты этого представления все, что прежде мучило и занимало его, вдруг осветилось холодным белым светом, без теней, без перспективы, без различия очертаний. Вся жизнь представилась ему волшебным фонарем, в который он долго смотрел сквозь стекло и при искусственном освещении. Теперь он увидал вдруг, без стекла, при ярком дневном свете, эти дурно намалеванные картины. «Да, да, вот они те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы, – говорил он себе, перебирая в своем воображении главные картины своего волшебного фонаря жизни, глядя теперь на них при этом холодном белом свете дня – ясной мысли о смерти. – Вот они, эти грубо намалеванные фигуры, которые представлялись чем то прекрасным и таинственным. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество – как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными! И все это так просто, бледно и грубо при холодном белом свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня». Три главные горя его жизни в особенности останавливали его внимание. Его любовь к женщине, смерть его отца и французское нашествие, захватившее половину России. «Любовь!.. Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же я любил ее! я делал поэтические планы о любви, о счастии с нею. О милый мальчик! – с злостью вслух проговорил он. – Как же! я верил в какую то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия! Как нежный голубок басни, она должна была зачахнуть в разлуке со мной. А все это гораздо проще… Все это ужасно просто, гадко!
Отец тоже строил в Лысых Горах и думал, что это его место, его земля, его воздух, его мужики; а пришел Наполеон и, не зная об его существовании, как щепку с дороги, столкнул его, и развалились его Лысые Горы и вся его жизнь. А княжна Марья говорит, что это испытание, посланное свыше. Для чего же испытание, когда его уже нет и не будет? никогда больше не будет! Его нет! Так кому же это испытание? Отечество, погибель Москвы! А завтра меня убьет – и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и придут французы, возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, чтоб я не вонял им под носом, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет».
Он поглядел на полосу берез с их неподвижной желтизной, зеленью и белой корой, блестящих на солнце. «Умереть, чтобы меня убили завтра, чтобы меня не было… чтобы все это было, а меня бы не было». Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и эти курчавые облака, и этот дым костров – все вокруг преобразилось для него и показалось чем то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине. Быстро встав, он вышел из сарая и стал ходить.
За сараем послышались голоса.
– Кто там? – окликнул князь Андрей.
Красноносый капитан Тимохин, бывший ротный командир Долохова, теперь, за убылью офицеров, батальонный командир, робко вошел в сарай. За ним вошли адъютант и казначей полка.
Князь Андрей поспешно встал, выслушал то, что по службе имели передать ему офицеры, передал им еще некоторые приказания и сбирался отпустить их, когда из за сарая послышался знакомый, пришепетывающий голос.
– Que diable! [Черт возьми!] – сказал голос человека, стукнувшегося обо что то.
Князь Андрей, выглянув из сарая, увидал подходящего к нему Пьера, который споткнулся на лежавшую жердь и чуть не упал. Князю Андрею вообще неприятно было видеть людей из своего мира, в особенности же Пьера, который напоминал ему все те тяжелые минуты, которые он пережил в последний приезд в Москву.
– А, вот как! – сказал он. – Какими судьбами? Вот не ждал.
В то время как он говорил это, в глазах его и выражении всего лица было больше чем сухость – была враждебность, которую тотчас же заметил Пьер. Он подходил к сараю в самом оживленном состоянии духа, но, увидав выражение лица князя Андрея, он почувствовал себя стесненным и неловким.
– Я приехал… так… знаете… приехал… мне интересно, – сказал Пьер, уже столько раз в этот день бессмысленно повторявший это слово «интересно». – Я хотел видеть сражение.
– Да, да, а братья масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? – сказал князь Андрей насмешливо. – Ну что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву? – спросил он серьезно.
– Приехали. Жюли Друбецкая говорила мне. Я поехал к ним и не застал. Они уехали в подмосковную.


Офицеры хотели откланяться, но князь Андрей, как будто не желая оставаться с глазу на глаз с своим другом, предложил им посидеть и напиться чаю. Подали скамейки и чай. Офицеры не без удивления смотрели на толстую, громадную фигуру Пьера и слушали его рассказы о Москве и о расположении наших войск, которые ему удалось объездить. Князь Андрей молчал, и лицо его так было неприятно, что Пьер обращался более к добродушному батальонному командиру Тимохину, чем к Болконскому.
– Так ты понял все расположение войск? – перебил его князь Андрей.
– Да, то есть как? – сказал Пьер. – Как невоенный человек, я не могу сказать, чтобы вполне, но все таки понял общее расположение.
– Eh bien, vous etes plus avance que qui cela soit, [Ну, так ты больше знаешь, чем кто бы то ни было.] – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Пьер с недоуменьем, через очки глядя на князя Андрея. – Ну, как вы скажете насчет назначения Кутузова? – сказал он.
– Я очень рад был этому назначению, вот все, что я знаю, – сказал князь Андрей.
– Ну, а скажите, какое ваше мнение насчет Барклая де Толли? В Москве бог знает что говорили про него. Как вы судите о нем?
– Спроси вот у них, – сказал князь Андрей, указывая на офицеров.
Пьер с снисходительно вопросительной улыбкой, с которой невольно все обращались к Тимохину, посмотрел на него.
– Свет увидали, ваше сиятельство, как светлейший поступил, – робко и беспрестанно оглядываясь на своего полкового командира, сказал Тимохин.
– Отчего же так? – спросил Пьер.
– Да вот хоть бы насчет дров или кормов, доложу вам. Ведь мы от Свенцян отступали, не смей хворостины тронуть, или сенца там, или что. Ведь мы уходим, ему достается, не так ли, ваше сиятельство? – обратился он к своему князю, – а ты не смей. В нашем полку под суд двух офицеров отдали за этакие дела. Ну, как светлейший поступил, так насчет этого просто стало. Свет увидали…
– Так отчего же он запрещал?
Тимохин сконфуженно оглядывался, не понимая, как и что отвечать на такой вопрос. Пьер с тем же вопросом обратился к князю Андрею.
– А чтобы не разорять край, который мы оставляли неприятелю, – злобно насмешливо сказал князь Андрей. – Это очень основательно; нельзя позволять грабить край и приучаться войскам к мародерству. Ну и в Смоленске он тоже правильно рассудил, что французы могут обойти нас и что у них больше сил. Но он не мог понять того, – вдруг как бы вырвавшимся тонким голосом закричал князь Андрей, – но он не мог понять, что мы в первый раз дрались там за русскую землю, что в войсках был такой дух, какого никогда я не видал, что мы два дня сряду отбивали французов и что этот успех удесятерял наши силы. Он велел отступать, и все усилия и потери пропали даром. Он не думал об измене, он старался все сделать как можно лучше, он все обдумал; но от этого то он и не годится. Он не годится теперь именно потому, что он все обдумывает очень основательно и аккуратно, как и следует всякому немцу. Как бы тебе сказать… Ну, у отца твоего немец лакей, и он прекрасный лакей и удовлетворит всем его нуждам лучше тебя, и пускай он служит; но ежели отец при смерти болен, ты прогонишь лакея и своими непривычными, неловкими руками станешь ходить за отцом и лучше успокоишь его, чем искусный, но чужой человек. Так и сделали с Барклаем. Пока Россия была здорова, ей мог служить чужой, и был прекрасный министр, но как только она в опасности; нужен свой, родной человек. А у вас в клубе выдумали, что он изменник! Тем, что его оклеветали изменником, сделают только то, что потом, устыдившись своего ложного нарекания, из изменников сделают вдруг героем или гением, что еще будет несправедливее. Он честный и очень аккуратный немец…
– Однако, говорят, он искусный полководец, – сказал Пьер.
– Я не понимаю, что такое значит искусный полководец, – с насмешкой сказал князь Андрей.
– Искусный полководец, – сказал Пьер, – ну, тот, который предвидел все случайности… ну, угадал мысли противника.
– Да это невозможно, – сказал князь Андрей, как будто про давно решенное дело.
Пьер с удивлением посмотрел на него.
– Однако, – сказал он, – ведь говорят же, что война подобна шахматной игре.
– Да, – сказал князь Андрей, – только с тою маленькою разницей, что в шахматах над каждым шагом ты можешь думать сколько угодно, что ты там вне условий времени, и еще с той разницей, что конь всегда сильнее пешки и две пешки всегда сильнее одной, a на войне один батальон иногда сильнее дивизии, а иногда слабее роты. Относительная сила войск никому не может быть известна. Поверь мне, – сказал он, – что ежели бы что зависело от распоряжений штабов, то я бы был там и делал бы распоряжения, а вместо того я имею честь служить здесь, в полку вот с этими господами, и считаю, что от нас действительно будет зависеть завтрашний день, а не от них… Успех никогда не зависел и не будет зависеть ни от позиции, ни от вооружения, ни даже от числа; а уж меньше всего от позиции.