Лёвенштайн, Руперт

Руперт Лёвенштайн
Rupert Loewenstein
Дата рождения:	24 августа 1933(1933-08-24)
Место рождения:	Пальма-де-Мальорка, Балеарские острова, Испания
Дата смерти:	20 мая 2014(2014-05-20) (80 лет)
Место смерти:	Лондон, Великобритания
Гражданство:	Великобритания Великобритания

Руперт Лёвенштайн (Rupert Loewenstein; полное имя граф Руперт Луиc Фердинанд Фредерик Константин Лофредо Леопольд Герберт Максимилиан Губерт Джон Генри Лёвенштайн-Вертхайм-Фройденберг; англ. Rupert Louis Ferdinand Frederick Constantine Lofredo Leopold Herbert Maximilian Hubert John Henry zu Löwenstein-Wertheim-Freudenberg, Count of Loewenstein-Scharffeneck; 24 августа 1933, Пальма-де-Мальорка, Балеарские острова, Испания — 20 мая 2014, Лондон, Великобритания) — финансовый менеджер рок-группы The Rolling Stones, происходивший из медиатизованного княжеского рода Левенштайн-Вертхаймов.

Биография

Руперт Лёвенштайн родился 24 августа 1933 года в Пальма-де-Мальорка в дворянской семье, принадлежавшей к семье графов фон Лёвенштайн-Шарффенек (Grafen von Loewenstein-Scharffeneck) — морганатической ветви князей Лёвенштайн-Вертхайм-Фрейденбергов (Fuersten zu Loewenstein-Wertheim-Freudenberg). Детство провёл во Франции. В 1940 году брак его родителей был расторгнут. Руперт и его мать уехали в Англию, опасаясь гонений со стороны оккупировавших страну нацистов (у обоих его родителей были еврейские корни). Получил образование в престижном колледже Лондона, а позже — в Оксфордском университете. Работал брокером в инвестиционной компании «Bache & Co», затем с несколькими бывшими сокурсниками открыл собственный бизнес в кредитно-финансовой сфере. В делах сопутствовал успех, и в 1981 году предприниматель организовал собственное предприятие Rupert Loewenstein Ltd.

В 1968 году Лёвенштайн становится бизнес-консультантом и финансовым менеджером группы Rolling Stones. Он был представлен Мику Джаггеру одним из знакомых, арт-менеджером Кристофером Гиббсом. Джаггер обратился к финансисту с просьбой проконтролировать деятельность менеджера группы Алана Кляйна, который, по мнению музыканта, присвоил более половины доходов от продажи предыдущего альбома. Банкир сумел к 1972 году расторгнуть кабальный контракт с Кляйном, хотя судебные тяжбы продолжались ещё 18 лет). Именно Лёвенштайну приписывают становление Rolling Stones как «мирового бренда и одной из самых богатых групп в мире». Он, в частности, находил возможность максимально использовать налоговые льготы, убедил музыкантов декларировать свои гонорары не в Англии, а на юге Франции, направлял часть доходов через офшорные компании. Всё это помогло музыкантам избежать крупных платежей по налогу на доходы, ставка по которому в Великобритании 1970-х годов для отдельных категорий граждан превышала 80 процентов. Кроме того, Лёвенштайн запатентовал знаменитый логотип группы — красный язык, начал привлекать для гастролей спонсоров, заключил успешные контракты с Microsoft и Apple на использование музыки Rolling Stones в рекламных кампаниях. Первый ощутимый финансовый результат был достигнут в ходе туров 1981—1982 годов, которые обеспечили большие кассовые сборы при минимальных налоговых вычетах. Однако рекордным стал тур в продвижение альбома Steel Wheels в 1989 году, собравший 260 миллионов долларов.

Себя Лёвенштайн считал смесью «банковского менеджера, психиатра и няньки», а в прессе его называли «Rupie the Groupie». При этом Лёвенштейн никогда не любил творчество Rolling Stones, предпочитая классическую музыку. Если бы ему и пришлось слушать рок-н-ролл, он выбрал бы The Beatles.

Финансист вёл дела Мика Джаггера в бракоразводном процессе с Джерри Холл. Ему удалось практически полностью отстоять состояние музыканта, которое, в результате сотрудничества с Лёвенштейном, достигло 200 миллионов долларов. В 1980-е и 1990-е годы предотвращал практически неминуемый распад группы. Успешное сотрудничество с The Rolling Stones обеспечило интерес к Лёвенштайну других знаменитостей: в частности, некоторое время он работал с группой Pink Floyd. Кит Ричардс так характеризовал финансиста в 2002 году:

Он великий финансовый мозг на рынке. Он играет там так, как я играю на гитаре. Его производительность равна маленькой нефтяной скважине. <...> Пока на лице Руперта улыбка — я сохраняю спокойствие.

Личная жизнь

В 1957 году Лёвенштайн женился на 26-летней столбовой дворянке Жозефине Клэр Лоури-Корри. У пары было трое детей:

• Рудольф Амадеус Джозеф Карл Людвиг Эммануэль (род. 17 ноября 1957 года) — католический священник;
• Конрад Фридрих Фердинанд Иоганн Оттакар Сильвестр (род. 26 ноября 1958 года) — католический священник;
• Мария Феодора Марджори (род. 11 июля 1966 года) — руководит семейным бизнесом.

Глубоко верующий человек, Лёвенштайн был убежденным приверженцем традиционной литургии, автором публикаций в её защиту. Он состоял в Обществе латинской Мессы Англии и Уэльса, а также являлся президентом Британской ассоциации Мальтийского ордена.

В 2013 году опубликовал свою автобиографию: «A Prince Among the Stones: That Business with The Rolling Stones and Other Adventures» (рус. Князь среди Камней: Бизнес с The Rolling Stones и другие приключения), где достаточно откровенно рассказал о минимизации налогообложения группы: он упоминал мешки с наличными деньгами, получаемые музыкантами после концертов, переход из налоговых резидентов Англии во Францию и так далее. Это вызвало открытое недовольство Мика Джагера:

Назовите меня старомодным, но я не думаю что бывший банковский менеджер мог бы обсуждать ваши финансовые сделки и личную информацию публично.

Несколько последних лет страдал болезнью Паркинсона. Умер 20 мая 2014 года.

Отрывок, характеризующий Лёвенштайн, Руперт

– Что же меня спрашивать? Генерал Армфельд предложил прекрасную позицию с открытым тылом. Или атаку von diesem italienischen Herrn, sehr schon! [этого итальянского господина, очень хорошо! (нем.) ] Или отступление. Auch gut. [Тоже хорошо (нем.) ] Что ж меня спрашивать? – сказал он. – Ведь вы сами знаете все лучше меня. – Но когда Волконский, нахмурившись, сказал, что он спрашивает его мнение от имени государя, то Пфуль встал и, вдруг одушевившись, начал говорить:
– Все испортили, все спутали, все хотели знать лучше меня, а теперь пришли ко мне: как поправить? Нечего поправлять. Надо исполнять все в точности по основаниям, изложенным мною, – говорил он, стуча костлявыми пальцами по столу. – В чем затруднение? Вздор, Kinder spiel. [детские игрушки (нем.) ] – Он подошел к карте и стал быстро говорить, тыкая сухим пальцем по карте и доказывая, что никакая случайность не может изменить целесообразности Дрисского лагеря, что все предвидено и что ежели неприятель действительно пойдет в обход, то неприятель должен быть неминуемо уничтожен.
Паулучи, не знавший по немецки, стал спрашивать его по французски. Вольцоген подошел на помощь своему принципалу, плохо говорившему по французски, и стал переводить его слова, едва поспевая за Пфулем, который быстро доказывал, что все, все, не только то, что случилось, но все, что только могло случиться, все было предвидено в его плане, и что ежели теперь были затруднения, то вся вина была только в том, что не в точности все исполнено. Он беспрестанно иронически смеялся, доказывал и, наконец, презрительно бросил доказывать, как бросает математик поверять различными способами раз доказанную верность задачи. Вольцоген заменил его, продолжая излагать по французски его мысли и изредка говоря Пфулю: «Nicht wahr, Exellenz?» [Не правда ли, ваше превосходительство? (нем.) ] Пфуль, как в бою разгоряченный человек бьет по своим, сердито кричал на Вольцогена:
– Nun ja, was soll denn da noch expliziert werden? [Ну да, что еще тут толковать? (нем.) ] – Паулучи и Мишо в два голоса нападали на Вольцогена по французски. Армфельд по немецки обращался к Пфулю. Толь по русски объяснял князю Волконскому. Князь Андрей молча слушал и наблюдал.
Из всех этих лиц более всех возбуждал участие в князе Андрее озлобленный, решительный и бестолково самоуверенный Пфуль. Он один из всех здесь присутствовавших лиц, очевидно, ничего не желал для себя, ни к кому не питал вражды, а желал только одного – приведения в действие плана, составленного по теории, выведенной им годами трудов. Он был смешон, был неприятен своей ироничностью, но вместе с тем он внушал невольное уважение своей беспредельной преданностью идее. Кроме того, во всех речах всех говоривших была, за исключением Пфуля, одна общая черта, которой не было на военном совете в 1805 м году, – это был теперь хотя и скрываемый, но панический страх перед гением Наполеона, страх, который высказывался в каждом возражении. Предполагали для Наполеона всё возможным, ждали его со всех сторон и его страшным именем разрушали предположения один другого. Один Пфуль, казалось, и его, Наполеона, считал таким же варваром, как и всех оппонентов своей теории. Но, кроме чувства уважения, Пфуль внушал князю Андрею и чувство жалости. По тому тону, с которым с ним обращались придворные, по тому, что позволил себе сказать Паулучи императору, но главное по некоторой отчаянности выражении самого Пфуля, видно было, что другие знали и он сам чувствовал, что падение его близко. И, несмотря на свою самоуверенность и немецкую ворчливую ироничность, он был жалок с своими приглаженными волосами на височках и торчавшими на затылке кисточками. Он, видимо, хотя и скрывал это под видом раздражения и презрения, он был в отчаянии оттого, что единственный теперь случай проверить на огромном опыте и доказать всему миру верность своей теории ускользал от него.
Прения продолжались долго, и чем дольше они продолжались, тем больше разгорались споры, доходившие до криков и личностей, и тем менее было возможно вывести какое нибудь общее заключение из всего сказанного. Князь Андрей, слушая этот разноязычный говор и эти предположения, планы и опровержения и крики, только удивлялся тому, что они все говорили. Те, давно и часто приходившие ему во время его военной деятельности, мысли, что нет и не может быть никакой военной науки и поэтому не может быть никакого так называемого военного гения, теперь получили для него совершенную очевидность истины. «Какая же могла быть теория и наука в деле, которого условия и обстоятельства неизвестны и не могут быть определены, в котором сила деятелей войны еще менее может быть определена? Никто не мог и не может знать, в каком будет положении наша и неприятельская армия через день, и никто не может знать, какая сила этого или того отряда. Иногда, когда нет труса впереди, который закричит: „Мы отрезаны! – и побежит, а есть веселый, смелый человек впереди, который крикнет: «Ура! – отряд в пять тысяч стоит тридцати тысяч, как под Шепграбеном, а иногда пятьдесят тысяч бегут перед восемью, как под Аустерлицем. Какая же может быть наука в таком деле, в котором, как во всяком практическом деле, ничто не может быть определено и все зависит от бесчисленных условий, значение которых определяется в одну минуту, про которую никто не знает, когда она наступит. Армфельд говорит, что наша армия отрезана, а Паулучи говорит, что мы поставили французскую армию между двух огней; Мишо говорит, что негодность Дрисского лагеря состоит в том, что река позади, а Пфуль говорит, что в этом его сила. Толь предлагает один план, Армфельд предлагает другой; и все хороши, и все дурны, и выгоды всякого положения могут быть очевидны только в тот момент, когда совершится событие. И отчего все говорят: гений военный? Разве гений тот человек, который вовремя успеет велеть подвезти сухари и идти тому направо, тому налево? Оттого только, что военные люди облечены блеском и властью и массы подлецов льстят власти, придавая ей несвойственные качества гения, их называют гениями. Напротив, лучшие генералы, которых я знал, – глупые или рассеянные люди. Лучший Багратион, – сам Наполеон признал это. А сам Бонапарте! Я помню самодовольное и ограниченное его лицо на Аустерлицком поле. Не только гения и каких нибудь качеств особенных не нужно хорошему полководцу, но, напротив, ему нужно отсутствие самых лучших высших, человеческих качеств – любви, поэзии, нежности, философского пытливого сомнения. Он должен быть ограничен, твердо уверен в том, что то, что он делает, очень важно (иначе у него недостанет терпения), и тогда только он будет храбрый полководец. Избави бог, коли он человек, полюбит кого нибудь, пожалеет, подумает о том, что справедливо и что нет. Понятно, что исстари еще для них подделали теорию гениев, потому что они – власть. Заслуга в успехе военного дела зависит не от них, а от того человека, который в рядах закричит: пропали, или закричит: ура! И только в этих рядах можно служить с уверенностью, что ты полезен!“