Брамсон, Леонтий Моисеевич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Л. Брамсон»)
Перейти к: навигация, поиск
Леонтий Моисеевич Брамсон
Дата рождения:

17 апреля 1869(1869-04-17)

Место рождения:

город Ковно

Гражданство:

Российская империя Российская империя

Дата смерти:

2 марта 1941(1941-03-02) (71 год)

Место смерти:

город Марсель

Автограф:

Леонтий Моисеевич Брамсон (17 апреля 1869, Ковно — 2 марта 1941, Марсель) — российский журналист, публицист, политический и общественный деятель, адвокат. Депутат Государственной думы I созыва от Ковенской губернии.





Биография

Иудейского вероисповедания. Из купцов (мещан). Родился в Ковно 17 апреля (по старому стилю) 1869 года в семье купца Моисея Боруховича (Борисовича) Брамсона (1845—?), уроженца Сувалок[1], и Леи-Гуты Янкелевны (Яковлевны) Брамсон (урождённой Гурвич, 1846—1933), уроженки Ломжи[2]. В 1886 окончил Ковенскую гимназию, в 1891 (1890) — юридический факультет Московского университета.

Со студенческих лет выступал как публицист и общественный деятель, статистик. Автор работ и исследований по вопросам просвещения и эмансипации еврейского народа, по истории еврейского движения в России. Организовал перепись еврейского населения России. Член редакции газеты и журнала «Восход», работал в последнем в 1891—1906. В 1892 поселился в Санкт-Петербурге. С 1890-х по 1906 помощник присяжного поверенного, с 1906 г. по 1916 г. — присяжный поверенный при Санкт-Петербургской судебной палате[3].

Член Санкт-Петербургского комитета грамотности, Комиссии грамотности при Русском техническом обществе. В 1893 участвовал в составлении «Систематического указателя литературы о евреях на русском языке» (о евреях в России). В 1894—1895 участвовал в работе (трудах бывшего) Комитета грамотности при Вольном экономическом обществе. В 1894—1899 заведовал в Санкт-Петербурге еврейскими училищами Общества для распространения просвещения между евреями в России (Санкт-Петербург), инспектор школ этого общества. В конце 1890-х в черте еврейской оседлости организовывал учебные заведения и кооперативно-кредитные учреждения. В 1899—1906 делопроизводитель, в 1899—1905 генеральный (главный) секретарь Центрального комитета (при Санкт-Петербургском центральном комитете) Еврейского колонизационного общества; заведующий его делами, член многих комиссий.

С 1903 по 1904 активный член Союза освобождения (примыкал к его левому крылу), в 1905 – Центрального бюро Союза союзов. Входил в последнюю организацию как представитель «Союза для достижения полноправия еврейского народа». С 1904 деятель Общества ремесленного и земледельческого труда среди евреев в России, с 1911 исполнительный директор, в 1912 делопроизводитель и член совета, в 1916 товарищ председателя этого общества. С 1905 (времени основания) один из секретарей «Союза для достижения полноправия еврейского народа в России». 30 марта 1905 вошёл в бюро Еврейского клуба литераторов и журналистов (вместе с А. И. Браудо, В. Е. Жаботинским, Г. Б. Слиозбергом).

26 марта 1906 избран в Государственную думу I созыва от общего состава выборщиков Ковенского губернского избирательного собрания, избран блоком евреев-горожан и литовцев-крестьян. С 1906 член Санкт-Петербургского комитета трудовиков, затем – юридической комиссии народнических групп. Один из организаторов и идеологов Трудовой группы в I Государственной Думе, автор программных документов группы, в 1907 член её юридической комиссии (при ЦК), затем ЦК. Входил в думскую комиссию «33-х» для разработки законов о гражданском равенстве, член комиссии о неприкосновенности личности. Жил по адресу: Офицерская, д. 52. За подписание Выборгского воззвания отбывал трёхмесячное заключение в крепости, лишён права быть избранным.

Сотрудничал в журналах «Исход» (1906—1907, член редакции), «Новый путь» (1911), «Северные записки». Один из первых историографов Трудовой группы. Писал также под псевдонимом «Я. Танин». Как член ЦК Трудовой группы активно участвовал в работе трудовой фракции во Государственных Думах II, III и IV созывов.

В 1908—1916 году присяжный стряпчий при коммерческом суде в Санкт-Петербурге. Сотрудничал в «Энциклопедическом словаре» Брокгауза и Ефрона. Во время Первой мировой войны занимался организацией помощи еврейским беженцам.

После Февральской революции 1917 года уклонился от ответственных постов в правительстве (в том числе от поста товарища министра юстиции), работал в Центральном бюро Совета рабочих и солдатских депутатов. 3 марта 1917 вошёл в Комиссию законодательных предположений в составе Исполкома Петроградского совета; также член финансовой комиссии. В мае 1917 вошёл в Особое правительственное совещание для подготовки проекта положения о выборах в Учредительное собрание от совета рабочих и солдатских депутатов, член центрального бюро Советов. Вместе с Г. Б. Слиозбергом разработал для Временного правительства закон о политическом равноправии всех народностей России.

В июне 1917 член Президиума 6 Всероссийского съезда трудовой группы, участник 1 Всероссийского съезда Трудовой народно-социалистической партии, где делал доклад и был избран членом Центрального комитета от Петрограда. В июне (июле) 1917 вступил в Трудовую народно-социалистическую партию, вошёл в состав ЦК партии от трудовой группы, представитель партии в Исполкоме (Центральном бюро Исполкома) Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов; на I Всероссийском съезде Советов рабочих и солдатских депутатов делал доклад о созыве Учредительного собрания, вошёл во ВЦИК Советов. Вице-президент (товарищ председателя) Комиссии по созыву Учредительного собрания (Всероссийской комиссии по выборам в Учредительное собрание, член последней с 1 августа 1917). 12—15 августа 1917 участник Государственного совещания. В сентябре 1917 на 2 Всероссийском съезде Трудовой народно-социалистической партии (Москва) избран председателем избирательной комиссии. В Петроградском совете член отделов: финансов, юридического, по выборам в Учредительное собрание. Председатель Комиссии Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов по подготовке выборов в Учредительное собрание. В 1917—1918 член редакции «Народного слова» (затем неоднократно меняла название).

После Октябрьской революции 1917 участвовал в работе Союза защиты Родины и свободы, Союза возрождения. 16(17) декабря 1917 на заседании Петроградского комитета Союза защиты Учредительного собрания арестован ВЧК, помещён в Трубецкой бастион (Екатерининскую куртину) Петропавловской крепости, 18 декабря 1917 посажен в одиночную камеру. Содержался в крепости до 20 января 1918. Осуждён Петроградским военно-революционным трибуналом по обвинению в участии в «контрреволюционной» газете «Революционный набат» и в «присвоении народных денег» в период руководства финансовым отделом Совета рабочих и солдатских депутатов 1 созыва. На суде обвинил большевиков в насильственном захвате власти и в попытках сорвать Учредительное собрание. Трибунал признал факт присвоения им денег недоказанным, но за участие вместе с И. Г. Церетели в издании газеты «Революционный набат» приговорил его «к общественному порицанию и презрению». Затем освобождён. С апреля 1918 участвовал в собраниях общества «Культура и свобода». В июле 1918 председательствовал на первом заседании Фонда имени В. Г. Короленко, затем товарищ председателя комитета этого общества.

В 1920 выехал в Западную Европу для участия в работе Общества распространения технических знаний и ремесленного труда среди евреев (ремесленного труда), один из основателей, в 1921 товарищ председателя (совета) и председатель Центральной исполнительной комиссии (президент Центрального правления). По другим сведениям[каким?] — в 1918 эмигрировал во Францию. Член ЦК еврейского Общества ремесленного и земледельческого труда, которое занималось трудоустройством евреев, возродил деятельность этой организации за границей. С целью сбора средств для Общества ремесленного труда совершил ряд поездок по странам Европы, Америки и Африки; посетил Индию, Австралию. С мая 1920 член Заграничного комитета и Исполнительного бюро Трудовой народно-социалистической партии. В 1921 стал основателем в Берлине Всемирного союза ОРТ, с 1923 до кончины его председатель (руководитель Центрального правления). 8 июля 1923 провёл заседание указанного общества в Данциге.

В 1923 сотрудничал со Всемирной еврейской конференцией помощи, был связан с сионистскими организациями; член Общества друзей еврейской культуры, выступал с докладами на его заседаниях. В 1924—1938 член Совета American Joint Reconstruction Foundation (Американского еврейского фонда реконструкции). В 1925 член Совета Союза еврейских эмиграционных обществ. С ноября 1925 выступал с докладами, а в 1928 председательствовал в клубе «Шолом Алейхем» в Берлине. С 1926 руководил Объединённым комитетом помощи ОРТ — Общества здравоохранения евреев со штаб-квартирой в Париже. В 1927 участвовал в праздновании Татьяниного дня в Берлине. В 1929—1930 выступал с докладами в Берлине в Союзе русских евреев. В 1930 член Союза русской присяжной адвокатуры в Германии. До переезда в конце 1920-х в Париж возглавлял Берлинскую группу Трудовой народно-социалистической партии. До кончины член Заграничного комитета указанной партии, но отошёл от активного участия в партийно-политической жизни. Жил в пригороде Берлина — Вильмерсдорф. Член Союза еврейских культурных обществ во Франции. В 1932 участвовал в открытии в Париже профессиональных курсов. В 1934 гость на международной конференции Общества здравоохранения евреев. После посещения в 1934 Палестины отошёл от прежних антисионистских взглядов. С 1935 года член кружка русско-еврейской интеллигенции (с 1937 года — Объединения русско-еврейской интеллигенции), в 1938 член комитета Объединения русско-еврейской интеллигенции. Автор воспоминаний о Л. Н. Толстом, работ по истории трудовой партии.

В эмиграции вступил в русскую масонскую ложу (точная дата неизвестна)[4][5].

Умер на юге Франции[5]. Похоронен в Марселе.

Семья

  • Жена — Вера Владимировна (Вульфовна) Брамсон (в девичестве Поузнер (Познер); 25 сентября 1871, Минск — 2 сентября 1952, Нью-Йорк[6][5]), сестра журналиста Соломона Владимировича Познера (1876—1946), отца писателя В. С. Познера. Её младший брат Александр Вульфович (Владимирович) Познер (1875 — после 1941) был основателем товарищества «Григорий Вейнберг и Александр Познер, инженеры» в Санкт-Петербурге и стекольной фабрики в Каунасе (его внуки — В. В. Познер и П. В. Познер). Другой брат — статский советник, адвокат Матвей Владимирович (Мордух Вульфович) Поузнер (1869—1916), член Совета и директор Русского торгово-промышленного банка, член правлений Общества цементных заводов «Гранулит», Донецко-Грушевского общества каменноугольных и антрацитных копей, товарищества Сергинско-Уфалейских горных заводов; был женат на Розалии Рафаиловне Гоц, сестре А. Р. Гоца и М. Р. Гоца. Урна с прахом В. В. Брамсон похоронена в Марселе в могиле мужа[5].
    • Два сына.[7]
    • Дочь[8].
  • Брат — Яков Моисеевич Брамсон (1866—1936), искусствовед, редактор парижского журнала «Arts Décoratifs».
  • Сестра — Шифра (Софья) (в замужестве Финкельштейн; 1868—?), была замужем за адвокатом, публицистом и общественным деятелем Озером Абрамовичем Финкельштейном.
  • Сестра — Амалия-Цецилия (Малке-Цыпе) (в замужестве Капциовская; 1870—?), была замужем за Хацкелем Эльяшевичем Капциовским (1868—?).
  • Брат — Абрам Моисеевич Брамсон (1871—1939), доктор медицины и еврейский общественный деятель, один из основателей Туберкулёзного института в Санкт-Петербурге (ныне — Санкт-Петербургский НИИ фтизиопульмонологии), первый учёный секретарь института и заместитель директора по учебной части[9][10].
  • Брат — Александр (Зусман) Брамсон (1873—?)[11][12].
  • Сестра — Елена (Хая) (в замужестве Розенблюм; 1874—1942), расстреляна немцами в ходе акции по уничтожению еврейского населения в Острове. Её муж — Яков-Элья Рувимович (Янкель-Эльяш Рувель-Йохелевич) Розенблюм (впоследствии Илья Романович Розенблюм; 1866—?), был земским врачом в Острове. Их сын — врач-терапевт Захарий (Захар) Ильич Розенблюм (1903—1990), военврач 2-го ранга, многократно подвергался арестам; научный сотрудник Военно-медицинской академии (до первого ареста в 1937 году) и НИИ кардиологии (после реабилитации)[13]. Другой сын — Анатолий Ильич Розенблюм (1900—1938), член ЦК ПСЛР, научный сотрудник отделения психологии Полтавского педагогического института, расстрелян.
  • Братья-близнецы — Тимофей (Тувье) (1876—1942, погиб в Вильнюсском гетто), юрист, и Эммануил (Мендель) Брамсоны (1876—?)[14].
  • Брат — Ефим (Хаим) Брамсон (1879—?), провизор[15].

Книги

  • К истории образования евреев в России. СПб., 1896;
  • К истории Трудовой партии, Трудовая группа первой Государственной думы. Пг, 1917;
  • Первая Дума и вторая революция: Речь по случаю годовщины открытия Государственной думы 27 апреля 1917 г. Пг, 1917;
  • Культурно-просветительные общества на Западе. Пг, 1917;
  • О подготовке к Учредительному собранию. Пг, 1917.
  • «Александр Исаевич Браудо, 18641924» (с Р. М. Бланком и С. В. Познером), Париж: Издание Кружка русско-еврейской интеллигенции, 1937.

Напишите отзыв о статье "Брамсон, Леонтий Моисеевич"

Литература

  • [www.tez-rus.net/ViewGood30279.html Государственная дума Российской империи, 1906—1917 : Энциклопедия. Москва : Российская политическая энциклопедия, 2008. С. 66—67. ISBN 978-5-8243-1031-3.]
  • [old.ort.spb.ru/history/ort_bramson.htm Д. Львович. Л. М. Брамсон и Союз ОРТ. Еврейский мир. Сборник 1944 года.- Иерусалим: "Гешарим", М.: РПО "Мосты культуры"; Мн.: ООО "МЕТ"; 2001 г.-480с.- (Памятники еврейской исторической мысли) ]

Рекомендуемые источники

  • Руль (Берлин), 1929, 1 мая, № 2562 (к 60-летию Л. М. Брамсона)
  • Бессарабское слово (Кишинёв), 1929, 5 мая, № 1564 (к 60-летию Л. М. Брамсона)
  • Новый журнал (Нью-Йорк), 1942, № 1
  • Русские новости (Париж), 1945, 18 мая, № 1
  • Новое русское слово (Нью-Йорк), 1952, 5 сентября, № 14742 (некролог вдовы)
  • Новое русское слово (Нью-Йорк), 1961, 23 марта, № 17545

Ссылки

В Викитеке есть статья об этом авторе — см. Леонтий Моисеевич Брамсон
  • [www.biografija.ru/show_bio.aspx?id=12940 Биография на сайте Биография.ру]

Примечания

  1. [www.geni.com/people/Moshe-Movsha-Bramson/6000000017361490301?through=6000000017361487499 Moshe (Movsha) Bramson ]
  2. [www.geni.com/people/Leah-Guta-Bramson/6000000017361435996?through=600000001 Leah Guta Bramson]
  3. С 9 ноября 1906 года стал присяжным поверенным. Помощниками у него были: с 23 июня 1910 г. — И. Я. Слуцкий и с 1 сентября 1910 г. — И. И. Рубин. // Список присяжных поверенных округа Санкт-Петербургской судебной палаты и их помощников к 31 января 1914 г. Санкт-Петербург, 1914. — С. 82.
  4. Парижский архив. Цит. по: Берберова Нина. Люди и ложи. Русские масоны ХХ столетия. Харьков "Калейдоскоп", Москва "Прогресс-Традиция" 1997. C. 140.
  5. 1 2 3 4 Чуваков В. Н. (сост.) Незабытые могилы. Российское зарубежье. Некрологи 1917—1999. Том 1. М., 1999. С. 399—400.
  6. [www.jstor.org/stable/23603651?seq=1#page_scan_tab_contents The American Jewish Year Book: Necrology]: Здесь местом рождения указывается Витебск.
  7. [www.jewage.org/wiki/ru/Profile:P0376710865 JewAge]: независимого подтверждения данной информации не обнаружено.
  8. [books.google.ru/books?id=hw70CAAAQBAJ&pg=PP376&lpg=PP376&dq= Олег Будницкий, Александра Полян. Русско-еврейский Берлин (1920—1941)]
  9. [news.jeps.ru/lichnaya-istoriya/s-bustom-dedushki-pod-mishkoi-ia-idu-po-nevskomu-prospektu.html Абрам Брамсон — основатель Туберкулёзного института в Петербурге]
  10. [www.jekl.ru/public/upload/images/fl/preobr/1_3s/sppr_1_3s_0098.jpg Надгробный памятник А. М. Брамсона на Преображенском еврейском кладбище]: Дата смерти — 18 мая 1939 года.
  11. [voices.iit.edu/interview?doc=bramsonJ&display=bramsonJ_en Интервью с Яковом Брамсоном (1946)]
  12. Его сын — Яков Брамсон (фр. Jacques Bramson, 1911—1966), педагог, инженер, участник движения Сопротивления во Франции.
  13. Внук — доктор медицинских наук, профессор Юрий Захарович Розенблюм (1925—2008), заведующий лабораторией офтальмоэргономики и оптометрии НИИ глазных болезней имени Гельмгольца, заслуженный деятель науки РСФСР.
  14. [yiddish.forward.com/articles/197418/vilna-yiddish-librarian-fira-bramson-has-died/ ווילנער ביבליאָגראַפֿין פֿירע בראַמסאָן איז ניפֿטר געוואָרן]: Дочь Тимофея — Эсфирь (Фира) Брамсон-Альперн (1925—2016), филолог и библиограф, заведующая отделом иудаики Литовской государственной библиотеки имени М. Мажвидаса.
  15. [www.geni.com/people/%D0%9B%D0%B5%D0%BE%D0%BD%D1%82%D0%B8%D0%B9-%D0%9C%D0%BE%D0%B8%D1%81%D0%B5%D0%B5%D0%B2%D0%B8%D1%87-%D0%91%D1%80%D0%B0%D0%BC%D1%81%D0%BE%D0%BD/6000000017361487499?through=6000000017361574389 Леонтий Моисеевич Брамсон]

Отрывок, характеризующий Брамсон, Леонтий Моисеевич

После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.