Лёвен, Стефан

Челль Стефан Лёвен швед. Kjell Stefan Löfven <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Стефан Лёвен, 12 сентября 2014 года.</td></tr>
43-й премьер-министр Швеции
с 3 октября 2014 года
Монарх:	Карл XVI Густав
Предшественник:	Фредрик Райнфельдт
10-й Председатель Социал-демократической партии Швеции
с 27 января 2012 года
Предшественник:	Хокан Юхольт
1-й председатель «IF Metall»
1 января 2006 года — 27 января 2012 года
Предшественник:	Андерс Фербе
Рождение:	21 июля 1957(1957-07-21) (66 лет) Стокгольм, Швеция
Отец:	Карл Альвар Хедберг
Мать:	Маргарет Лёвен
Супруга:	Улла Лёвен (с 2003)
Дети:	нет
Партия:	Социал-демократическая партия
Образование:	Университет Умео
Профессия:	сварщик
Деятельность:	политик, профсоюзный деятель
Военная служба
Годы службы:	1976—1977
Принадлежность:	Швеция Швеция
Род войск:	Вооружённые силы
Звание:	рядовой
Автограф:

Челль Стефан Лёве́н (швед. Kjell Stefan Löfven; род. 21 июля 1957, Стокгольм, Швеция) — шведский государственный и политический деятель, первый председатель профсоюзного объединения «IF Metall» с 1 января 2006 по 27 января 2012 года, председатель Социал-демократической партии Швеции с 27 января 2012 года. По результатам парламентских выборов Лёвен стал 43-м премьер-министром Швеции с 3 октября 2014 года.

Биография

Молодые годы и образование

Челль Стефан Лёвен родился 21 июля 1957 года в стокгольмском районе Аспудден и десять месяцев спустя был отдан в детский дом, так как его мать Маргарет (ум. в 2000), дочь убеждённого нациста, не могла содержать сразу двух детей. Его отцом был Карл Альвар Хедберг. Позже Стефан был взят в приёмную семью из Суннерсты в Соллефтео, и в соответствии с соглашением, его биологическая мать могла взять опеку над ним, когда была готова к этому, однако, этого не произошло. После встречи со своим братом-близнецом Ульфом Стефан узнал, что его фамилия пишется Löfven, хотя он предпочитает вариант Löfvén, как это записано в шведском регистре населения. Его приемный отец Туре Меландер (1926—2003) был лесорубом и рабочим на заводе, в то время как его приемная мать Ирис Меландер помогала по дому инвалидам и старикам. В приемной семье было двое своих детей: Моника и Роланд.

Стефан проучился 9 лет в средней школе в Соллефтео, после чего закончил двухлетний курс гимназии по специальности экономика. Затем он прошёл 48-недельные курсы сварщиков при Государственном управлении рынка труда в Крамфорсе. Позже Стефан поступил в Институт социальных наук в Умео, но был отчислен после полутора лет учёбы. Приемные родители рассказывали Стефану, что его мать живёт в Стокгольме, они переписывались с ней и братом, а мать регулярно присылала сыну подарки. Когда Стефану было 22 года, он разыскал свою биологическую мать и брата. Сегодня, Стефан с братом Ульфом регулярно общаются и часто обсуждают политику (он — глава охранной фирмы и голосует за «Альянс»). В детстве Стефан любил играть в футбол и хоккей, увлекался джиу-джитсу, но рано начал работать, в том числе на почте и лесопильном заводе. Вдохновленный примером Улофа Пальме, он основал Объединение молодых социал-демократов в Суннерсте, став его председателем. В течение 11 месяцев с 1976 по 1977 год Стефан проходил военную службу в Емтландской авиационной флотилии.

Работа в профсоюзах

В 1979 году Лёвен начал работать сварщиком на заводе Хёгглундс в Эрншёльдсвике. Два года спустя он был выбран представителем профсоюзной группы и начал защищать права рабочих. В 1995 году он занял пост омбудсмена в Союзе шведских металлистов, специализируясь на таких областях, как переговоры по контрактам и международные отношения. В 2001 году он был избран вице-председателем Союза и в ноябре 2005 года был избран первым председателем вновь образованного профсоюза рабочих металлургической промышленности «IF Metall», проработав на этой должности до 2012 года.

Политическая карьера

В 2006 году Лёвен был избран в исполнительный комитет Социал-демократической партии Швеции. В январе 2012 года, после отставки Хокана Юхольта с поста председателя партии, было сообщено, что Лёвен рассматривается в качестве его преемника. 27 января он был единогласно избран председателем социал-демократов, таким образом, став лидером оппозиции, готовым вести свою партию к парламентским выборам 2014 года. Решение правления партии был поддержано конгрессом 4 апреля 2013 года.

Лёвен сразу сделал акцент на промышленной и инновационной политике социал-демократов, в частности на активном содействии развитию бизнеса. 1 мая 2013 года, во время своего первого выступления в качестве председателя партии, он озвучил идею создания Совета по инновационной политике. На первых для Лёвена выборах в Европейский парламент 2014 года социал-демократы получили 24,19 % голосов, что стало незначительным снижением по сравнению с выборами 2009 года, поскольку было потеряно лишь одно место в Европарламенте. В то же время, этот результат стал самым низким для социал-демократов со времен введения всеобщего избирательного права в Швеции.

14 сентября 2014 года «красно-зелёная коалиция», включающая в себя собственно самих социал-демократов, а также Левую и Партию зелёных, одержала победу над правящей правой коалицией «Альянс за Швецию» премьер-министра Фредрика Райнфельдта, получив 43,8 % голосов и претендуя на 159 мест в Риксдаге. После объявления предварительных итогов выборов, Райнфельдт объявил о готовности подать в отставку с поста премьера и лидера Умеренной коалиционной партии, а Лёвен перед своими товарищами по партии сказал, что «народ Швеции требует перемен», и «я готов сформировать новое правительство в Швеции»:

Пора продемонстрировать свою ведущую роль. Важны решительные действия, но также есть время и на размышления. Швеции необходимо правительство, которое может обойтись без ультраправых, даже если они считают себя «царетворцами».

Однако, позже Лёвен отказался от сотрудничества и с Левой партией.

Пост премьер-министра

2 октября 2014 года спикер Риксдага Урбан Алин на заседании предложил кандидатуру Лёвена на должность премьер-министра Швеции. Из 349 депутатов, «за» 132, «против» — 49 (все «Демократы Швеции»), воздержались — 154 («Альянс за Швецию»: Умеренная коалиционная партия, Народная партия — либералы, Партия Центра, Христианско-демократическая партия; Левая партия), отсутствовало — 14 депутатов (в Швеции существует система отрицательного парламентаризма, и поэтому кандидатура на пост премьера не обязательно должна набрать большинство голосов 349 депутатов, то есть по крайней мере не больше 175 голосов «против»). После заседания Лёвена поздравили премьер-министр Финляндии Александр Стубб, президент Франции Франсуа Олланд и вице-канцлер Германии Зигмар Габриэль.

Правовое признание Государства Палестина

3 октября, выступая в Риксдаге, Лёвен объявил состав правительсва и сказал, что «шведский народ проголосовал за перемены в правительстве и новое направление в политике. Кабинет министров, состоящий из членов СДПШ и ПООС, готов сегодня взять на себя эту задачу», отметив, что «Швеция не будет искать членства в НАТО», а будущий курс правительства включит в себя уменьшение вредных выбросов ископаемого топлива, инвестиции в инфраструктуру и улучшение общественного транспорта, увеличение объёмов строительства жилья, борьбу с бедностью и безработицей, развитие демократии и равенства всех людей, укрепление обороны, сотрудничество со странами Скандинавского полуострова, поддержку борьбы ООН с ИГИЛ и продолжение помощи правительству Афганистана, содействие прекращению войны в Сирии и «российской аннексии Крыма» как преступления против международного права, а также признание Государства Палестина в соответствии с принципом двух государств для двух народов. Если этот план осуществится, то Швеция станет первой страной-членом Европейского союза, признавшей Государство Палестина (Государство Палестина признано 134 государствами-членами ООН, де-факто резолюцией Генеральной Ассамблеи ООН, в 2013 году Швеция подняла статус дипломатической миссии Палестины до уровня посольства). После этого, президент Государства Палестина Махмуд Аббас назвал намерения Лёвена «отличными и почетными», выразив надежду, что за Швецией последуют и другие страны. В ответ на речь Лёвена, представитель Государственного департамента США Джен Псаки сказала, что «мы считаем, что международное признание Палестины государством преждевременно», отметив, что США «поддерживают палестинскую государственность», но уверены, что «этот процесс должен быть выработан путём согласия всех сторон об условиях, по которым два государства будут сосуществовать в будущем». В то же время в министерстве иностранных дел Израиля сообщили о вызове посла Швеции Карла Магнуса Нессера для разъяснений, а сам министр Авигдор Либерман заявил, что «если уж ближневосточная тема волнует нового шведского премьера до такой степени, что он нашел нужным уделить ей место в своей речи перед присягой, то на Ближнем Востоке хватает более насущных проблем, включая ежедневную массовую гибель в Сирии, Ираке и других горячих точка региона».

30 октября, на пресс-конференции во дворце Розенбад после заседания правительства, министр иностранных дел Швеции Маргот Валльстрём объявила о том, что «сегодня правительство решило признать Государство Палестина. Это важный шаг, который подтверждает право палестинцев на самоопределение». Заместитель министра Изабелла Лёвин отметила, что «цель признания Палестинского государства Швецией — содействие будущему, в котором Израиль и Палестина смогут жить бок о бок в мире и безопасности. Мы хотим поддержать веру и надежду на мирное будущее среди молодых палестинцев и израильтян, которые иначе могут решить, что из нынешней ситуации нет выхода». После этого, министерство иностранных дел Израиля отозвало своего посла в Швеции для консультация, а сам министр Авигдор Либерман заявил, что «ближневосточная политика намного сложнее сборки мебели из IKEA».

Инцидент с иностранной подлодкой

После обнародования министерством обороны данных о том, в территориальных водах зафиксировано ведение иностранной подводной деятельности, 14 ноября на пресс-конференции в Стокгольме, командующий вооружёнными силами Швеции генерал Сверкер Йорансон заявил, что «военные подтверждают, что малая подводная лодка нарушила территориальные воды Швеции. Мы исключаем все альтернативные объяснения», а Лёвен отметил, что «наши Вооруженные силы не смогли определить, какая страна за этим стоит, но ясно одно — это серьезный инцидент, кто-то проник в наши территориальные воды нелегально», добавив, что «мы защитим шведскую территориальную целостность всеми имеющимися средствами»

Досрочные выборы

3 декабря, после того как правоцентристские партии отклонили проект бюджета, представленный действующим правительством, и после безрезультатных попыток договориться с четырьмя основными правыми партиями Риксдага с их желанием победить действующее правительство, Стефан Лёвен на пресс-конференции объявил о назначении проведения досрочных выборов на 22 марта 2015 года.

Правительство Стефана Лёвена (с 3 октября 2014 года)

Новый состав правительства был объявлен премьер-министром Стефаном Лёвеном 3 октября 2014 года в Риксдаге, и в тот же день был приведён к присяге в Королевском дворце в Стокгольме в присутствии короля Швеции Карла XVI Густава. Правительство состоит из 24 министров, 18 из которых — члены Социал-демократической партии, а 6 — Партии Зелёных.

Личная жизнь

Со своей женой Уллой, Стефан познакомился на работе 20 лет назад, когда она была замужем и имела двух детей. Её брак распался и в ноябре 2003 года она вышла за Стефана, называющего её любовью всей своей жизни. Общих детей нет, а обязанности по дому они делят пополам. Стефан любит читать книги и слушать оперу, а также он активно занимается спортом.

Ссылки

• [www.riksdagen.se/en/Members-and-parties/Ej-invalda-personer/Stefan-Lofven/ Стефан Лёвен] на сайте Риксдага
• [www.socialdemokraterna.se/Stefan-Lofven/ Стефан Лёвен] на сайте Социал-демократической партии Швеции

Отрывок, характеризующий Лёвен, Стефан

– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».