Крейсера типа «Тикума»
«Тикума» (яп. 筑摩型防護巡洋艦 Тикума-гата бо:го:дзюнё:кан, в некоторых русских переводах «Чикума») — тип лёгких крейсеров японского императорского флота времён Первой мировой войны. Головной корабль и класс названы в честь реки Тикума в префектуре Нагано. Всего построено 3 единицы: «Тикума», «Яхаги», «Хирадо». Разрабатывались под влиянием конструкции британских крейсеров типа «Веймут», но были уже, длиннее и несли бортовую броню в районе торпедного отсека. Головной корабль заложен на полтора года раньше британских крейсеров типа «Чатам». Первые быстроходные турбинные крейсера Японии.
Содержание
Конструкция
Корпус и компоновка
Распределение веса элементов крейсеров выглядело следующим образом:
| Масса, т | В процентах | |
|---|---|---|
| Корпус и снаряжение | 2278,0 | 45,20 % |
| Броневая защита | 439,0 | 8,71 % |
| Вооружение | 363,0 | 7,20 % |
| Энергетическая установка | 1175,0 | 23,31 % |
| Топливо (уголь) | 500 | 9,92 % |
| Оборудование | 285,0 | 5,65 % |
| Водоизмещение нормальное | 5040,0 | 100 %[2] |
Броневая защита
Как и на «Тонэ», основой защиты крейсеров была броневая палуба, прикрывавшая энергетическую установку. Она собиралась из 22,2-мм листов никелевой стали, бортовые скосы (под углом 35°, ширина — 2,75 м) дополнительно усиливались 35-мм плитами из того же материала — суммарная их толщина составляла 57,2 мм. Пространство между броневой палубой и расположенной над ней средней палубой было занято угольными бункерами, как и между бортом и отсеками энергетической установки[3].
Расположенный на средней палубе в корме торпедный отсек имел стенки из 89-мм (против 25,4 мм на «Тонэ») плит крупповской брони и потолок из 12,7-мм стали НТ. Боевая рубка же защищалась 102-мм плитами крупповской брони[3].
Энергетическая установка
На крейсерах устанавливалась паротурбинная установка (с работающими напрямую на валы паровыми турбинами) мощностью 22 500 л. с. (16,549 МВт). При полуторакратном приросте мощности по сравнению с оснащённым поршневыми машинами «Тонэ» она была лишь немногим тяжелее, энерговооружённость возросла с 14,2 до 19,2 л. с. на тонну ЭУ. Проектная скорость хода крейсеров составляла 26 узлов, или на 3 узла больше, чем у предшественника. Таким образом, «Тикума», «Хирато» и «Яхаги» стали первыми японскими быстроходными турбинными крейсерами[4].
На «Тикуме» и «Хирато» устанавливались по две турбины Брауна-Кёртисса на 11 250 л. с., изготовленные по лицензии компанией «Кавасаки». Каждая из них включала пятнадцать ступеней переднего хода и два ротора заднего, вращая вал с максимальной частотой оборотов 340 об/мин. Турбины эти были близкими аналогами установленных на линкорах типа «Кавати», только на крейсерах диаметр начальной окружности был уменьшен с 3,66 до 2,74 м. На «Яхаги» же были установлены четыре турбины Мицубиси-Парсонса, произведённые заводом «Мицубиси» в Нагасаки. Две из них были высокого давления (ТВД) и работали на внешние валы, две — низкого (ТНД) и работали на внутренние, максимальная частота оборотов в обеих случаях составляла 470 об/мин. Дополнительно имелись крейсерские турбины, соединённые последовательно с ТНД и при переходе на экономичный ход работавшие на внутренние валы (крейсерская турбина высокого давления вращала левый вал, низкого давления — правый). Две турбины заднего хода были размещены в корпусах ТНД[5].
Па́ром турбины питали шестнадцать водотрубных котлов с трубками малого диаметра типа «Кампон» (в 1914 году с появлением более совершенных котлов «Ро Го» получили обозначение «И Го»). Котлы были расположены в четырёх котельных отделениях (четыре малых — в первом и по четыре больших — в остальных), продукты сгорания от них выводились в четыре дымовые трубы (одна на каждое отделение). Рабочее давление насыщенного пара — 19,35 кгс/см², на двенадцати больших котлах «Тикумы» при этом использовался перегретый пар (температура на 31 °C больше температуры насыщенного пара при том же давлении). На этапе проектирования планировалось установить менее совершенные водотрубные котлы с трубками большого диаметра конструкции Миябара, на котлы типа «Кампон» их заменили в процессе постройки[4]. Все котлы имели смешанное отопление, максимальный проектный запас топлива составлял по проекту 300 дл. тонн мазута и 1000 дл. тонн угля[4] (фактический: 300+1128 тонн на «Тикуме», 311+1198 тонн на «Хирато», 378+1122 тонн на «Яхаги»). Максимальная дальность плавания составляла по проекту 10 000 морских миль 10-узловым ходом, 5000 морских миль 16-узловым ходом и 2650 миль 22-узловым ходом[6].
| Результаты ходовых испытаний крейсеров[2] | |||||
|---|---|---|---|---|---|
| Дата | Место проведения | Водоизмещение, тонн | Мощность силовой установки, л.с. | Скорость, узлов | |
| «Тикума» | Март 1912 года | Район Миэ | ? | 27 400 | 26,830 |
| «Хирато» | 25 мая 1912 года | Район Миэ | 4998 | 29 536 | 27,140 |
| «Яхаги» | Май 1912 года | Район острова Авадзисима | 4970 | 26 149 | 26,786 |
Вооружение
Основное вооружение крейсеров состояло из восьми 152-мм орудий тип 41 с длиной ствола 45 калибров (по одному на полубаке и юте, четыре в спонсонах по бортам от фок-мачты и грот-мачты и два по бортам от второй дымовой трубы). Все орудия располагались на тумбовых установках и были оснащены броневыми щитами, максимальная дальность стрельбы — 14 800 м при угле возвышения 18°. На борт могли стрелять 5 орудий из 8, на нос и корму — теоретически до 3. По размещению основных орудий тип «Тикума» был схож с большинством бронепалубных крейсеров, но выделялся (в том числе относительно «Тонэ») единым их калибром — 152 мм. На момент закладки крейсеров типа «Тикума» такую особенность из строящихся кораблей имели только британские крейсера типа «Веймут» (заложенные в том же 1910 году, но за счёт более быстрой постройки вступившие в строй раньше)[7].
Дополнительно имелись четыре 76-мм орудия тип 41 с длиной ствола 40 калибров (на верхней палубе спереди и сзади первой дымовой трубы), два 6,5-мм пулемёта Максима и шесть 90-см прожекторов Сименса-Шуккерта (по два на переднем и заднем мостиках, по одному на прожекторных площадках фок-мачты и грот-мачты). Торпедное вооружение, как и на «Тонэ», включало в себя три 450-мм неподвижных однотрубных торпедных аппарата на средней палубе (один в ахтертевне, два по бортам под кормовым мостиком) с общим боекомплектом в 6 торпед тип 44[8].
Строительство
Крейсера типа «Тикума» строились по программе 1907 года, временные обозначения по ней — крейсера 2-го класса «И», «Ро» и «Ха». Заказы на них были выданы в ноябре 1908 года, а 23 декабря 1909 года они получили имена «Тикума», «Яхаги» и «Хирато»[прим. 1] — в честь двух рек и залива[9]. Корабли были официально заложены в период с мая по август 1910 года (хотя фактически работы на «Тикуме» и «Яхаги» начались 1 апреля и 2 октября 1909 года), а в строй вошли в мае-июле 1912 года[10]. Головной крейсер «Тикума» строился арсеналом флота в Сасэбо, непосредственно перед этим построившим крейсер «Тонэ». «Яхаги» и «Хирато» же были заказаны частным верфям «Мицубиси» и «Кавасаки», став первыми построенными крупными боевыми кораблями (ранее они вели строительство только 381-тонных эсминцев и посыльного судна «Могами»[11].
| Название | Место постройки | Заложен | Спущен на воду | Введён в эксплуатацию | Судьба |
|---|---|---|---|---|---|
| Тикума (яп. 筑摩?) | Арсенал флота, Сасэбо | 23 мая 1910[10] | 1 апреля 1911[10] | 17 мая 1912[10] | Потоплен в качестве цели в 1935 году. |
| Яхаги (яп. 矢矧?) | Верфь «Мицубиси», Нагасаки | 20 июня 1910[10] | 3 октября 1911[10] | 27 июля 1912[10] | Разделан на металл в 1947 году. |
| Хирато (яп. 平戸?) | Верфь «Кавасаки», Кобэ | 10 августа 1910[10] | 29 июня 1911[10] | 17 июня 1912[10] | Разделан на металл в 1947 году. |
Напишите отзыв о статье "Крейсера типа «Тикума»"
Примечания
- ↑ Кандзи 平戸, которым пишется имя и залива, и крейсера, в настоящее время читается как Хирадо. Однако в период службы корабля произношение отличалось от современного и соответствовало чтению как Хирато. См. книгу Лакруа и Уэллса, с. 8.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 788.
- ↑ 1 2 3 4 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 789.
- ↑ 1 2 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 7-8.
- ↑ 1 2 3 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 9-10.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 9.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 788-789.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 8-9.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 8-9, 788.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 4.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 Лакруа и Уэллс, 1997, p. 787.
- ↑ Лакруа и Уэллс, 1997, p. 7.
Литература
- Eric Lacroix, Linton Wells II. Japanese cruisers of the Pacific war. — Annapolis, MD: Naval Institute Press, 1997. — 882 с. — ISBN 1-86176-058-2.
|
||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Крейсера типа «Тикума»
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.
Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.
Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
