Лёгкие крейсера типа «Дюка д’Аоста»
Лёгкие крейсера типа «Дюка д’Аоста» — тип лёгких крейсеров итальянского флота времён Второй мировой войны. Построено два корабля: «Дюка д’Аоста» (Emmanuele Filiberto Duca d’Aosta), «Эудженио ди Савойя» (Eugenio di Svoia). Являлись дальнейшим развитием лёгких крейсеров типа «Раймондо Монтекукколи». В военно-морской литературе классифицируются как тип «Кондоттьери D» (Condottieri D). Послужили прототипом для кресеров типа «Киров».
Содержание
Конструкция
Корпус
Лёгкие крейсера типа «Дюка д’Аоста» имели клёпанный корпус с полубаком, который простирался примерно на одну треть его длины. Система набора была смешанной (средняя часть по продольной системе, оконечности — по поперечной). 21 водонепроницаемая поперечная переборка делила корпус на 22 отсека. Предполагалось, что корабли смогут выдерживать затопление любых двух смежных отсеков. Поперечная метацентрическая высота при нормальном водоизмещении составляла 1,52 м.
Главная энергетическая установка
Энергетическая установка состояла из трёх котельных отделений, в которых размещалось шесть 4-коллекторных водотрубных котлов Yarrow с вертикальными пароперегревателями (производительность — по 80 т/ч давлением до 25 кг/см² и температурой до 350°С). В двух машинных отделениях были установлены два трёхкорпусных ГТЗА системы Parsons номинальной мощностью по 55 000 л.с. каждый при 250 об./мин у гребного вала. На корабле были два вспомогательных котла. Реальная скорость крейсеров в море составляла около 34 узлов.
Электроэнергетическая установка включала четыре турбогенератора по 160 кВт, установленные попарно в носовом и кормовом машинных отделениях, и два дизель-генератора той же мощности, расположенные в носовом и кормовом отделениях ниже ватерлинии за пределами бронированной цитадели. В силовой электросети использовался постоянный ток напряжением 220 В. Запасы мазута составляли 1635 т, турбинного масла — 70 т, котельной воды — 253 т, питьевой — 59 т.
Вооружение
Главный калибр корабля составляли четыре 152-мм двухорудийные артиллерийские установки, которые располагались линейно-возвышенно в носовой и кормовой частях корабля. Они отличались мощной баллистикой, имели раздельно-гильзовое заряжание с клиновым горизонтально-скользящим затвором. Боекомплект каждого орудия составлял по 250 выстрелов. Система управления огнём артиллерии главного калибра состояла из центрального автомата стрельбы в центральном артиллерийском посту, командно-дальномерного поста с визиром центральной наводки и двумя 5-метровыми стереодальномерами. Во второй и третьей башнях были дополнительные стереодальномеры с базой 7,2 м и башенные автоматы стрельбы, что давало возможность управлять огнём автономно.
Универсальный калибр был представлен тремя 100-мм спаренными палубными артустановками системы Минизини с боекомплектом 250 выстрелов на ствол (одна была в диаметральной плоскости). У этих установок были полуавтоматическое патронное заряжание и электрические привода наведения, однако по скорости наводки, скорострельности и эффективности этот универсальный калибр уже почти не отвечал требованиям в начале войны. Имелось две группы (правого и левого борта) морских приборов управления артиллерийским зенитным огнём с двумя зенитными автоматами стрельбы и двумя визирно-дальномерными постами с 3-метровыми стереодальномерами.
Малокалиберная зенитная артиллерия корабля располагала четырьмя 37-мм спаренными и восемь 20-мм одноствольными зенитными автоматами фирмы «Breda»: современными, но стрелявшими с наведением только от стандартных оптических и диоптрических прицельных устройств.
Торпедное вооружение было представлено двумя трёхтрубными 533-мм наводящимися торпедными аппаратами: всего было 12 торпед, 6 из которых были в аппаратах и ещё 6 на стеллажах поблизости на надстройке, без боевых зарядных устройств. В ходе войны, однако, от торпед моряки отказались, поскольку хранить их было весьма опасно, а надобность в них не была большой: освободившиеся веса использовались для хранения дополнительного боезапаса зенитных автоматов.
На кораблях были также два бомбомёта и два кормовых бомбосбрасывателя для противолодочных глубинных бомб. В перегруз крейсер принимал на минные дорожки верхней палубы мины заграждения (до 150 штук, в зависимости от образца). На шкафуте крейсера была поворотная катапульта, на которой хранилось два поплавковых гидросамолёта-биплана IMAM Ro.43.
Бронирование
Броневая цитадель простиралась от 187 до 27 шпангоута (была принята обратная система отчёта шпангоутов, начиная от кормового перпендикуляра), формировалась 70-мм нижним и 20-мм верхним броневыми поясами, 35-мм продольной броневой переборкой (отстояла на 3,5 м от главного броневого пояса) и 20-мм броневой платформой, соединявшей их основания. Дополнительно устанавливались 50-мм носовой и кормовой траверзы, а также 30…35-мм главная броневая и 12…15-мм верхняя палуба и палуба полубака. Башни главного калибра защищались вертикальной 90-мм броней. Барбеты башен главного калибра выше верхней палубы прикрывались 50-мм броней, ниже уровня верхней палубы прикрывались 45-мм броней, ближе к погребам её толщина уменьшалась до 30 мм. Щиты универсальных 100-мм орудий имели 8-мм защиту. Боевая рубка имела 100-мм вертикальную броню, крыша — 30 мм.
Служба
«Дюка д’Аоста» заложен 29 октября 1932 года. Спущен на воду 22 апреля 1934 года. Вошёл в строй 13 июля 1935 года. 6 февраля 1949 передан СССР по результатам раздела итальянского флота. Переименован в «Сталинград», затем в «Керчь» и входил в состав Черноморского флота пока не был исключен из списков 20 февраля 1959 года.
«Эудженио ди Савойя» заложен 6 июля 1933 года. Спущен на воду 16 июня 1935 г. Вошёл в строй 16 января 1936 года. Назван в честь Евгения Савойского. Передан в качестве репараций Греции в июле 1950 года, переименован «Элли II» и находился в составе ВМС Греции до 1973 года.
Напишите отзыв о статье "Лёгкие крейсера типа «Дюка д’Аоста»"
Примечания
- ↑ Все данные на июнь 1940 г.
Ссылки
- [www.wunderwaffe.narod.ru/WeaponBook/Ital_Cr/05.htm Лёгкие крейсера итальянского флота] (рус.). Проверено 26 января 2012. [www.webcitation.org/66HJYV4Nq Архивировано из первоисточника 19 марта 2012].
Литература
- Малов А.А., Патянин С.В. Легкие крейсера типов «Монтекукколи» и «Аоста» (рус.) // Морская Кампания : журнал. — Москва: ООО «Издательство ВЭРО Пресс», 2009. — № 6 (27). — С. 64.
- Ненахов Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров 1910—2005. — Минск, Харвест, 2007.
- Патянин С. В. Дашьян А. В. и др. Крейсера Второй мировой. Охотники и защитники — М.: Коллекция, Яуза, ЭКСМО, 2007.
- Трубицын С.Б. Лёгкие крейсера Италии. 1934—1972. — СПб.: Р.Р. Муниров, 2008. — ISBN 978-5-98830-029-8.
- Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1922—1945.- Annapolis, Maryland, U.S.A. : Naval Institute Press, 1996.
- M. J. Whitley. Cruisers of World War Two. An international encyclopedia. — London, Arms & Armour, 1995.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Лёгкие крейсера типа «Дюка д’Аоста»
После казни Пьера отделили от других подсудимых и оставили одного в небольшой, разоренной и загаженной церкви.
Перед вечером караульный унтер офицер с двумя солдатами вошел в церковь и объявил Пьеру, что он прощен и поступает теперь в бараки военнопленных. Не понимая того, что ему говорили, Пьер встал и пошел с солдатами. Его привели к построенным вверху поля из обгорелых досок, бревен и тесу балаганам и ввели в один из них. В темноте человек двадцать различных людей окружили Пьера. Пьер смотрел на них, не понимая, кто такие эти люди, зачем они и чего хотят от него. Он слышал слова, которые ему говорили, но не делал из них никакого вывода и приложения: не понимал их значения. Он сам отвечал на то, что у него спрашивали, но не соображал того, кто слушает его и как поймут его ответы. Он смотрел на лица и фигуры, и все они казались ему одинаково бессмысленны.
С той минуты, как Пьер увидал это страшное убийство, совершенное людьми, не хотевшими этого делать, в душе его как будто вдруг выдернута была та пружина, на которой все держалось и представлялось живым, и все завалилось в кучу бессмысленного сора. В нем, хотя он и не отдавал себе отчета, уничтожилась вера и в благоустройство мира, и в человеческую, и в свою душу, и в бога. Это состояние было испытываемо Пьером прежде, но никогда с такою силой, как теперь. Прежде, когда на Пьера находили такого рода сомнения, – сомнения эти имели источником собственную вину. И в самой глубине души Пьер тогда чувствовал, что от того отчаяния и тех сомнений было спасение в самом себе. Но теперь он чувствовал, что не его вина была причиной того, что мир завалился в его глазах и остались одни бессмысленные развалины. Он чувствовал, что возвратиться к вере в жизнь – не в его власти.
Вокруг него в темноте стояли люди: верно, что то их очень занимало в нем. Ему рассказывали что то, расспрашивали о чем то, потом повели куда то, и он, наконец, очутился в углу балагана рядом с какими то людьми, переговаривавшимися с разных сторон, смеявшимися.
– И вот, братцы мои… тот самый принц, который (с особенным ударением на слове который)… – говорил чей то голос в противуположном углу балагана.
Молча и неподвижно сидя у стены на соломе, Пьер то открывал, то закрывал глаза. Но только что он закрывал глаза, он видел пред собой то же страшное, в особенности страшное своей простотой, лицо фабричного и еще более страшные своим беспокойством лица невольных убийц. И он опять открывал глаза и бессмысленно смотрел в темноте вокруг себя.
Рядом с ним сидел, согнувшись, какой то маленький человек, присутствие которого Пьер заметил сначала по крепкому запаху пота, который отделялся от него при всяком его движении. Человек этот что то делал в темноте с своими ногами, и, несмотря на то, что Пьер не видал его лица, он чувствовал, что человек этот беспрестанно взглядывал на него. Присмотревшись в темноте, Пьер понял, что человек этот разувался. И то, каким образом он это делал, заинтересовало Пьера.
Размотав бечевки, которыми была завязана одна нога, он аккуратно свернул бечевки и тотчас принялся за другую ногу, взглядывая на Пьера. Пока одна рука вешала бечевку, другая уже принималась разматывать другую ногу. Таким образом аккуратно, круглыми, спорыми, без замедления следовавшими одно за другим движеньями, разувшись, человек развесил свою обувь на колышки, вбитые у него над головами, достал ножик, обрезал что то, сложил ножик, положил под изголовье и, получше усевшись, обнял свои поднятые колени обеими руками и прямо уставился на Пьера. Пьеру чувствовалось что то приятное, успокоительное и круглое в этих спорых движениях, в этом благоустроенном в углу его хозяйстве, в запахе даже этого человека, и он, не спуская глаз, смотрел на него.
– А много вы нужды увидали, барин? А? – сказал вдруг маленький человек. И такое выражение ласки и простоты было в певучем голосе человека, что Пьер хотел отвечать, но у него задрожала челюсть, и он почувствовал слезы. Маленький человек в ту же секунду, не давая Пьеру времени выказать свое смущение, заговорил тем же приятным голосом.
– Э, соколик, не тужи, – сказал он с той нежно певучей лаской, с которой говорят старые русские бабы. – Не тужи, дружок: час терпеть, а век жить! Вот так то, милый мой. А живем тут, слава богу, обиды нет. Тоже люди и худые и добрые есть, – сказал он и, еще говоря, гибким движением перегнулся на колени, встал и, прокашливаясь, пошел куда то.
– Ишь, шельма, пришла! – услыхал Пьер в конце балагана тот же ласковый голос. – Пришла шельма, помнит! Ну, ну, буде. – И солдат, отталкивая от себя собачонку, прыгавшую к нему, вернулся к своему месту и сел. В руках у него было что то завернуто в тряпке.
– Вот, покушайте, барин, – сказал он, опять возвращаясь к прежнему почтительному тону и развертывая и подавая Пьеру несколько печеных картошек. – В обеде похлебка была. А картошки важнеющие!
Пьер не ел целый день, и запах картофеля показался ему необыкновенно приятным. Он поблагодарил солдата и стал есть.
– Что ж, так то? – улыбаясь, сказал солдат и взял одну из картошек. – А ты вот как. – Он достал опять складной ножик, разрезал на своей ладони картошку на равные две половины, посыпал соли из тряпки и поднес Пьеру.
– Картошки важнеющие, – повторил он. – Ты покушай вот так то.
Пьеру казалось, что он никогда не ел кушанья вкуснее этого.
– Нет, мне все ничего, – сказал Пьер, – но за что они расстреляли этих несчастных!.. Последний лет двадцати.
– Тц, тц… – сказал маленький человек. – Греха то, греха то… – быстро прибавил он, и, как будто слова его всегда были готовы во рту его и нечаянно вылетали из него, он продолжал: – Что ж это, барин, вы так в Москве то остались?
– Я не думал, что они так скоро придут. Я нечаянно остался, – сказал Пьер.
– Да как же они взяли тебя, соколик, из дома твоего?
– Нет, я пошел на пожар, и тут они схватили меня, судили за поджигателя.
– Где суд, там и неправда, – вставил маленький человек.
– А ты давно здесь? – спросил Пьер, дожевывая последнюю картошку.
– Я то? В то воскресенье меня взяли из гошпиталя в Москве.
– Ты кто же, солдат?
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
