Гарон, Светлана Александровна

Гарон Светлана Александровна, Лана Гарон — театровед, театральный критик, эссеист.

Образование

Она начала своё обучение в актёрской студии Тбилисского русского ТЮЗа, затем училась на театроведческом факультете в ГИТИСе и завершила своё образование в аспирантуре ВНИИ искусствознания.

Светлана Александровна известна как глубокий аналитик и большой профессионал театрального искусства большинству читателей журналов «Театр», «Театральная жизнь», «Драматург», «Современная драматургия», «Персона». Её статьи и публикации не редко появлялись и в газетах «Советская культура», «Доктор Чехов», «Дом Актёра», «Общая газета», «Театральное дело».

Особое внимание специалистов привлекли её статьи в книге-сборнике «О Володине. Первые воспоминания», в сборниках «Чеховиана», «На рубеже веков. Российско-скандинавский литературный диалог», «Олег Ефремов», «Век после Чехова» и др., где она выступала под псевдонимом Лана Гарон.

Светлана Гарон — постоянная участница международных симпозиумов и конференций по проблемам драматургии и театра. Наиболее значимые из них прошли в Баденвейлере, Бургасе, Вроцлаве, Мелихово, Москве, Одессе, Тампере, Токио, Ялте. Она — и неизменный участник отечественных и международных театральных фестивалей. А на некоторых появлялась и в качестве одного из их организаторов. Так, Светлана Александровна стала инициатором приезда в Россию в 1993 году японского театра «Токио Энгеки Ансамбл» со спектаклем «Чайка». Этот театр с успехом выступил на сцене МХАТ и принял участие в I-ом «Международном театральном фестивале на родине А. П. Чехова» в Таганроге, который организовал и провёл директор Мемориального чеховского театра В. Г. Федоровский.

Светлана Гарон — руководитель литературно-драматической части Московского драматического театра им. К. С. Станиславского, эксперт Центра поддержки русских театров СТД РФ и член экспертного совета премии «Хрустальная роза» Виктора Розова.

Отрывок, характеризующий Гарон, Светлана Александровна

– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.