Лёвен, Адольф де

Адольф де Лёвен
Adolphe de Leuven
Дата рождения:	20 сентября 1803 или в 1800
Место рождения:	Париж, Франция
Дата смерти:	9 августа 1874 или 14 апреля 1884
Место смерти:	Марли-ле-Руа
Гражданство:	Франция
Род деятельности:	драматург

Адольф де Лёвен (Париж, 20 сентября 1803 — Марли-ле-Руа, 9 августа 1874), другие языковые разделы Википедии приводят иные даты жизни: (1800 — 14 апреля 1884), иначе называемый Гранваллет и граф Адольф Риббинг (фр. Grenvallet et de comte Adolph Ribbing) — французский драматург и театральный режиссёр, очень близкий друг выдающегося романиста Александра Дюма-старшего.

Не путать с его отцом, тоже Адольфом де Лёвеном — Адольфом Людвигом де Лёвеном (Стокгольм, 10 января 1765 — Париж, 1 апреля 1843), участником заговора против Густава III Шведского, приговоренным к смертной казни, замененной на пожизненное изгнание. При Империи переселился в Брюссель и стал во главе газеты «Врэ либераль» (1819); стал прообразом графа Самуила Риббинга (бас) в известной опере Верди «Бал-маскарад».

Биография

Будущий драматург и режиссёр Адольф де Лёвен родился в Париже, куда после разных скитаний занесло его отца, изгнанного из своей страны. Адольф де Лёвен был по происхождению аристократом, и в родном Париже, как и положено молодому человеку его сословия, он вел жизнь бон-вивана, при этом, правда, пробующего свои силы в сферах искусства.

Именно Адольф де Лёвен ввел в литературу выдающегося романиста Александра Дюма-старшего. Юный Александр Дюма, провинциальный, не слишком грамотный юноша, познакомился с Адольфом де Лёвеном в семье своего опекуна Коллара. Тот наезжал в городишко Вилле-Коттре, где жила семья Дюма, из Парижа. Для провинциала Дюма это был удивительный человек, который умел писать стихи, был знаком со столичными знаменитостями — литераторами, драматургами и актрисами — и разжигал воображение своего провинциального приятеля рассказами об этой необыкновенной для провинции жизни. Рассказы о парижской жизни привели юного Александра Дюма в такой восторг, что, как написал Анри Труайя, «он уговорил нескольких друзей из Вилле-Котре создать любительскую труппу. Адольф де Левен, как нельзя более кстати вернувшийся из Парижа, пришел в восторг от этой затеи. И Александр, осмелев от его поддержки, предложил старшему другу сыграть в Вилле-Котре те его пьесы, от которых отказались в других местах: дескать, это станет проверочным испытанием перед триумфальным движением театральной труппы к столице».

Адольф де Лёвен оказался не просто хорошо воспитанным человеком, лишенным пустого снобизма и снизошедшим до провинциального увальня; это был умный и высокопорядочный человек, ставший верным другом Александра Дюма на всю жизнь, и если бы не его дружба и помощь, не было бы и великих романов Дюма, которыми мир зачитывается уже третий век.

Об их дружбе упоминал Андре Моруа в книге «Три Дюма».

Существует мнение, что де Лёвен послужил прообразом Атоса — одного из четырёх мушкетеров знаменитого романа Дюма. Так пишет об этом пресса: «В Атосе воплотились черты старшего друга Дюма, Адольфа де Левена. Он действительно был графом, сыном шведского эмигранта. Он взял шефство над юным браконьером из Вилле-Котре, приобщил его к театру, подтолкнул на путь самообразования и стал его первым соавтором. Именно о нём Дюма мог бы сказать, вслед за д’Артаньяном, что он так помог своим словом и примером воспитанию в нём дворянина. Заметим в скобках, что Левен одно время тоже сильно закладывал за воротник. Дружба их продолжалась до самой смерти Дюма. И после неё тоже. Его виконтом де Бражелоном стал Дюма-сын: он сделал его своим единственным наследником и оставил ему своё имение Марли. Несколько холодный внешне, как все те люди, которые хотят знать, кого они дарят своей дружбой, ибо не могут дарить её без уважения к человеку, дабы не лишить его потом ни того, ни другого, — несколько холодный внешне, Левен был самым надежным, самым преданным, самым нежным другом для тех, кому удалось растопить лед первого знакомства…».

Свои первые пьесы Дюма писал вместе именно с де Лёвеном: «Майор из Страсбурга», «Дружеский обед», «Абенсеррах», затем «Охота и Любовь» (театр «Амбигю», 22 сентября 1825) — первая их совместная пьеса, которая была поставлена.

Настоящий драматургический успех пришел к де Лёвену с появлением его пьес «Зеленое-зеленое» (совместно с и Ф. Дефоржем; первая постановка: Пале-Рояль, 5 марта 1832; к этому водевилю А.Адан сочинил музыку для балета) и «Дилижанс из Лонжюмо» (фр. Le Postillon de Lonjumeau) (совместно с Леоном Леви; первая постановка: Опера-Комик, 13 октября 1836).

Пьесы, написанные в сотрудничестве с Дюма: «Свадьба под барабанный бой» (Варьете, 9 марта 1843), «Девушки из Сен-Сира» (Комеди Франсез, 25 июля 1843), «Луиза Бернар» (Порт-Сен-Мартен, 18 ноября 1843), «Эрл Дэмбик» (Одеон, 30 декабря 1843), «Дочь регента» (Комеди Франсез, 1 апреля 1845), «Волшебная сказка» (Варьете, 29 апреля 1845), «Уистити» (Водевиль, 1 октября 1851).

Он стал знаменитым французским театральным деятелем, драматургом, автором приблизительно 170 пьес и оперных и балетных либретто.

В течение нескольких лет, с декабря 1862 года по январь 1874, возглавлял как со-режиссёр парижский театр Опера-Комик, где неоднократно ставились оперы по его сюжетам. Два оперных либретто для театра Опера-Комик они вновь написали вместе с Александром Дюма, это: «Таис» (постановка: 4 ноября 1858), «Роман Эльвиры» (постановка: 4 февраля 1860).

Лёвен работал с такими композиторами, как Адольф Адан, Луи Клаписсон, Амбруаз Тома. В частности, он был автором либретто к балету Жозефа Мазилье «Чёрт на четверых» (музыка Адольфа Адана с использованием мелодий Михаила Глинки, премьера состоялась 11 августа в 1845 в Зале ле Пелетье, главные роли исполнили Карлотта Гризи, Люсьен Петипа, Жозеф и Мария Мазилье, а также Жан Коралли). Этот балет неоднократно переставлялся в России: в московском Большом театре под названием «Сумбурщица-жена» (1846, постановщик и исполнительница гл. партии Екатерина Санковская); в петербургском Большом театре под названием «Своенравная жена, или Со всем прибором сатана» (1851, постановка Жюля Перро), позднее в Мариинском театре как «Своенравная жена» (1885, балетмейстер Мариус Петипа, перенесён в Москву в 1888 году Алексеем Богдановым).

Также в петербургском Большом театре шёл другой балет по его сценарию, Vert-Vert («Зеленое-зеленое», балетмейстер Жозеф Мазилье). Московская императорская труппа, дававшая оперы и балеты на сцене Большого, а пьесы и водевили — на сцене Малого театров, ставила: водевиль «Зелёное-зелёное» (25 мая 1834 в бенефис В. И. Живокини), «Влюбленный рекрут, или Поддельная Швейцария» («La Suisse a Trianon», совместно с Ж.-А. Сен-Жоржем, пер. с фр. Н. И. Куликова; 27 января 1839 в бенефис М. С. Щепкина), «Лауретта, или Красная печать» («Laurette, ou Le cachet rouge», совместно с Ж.-А. Сен-Жоржем, пер. с фр. С. П. Соловьева; 24 января 1841 в бенефис артиста оперной труппы А. О. Бантышева), «Лев и крыса» («Le lion et le rat», совместно с П. Вермоном, пер. с фр. В. И. Родиславского и Н. П. Доброклонского; 19 октября 1853 в бенефис К. Н. Полтавцева).

Более всего работал в соавторстве с Анри де Сен-Жоржем.

Среди его других пьес:

• «Маркиза» — La Marquise, комическая опера в 1 действии, в соавторстве с А. Сен-Жоржем, музыка А.Адана, Париж, Опера Комик, 28 февраля 1835
• «Лютеранин Вены» — Le Luthier de Vienne, комическая опера в 1 действии, в соавторстве с А. Сен-Жоржем, композитор И.Монпу (Hippolyte Monpou), Париж, театр Опера Комик, 30 июня 1836
• Jaguarita l’indienne, комическая опера в 3 действиях, совместно с А. Сен-Жоржем, музыка Ж.Галеви, Paris, Théâtre-Lyrique, 14 мая 1855
• La Fanchonnette, комическая опера в 3 актах, совместно с А. Сен-Жоржем, музыка Л.Клаписсона, Paris, Théâtre-Lyrique, 1 марта 1856
• «Египтянин» — Euryanthe, опера в трех актах, перевод либретто Г.Шези (Helmina von Chézy) совместно с А. Сен-Жоржем, музыка К.Вебера, Paris, Théâtre-Lyrique, 1 сентября 1857
• «Марго» — Margot, комическая опера в 3 актах, совместно с А. Сен-Жоржем, музыка Л.Клариссона, Paris, Théâtre-Lyrique, 5 ноября 1857
• «Мэтр Клод» — Maître Claude, opéra-comique en 1 acte, совместно с А. Сен-Жоржем, музыка Ж.Коэна (Jules Cohen), Paris, Théâtre de l’Opéra-Comique, 19 марта 1861
• «Ювелир из Сент-Джеймс» — Le Joaillier de Saint-James, комическая опера в 3 актах, совместно с А. Сен-Жоржем, musique d’Albert Grisar, Paris, Théâtre de l’Opéra-Comique, 17 февраля 1862
• «Бал-варьете» — Le Bal des Variétés, водевиль в 2 актах, в соавторстве с А. Сен-Жоржем, Paris, Théâtre des Variétés, 28 января 1835
• «Капеллан полка» — L’Aumônier du régiment, музыкальная комедия в 1 акте, в соавторстве с А. Сен-Жоржем, Париж, Théâtre du Palais-Royal, 1 октября 1835
• «Леона, или Парижанин на Корсике» — Léona, ou le Parisien en Corse, музыкальная комедия в 2 действиях, в соавторстве с А. Сен-Жоржем, Париж, Théâtre du Palais-Royal, 14 января 1836
• «Лоретта, или Красная печать» — Laurette, ou le Cachet rouge, комедия-водевиль в 1 действии, в соавторстве с А. Сен-Жоржем, Париж, Théâtre du Vaudeville, 28 января 1836
• «Учительница языков» — La Maîtresse de langues, музыкальная комедия в 1 действии, в соавторстве с А. Сен-Жоржем и Ф.Дюмануаром, Paris, Théâtre du Palais-Royal, 21 февраля 1838
• «Крошечка» — Riquiqui, музыкальная комедия в 3 актах, в соавторстве с А. Сен-Жоржем, Paris, Théâtre du Palais-Royal, 11 марта 1837
• «Швейцария в Трианоне» — La Suisse à Trianon, музыкальная комедия в 1 действии, в соавторстве с А. Сен-Жоржем и Л.-Э. Ванбербушем (Louis-Émile Vanderburch), Париж, Théâtre des Variétés, 9 марта 1838
• «Леди Мельвиль, или Ювелир Сент-Джеймс» — Lady Melvil, ou le Joaillier de Saint-James, комедия с песнями в 3 действиях, в соавторстве с А. Сен-Жоржем, композитор А.Гризара (Albert Grisard), Париж, Théâtre de la Renaissance, 5 ноября 1838
• «Дагобер, или Бесштанники» — Dagobert, ou la Culotte à l’envers, историческая драма в 3 актах, в стахах, с прологом в стихах, в соавторстве с А. Сен-Жоржем и П.Деландом (Paulin Deslandes), Париж, Théâtre du Palais-Royal, 24 января 1839
• «Мадмуазель Нишон» — Mademoiselle Nichon, комедия-водевиль в 1 действии, в соавторстве с А. Сен-Жоржем, Paris, Théâtre des Variétés, 28 января 1839

Отрывок, характеризующий Лёвен, Адольф де

– Вот я тебя! – сказала графиня.
– Мама! что пирожное будет? – закричала Наташа уже смело и капризно весело, вперед уверенная, что выходка ее будет принята хорошо.
Соня и толстый Петя прятались от смеха.
– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.