Саватий (Лёвшин)
Архиепископ Саватий<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"> </td></tr>
| ||
| ||
|---|---|---|
| 10 октября 1882 — 19 марта 1898 | ||
| Церковь: | Древлеправославная Церковь Христова старообрядцев, приемлющих белокриницкую иерархию | |
| Предшественник: | Антоний (Шутов) | |
| Преемник: | Иоанн (Картушин) | |
| ||
| 6 декабря 1862 — 10 октября 1882 | ||
| Предшественник: | епархия учреждена | |
| Преемник: | Мефодий (Екимов) | |
| Имя при рождении: | Степан Васильевич Лёвшин | |
| Рождение: | 1824 Пермская губерния | |
| Смерть: | 8 сентября 1898 Рогожское кладбище, Москва | |
| Похоронен: | Рогожское кладбище, Москва | |
| Принятие священного сана: | 1856 год | |
| Принятие монашества: | 1856 году | |
| Епископская хиротония: | 6 декабря 1862 года | |
Архиепи́скоп Савати́й (в миру Стапа́н Васи́льевич Лёвшин; 1824, Черноисточинский завод, Верхотурский уезд, Пермская губерния — 8 сентября 1898, Москва) — предстоятель Древлеправославной Церкви Христовой старообрядцев, приемлющих белокриницкую иерархию с титулом архиепископ Московский и всея Руси.
Биография
Родился в 1824 года в семье крестьянина Черноисточинского завода Верхотурского уезда Пермской губернии, принадлежавшего Демидовым. С младенчества воспитывался в старообрядческой среде.
В 25 лет он ушел в тайгу «ради спасения душевного». Глухие уральские леса и в XIX веке по-прежнему изобиловали десятками потаённых убежищ и небольших обителей, в которых проживало по 2—3, а иногда и до десятка старообрядческих иноков.
Около 10 лет провёл в скитаниях, спасаясь от властей, переходя из одного скита в другой.
В 1856 году был пострижен епископом Саратовским Афанасием (Кулибиным) в иночество в старообрядческом скиту на Урале.
К тому инок Савватий был уже начитан и хорошо подготовлен. Отличная память и великолепный музыкальный слух, которыми обладал молодой инок, по всей видимости, расположили епископа Афанасия. Вскоре Савватий был удостоен степени иеродиакона, а еще через неделю возведён рукоположён в священноинока.
Став священником, начал путешествовать по Уралу и Западной Сибири, проповедуя древлеправославие и совершая необходимые требы.
В 1857 году в Сылвенском заводе Савватий был первый раз арестован и по окончании следствия выслан на родину. По видимому он не задержался надолго в Черноисточинске и стал ездить по уездам Пермской, Оренбургской и Тобольской губерний. В конце 1850-х годов некоторое время провёл в старообрядческом златоустовском скиту, в 1860 году он неоднократно служил литургии в Тюмени, в 1861—1862 годы объехал с проповедью Шадринский, Курганский, Ялуторовский и Тюменский округа, где основательно познакомился с местными староверами и зарекомендовал себя ревностным поборником «древлего благочестия».
6 декабря 1862 года по поручению епископа Онуфрия, управлявшего в то время российскими церковно-иерархическими делами, епископ Казанский Пафнутий (Шикин) рукоположил Саватия в епископа на Тобольскую и всея Сибири епархию[1].
Дважды во время архиерейских служений жандармы пытались арестовать Саватия, но в последний момент он спасался. В третий раз, в 1865 году, он был арестован в Томской губернии, в деревне Красный Яр, по обвинению в наименовании себя епископом и пропаганде старообрядчества. Просидел в томском тюремном замке шесть лет. В 1871 году его сослали в Тулу под надзор полиции.
Предстоятельство
После смерти архиепископа Московского Антония (Шутова) Освященный собор избрал его на Московский престол, и 10 октября 1882 года епископы Казанский Пафнутий (Шикин), Новозыбковский и Балтский Сильвестр (Малышев) и Нижегородский Кирил возвели его в архиепископское достоинство[2].
Будучи архиепископом, заботился о пополнении старообрядческих общественных библиотек, куда делал ценные «вклады».
В сане Архиепископа Московского и всея Руси он служил почти 16 лет. Слабым характером архиепископа Саватия воспользовались члены «духовного совета», состоявшего из старообрядческих священников и мирян Москвы, фактически забравшие всю духовную власть.
Автор ряда посланий и поучений. Был владельцем нескольких больших книжных собраний.
В 1898 году был вынужден дать подписку правительству в том, что не будет более называться Архиепископом и священнодействовать[3]. После этого он, как сложивший с себя священный сан, решением Освященного собора в 19 марта 1898 года был удалён на покой. Ему было позволено избрать себе место жительства по своему усмотрению кроме Московской губернии, а также келейно служить литургию с разрешения местного епископа[4].
Остаток жизни провёл в скитах Саратовской губернии.
Скончался 8 сентября 1898 в Москве, погребен на Рогожском кладбище.
Напишите отзыв о статье "Саватий (Лёвшин)"
Литература
- Судьба первого лжеепископа старообрядческого с титулом «Тобольский и всея Руси» // Тобольские епархиальные ведомости, 1892. № 12;
- Пругавин А. С. Старообрядчество во второй половине XIX в. М., 1904;
- Макаров В. Е. Краткий очерк истории старообрядчества от Никона до наших дней // Старообрядческая мысль, 1910. № 2;
- Поплавная В. А. Книги из библиотеки первого сибирского старообрядческого епископа Савватия // Книга и книжное дело Сибири: история, современность, перспективы развития. Новосибирск, 1989.
Примечания
- ↑ [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_6203 Саватий (Левшин)]
- ↑ [www.rpsc.ru/index.php?id=79 Древлеправославная Церковь в XIX — начале XX века]
- ↑ [www.pravenc.ru/text/77938.html Белокриницкая иерархия]
- ↑ [rpsc.ru/misc/other/1898-g-mart-nizhniy-novgorod/ » 1898 г. март, Нижний Новгород Русская Православная Старообрядческая Церковь]
Ссылки
- [www.ihist.uran.ru/_ency-show-1750 САВВАТИЙ (до пострижения Левшин Степан Васильевич)] // Уральская историческая энциклопедия
- [rpsc.ru/history/pervosvyatiteli-moskovskie-i-vseya-rusi/arhiepiskop-savatiy-18811898 Архиепископ Саватий (1881—1898)] на официальном сайте РПСЦ
| ||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Саватий (Лёвшин)
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
Несколько мгновений после того, как затихли перекаты выстрелов по каменному Кремлю, странный звук послышался над головами французов. Огромная стая галок поднялась над стенами и, каркая и шумя тысячами крыл, закружилась в воздухе. Вместе с этим звуком раздался человеческий одинокий крик в воротах, и из за дыма появилась фигура человека без шапки, в кафтане. Держа ружье, он целился во французов. Feu! – повторил артиллерийский офицер, и в одно и то же время раздались один ружейный и два орудийных выстрела. Дым опять закрыл ворота.
За щитами больше ничего не шевелилось, и пехотные французские солдаты с офицерами пошли к воротам. В воротах лежало три раненых и четыре убитых человека. Два человека в кафтанах убегали низом, вдоль стен, к Знаменке.
– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
