Лёгкая атлетика на летней Универсиаде 1961 — мужчины

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

На первой летней Универсиаде в Софии (Болгария) мужчины разыграли 19 комплектов наград. Наибольшее количество медалей завоевали советские спортсмены — 12 (6 золотых, 5 серебряных, 1 бронзовая).

Легкоатлеты Советского Союза шесть раза поднимались на высшую ступень пьедестала почёта — Валентин Чистяков (100 метров с барьерами), Валерий Брумель (прыжки в высоту), Игорь Тер-Ованесян (прыжки в длину), Виктор Липснис (толкание ядра), Василий Кузнецов (десятиборье) и эстафета 4х100 метров.

Валерий Брумель установил новый мировой рекорд в прыжках в высоту — 2,25 метра. В Софии Василий Кузнецов выиграл вторую золотую медаль Универсиад в легкоатлетическом многоборье.



Победители и призёры

Дисциплина Золото Серебро Бронза
100 м Энрике Фигерола (Куба) Бервин Джонс (Великобритания) Ласло Михайфи (Венгрия)
200 м Ласло Михайфи (Венгрия) Брайан Смоуха (Великобритания) Брайан Ансон (Великобритания)
400 м Йозеф Троусил (Чехословакия) Жак Пенневаерт (Бельгия) Отто Грассхофф (ФРГ)
800 м Рон Делэйни (Ирландия) Рудольф Клабан (Австрия) Вольфганг Шолль (ФРГ)
1500 м Томас Сэлинджер (Чехословакия) Золтан Вамос (Румыния) Рудольф Клабан (Австрия)
5000 м Янош Пинтер (Венгрия) Андрей Барабаш (Румыния) Петер Кубицки (ФРГ)
110 м с барьерами Валентин Чистяков (СССР) Клаус Виллимкцик (ФРГ) Веслав Крол (Польша)
400 м с барьерами Сальваторе Морале (Италия) Георгий Чевычалов (СССР) Элио Катола (Италия)
Эстафета 4х100 м СССР Япония ФРГ
Эстафета 4х400 м ФРГ Чехословакия Великобритания
Прыжки в высоту Валерий Брумель (СССР) Игорь Кашкаров (СССР) Милан Валента (Чехословакия)
Прыжки с шестом Димитр Хлебаров (Болгария) Жерар Баррас (Швейцария) Игорь Петренко (СССР)
Прыжки в длину Игорь Тер-Ованесян (СССР) Такаюки Оказаки (Япония) Иван Иванов (Болгария)
Тройной прыжок Сорин Иоан (Румыния) Олег Ряховский (СССР) Томио Ота (Япония)
Толкание ядра Виктор Липснис (СССР) Дитер Урбах (ФРГ) Жигмонд Надь (Венгрия)
Метание диска Эдмунд Пятковский (Польша) Каупо Метсур (СССР) Вирджил Манолеску (Румыния)
Метание молота Дьюла Живоцки (Венгрия) Геннадий Кондрашов (СССР) Джон Лоулер (Ирландия)
Метание копья Гергели Кульчар (Венгрия) Януш Сидло (Польша) Рольф Херингс (ФРГ)
Десятиборье Василий Кузнецов (СССР) Милан Кузманов (Болгария) Клаус-Дитер Рёпер (ФРГ)

Ссылка

  • [www.hickoksports.com/history/univmtandf.shtml Результаты мужского легкоатлетического турнира летней Универсиады 1961 на сайте hickoksports.com]  (англ.)


Напишите отзыв о статье "Лёгкая атлетика на летней Универсиаде 1961 — мужчины"

Отрывок, характеризующий Лёгкая атлетика на летней Универсиаде 1961 — мужчины

Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.


Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.