Лёвенфельд, Рафаэль

Рафаэль Лёвенфельд
нем. Raphael Löwenfeld
Р. Лёвенфельд, 1894 г.
Дата рождения:	11 февраля 1854(1854-02-11)
Место рождения:	Позен, королевство Пруссия
Дата смерти:	28 декабря 1910(1910-12-28) (56 лет)
Место смерти:	Берлин
Профессия:	театровед
Гражданство:	Германская империя

Рафаэль Лёвенфельд (нем. Raphael Löwenfeld; 11 февраля 1854, Позен, королевство Пруссия — 28 декабря 1910, Шарлоттенбург, Берлин) — немецкий славист, основатель одного из первых мест народного движения «свободная сцена» в берлинском Шиллер-театре, ставившем целью приближение театрального искусства в массы, был также защитником немецко-еврейской ассимиляции.

Биография

Родители — школьный директор Виктор Лёвенфельд и его жена Генриетта, урожд. Цадек. Его детство с тремя сёстрами и братом-близнецом прошло в Познани. После курса филологии и получения учёной степени кандидата наук в 1877 стал преподавателем русского языка и литературы в университете Вроцлава.

Анонимно опубликованное им в 1893 письмо «От еврейского гражданина — в защиту евреев или граждан» послужило основным толчком к основанию Центрального союза немецких граждан еврейской веры, в правлении которого он был затем несколько лет.

Основал с другими единомышленниками в 1907 Акционерное общество нем. Schiller-Theater AG в Берлине (Шарлоттенбург), с целью помощи малообеспеченным слоям населения получать доступ к театральному искусству. Шиллер-театр, первым директором которого он также являлся, открыл сезон «Разбойниками» Шиллера. В программе постановок также значились: Г. Ибсен, Герхарт Гауптман и, прежде всего, Лев Толстой, которого Рафаэль Лёвенфельд один первых перевёл на немецкий язык и с биографией которого (1892) познакомил читающую интеллигенцию в немецкоязычных странах. Организовывал литературно-музыкальные вечера и мероприятия камерной музыки с недорогим театральным абонементом. Он издавал журнал «Народная беседа» (в 1898—1906) и проводил информационные обзорные программы спектаклей вместо голой афиши.

Семья

Состоял в браке с Идой, урожд. Ротштайн, в котором родились три ребёнка:

• Ева (род. в 1895), ставшая позднее певицей,
• Отто (род. в 1898), ставший адвокатом,
• Генрих (род. в 1900), ставший психоаналитиком.

Литература

• Löwenfeld, Raphael (нем.) // Deutsche Biographische Enzyklopädie. — München; Leipzig: Saur, 1996. — Bd. 6.
• Crane P. G. Raphael Löwenfeld: Leo Tolstoy’s First Biographer. Remarks Presented at Iasnaia Poliana, September 30, 1998 (англ.) // Tolstoy Studies Journal. — 1998. — Vol. 10. — P. 1–19.

Отрывок, характеризующий Лёвенфельд, Рафаэль

Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.