Лёйшнер, Вильгельм

Вильгельм Лёйшнер нем. Wilhelm Leuschner
Министр внутренних дел Народного государства Гессен
1928 — 1933
Президент:	Бернард Аделунг
Рождение:	15 июня 1890(1890-06-15) Байройт
Смерть:	29 сентября 1944(1944-09-29) (54 года) Берлин
Партия:	Социал-демократическая партия Германии

Вильгельм Лёйшнер (нем. Wilhelm Leuschner; 15 июня 1890, Байрейт — 29 сентября 1944, Берлин) — немецкий политический и профсоюзный деятель, социал-демократ, участник заговора против Адольфа Гитлера.

Молодые годы

Сын печника Вильгельма Лёйшнера и его жены Марии. Детство провёл в бедности, получил профессиональное образование скульптора по дереву (1903—1907), работал на мебельной фабрике в Дармштадте, с юности был членом профсоюза. Принимал активное участие в профсоюзном движении, вступил в Социал-демократическую партию Германии. В 1911 году женился на Элизабет, урождённой Бац. С 1916 года служил в армии на Восточном фронте.

Политический и профсоюзный деятель

С 1919 года — член городского совета Дармштадта и председатель городских профсоюзов. С 1924 года — депутат ландтага земли Гессен, в 1928—1933 годах — министр внутренних дел в правительстве этой земли. Был сторонником строительства автобанов. С января 1933 года, одновременно, заместитель председателя Всегерманского объединения профсоюзов (АДГБ). Выступал против как нацистов, так и коммунистов. В 1931 году опубликовал так называемые «Боксхеймские документы» — бумаги деятеля НСДАП и депутата ландтага Гессена Вернера Беста, содержавшие информацию о планах захвата власти нацистами. Это сделало Лёйшнера ещё более, чем ранее, ненавистной для нацистов фигурой.

Участник движения Сопротивления

После прихода НСДАП к власти в 1933 году был вынужден покинуть пост министра. После разгрома профсоюзного движения дважды (в мае и июне 1933) арестовывался, в 1933—1934 годах находился в тюрьмах и концлагерях. В 1934 году был освобождён и вскоре после этого включился в Сопротивление нацизму. В 1936 году назначен директором небольшой фабрики по производству посуды, которая вскоре стала местом встреч активистов запрещённых профсоюзов — как социал-демократов, так и представителей христианского рабочего движения.

Поддерживал контакты с консервативной антинацистской оппозицией во главе с Карлом Фридрихом Гёрделером и с антифашистским «кружком Крейсау». Его кандидатура рассматривалась на пост вице-канцлера в постгитлеровском правительстве страны. Граф фон Штауффенберг считал его одним из возможных кандидатов на пост канцлера в послевоенной Германии (рассматривая Гёрделера, который должен был быть назначен на этот пост сразу же после свержения Гитлера на «переходный период», как неподходящую кандидатуру для сплочения антифашистских сил, включая коммунистов).

После неудачи покушения на Гитлера Лёйшнер был арестован 16 августа 1944 года. 7-8 сентября того же года предстал перед Народной судебной палатой, был приговорён к смертной казни. Повешен 29 сентября 1944 года в тюрьме Плётцензее.

Память о Лёйшнере

• Ландтаг Гессена учредил медаль Вильгельма Лёйшнера — высшую награду этой земли.
• В память о Лёйшнере названы многочисленные улицы и площади в немецких городах.
• В родном доме Лёйшнера в 2003 году был открыт небольшой музей.
• В Германии в честь Лёйшнера была выпущена почтовая марка.

Библиография

• Финкер К. Заговор 20 июля 1944 года : Дело полковника Штауффенберга. — М., 1975.

Ссылки

• [persones.ru/biography-13531.html Биографическая справка]

Отрывок, характеризующий Лёйшнер, Вильгельм

– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.