Болдин, Леонид Иванович

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Л. И. Болдин»)
Перейти к: навигация, поиск
Болдин Леонид Иванович
Дата рождения

12 февраля 1931(1931-02-12)

Место рождения

Балашов, Нижне-Волжский край, РСФСР, СССР

Дата смерти

12 июня 2013(2013-06-12) (82 года)

Место смерти

Москва, Россия

Страна

СССР СССРРоссия Россия

Профессии

камерный певец,
оперный певец,
педагог

Певческий голос

бас

Коллективы

Музыкальный театр им. К. Станиславского и В. Немировича-Данченко

Сотрудничество

МГК им. П. Чайковского

Награды

Леони́д Ива́нович Бо́лдин (12 февраля 193112 июня 2013) — советский российский певец (бас), педагог. Народный артист СССР (1990)[1].





Биография

Леонид Болдин родился 12 февраля 1931 года в Балашове (ныне Саратовская область, Россия).

В 1934 году семья переехала в посёлок Сомово Воронежской области. С детства выделялся среди сверстников сильным и красивым голосом. Интерес к музыке и пению привил педагог школьного хора Т. А. Буев. Впервые на сцену вышел в четвёртом классе. Первый школьный репертуар формировался стихийно, в основном, из песен послевоенных лет: «В лесу прифронтовом», «Прощай, любимый город» и других. Выступал на сцене железнодорожного клуба города Лиски Воронежской области.

«Вслушиваясь в верхние регистры болдинского голоса, невольно вспоминаешь ту победную весну; тогда ему минуло четырнадцать лет», — так вспоминали о его первых послевоенных выступлениях учителя школы.

В возрасте 10 лет вместе с семьёй эвакуируется из Воронежа.

Исполнительская манера складывалась в годы учёбы в Саратовском юридическом институте. Коронными номерами самодеятельного певца, кумира саратовского студенчества стали русские народные песни: «Вдоль по Питерской», «Ноченька», «Из-за острова на стрежень».

Первое посещение оперы совпало с гастролями в Саратове знаменитого баса М. Д. Михайлова. Увидев любимого по музыкальным записям и радио певца, Леонид навсегда «заболел» оперой. Он принял твердое решение учиться профессиональному вокальному мастерству. Это желание привело студента третьего курса юридического института на вечернее отделение Саратовской консерватории, в котором он проучился три семестра по классу М. А. Юрьянова.

В 1953 году окончил Саратовский юридический институт, 4 года работал юристом в городе Лиски Воронежской области, пел в самодеятельности.

В 1955 году, после выступления на районной олимпиаде с песней «Ой ты, Волга» (в обработке П. Триодина), был приглашен мастером народной песни К. И. Массалитиновым в Воронежский государственный русский народный хор солистом. Однако отказался от предложения и продолжал готовиться к предстоящей в Москве в 1958 году декаде искусства и литературы Воронежской области. Как подающий надежды певец, был приглашен режиссёром декады И. Г. Шароевым выступить в столице на торжественном вечере, где в Центральном театре Советской армии спел арию Ивана Сусанина.
«Это был поединок с судьбой, поединок с самим собой. Не помню, как я пел; помню только ощущение огромного замершего зала, дышавшего заодно вместе со мной и разразившегося потом бурными аплодисментами», — так он вспоминал о своем первом выступлении в Москве.

Высшей оценкой творческой победы стал приход за кулисы прославленного певца Большого театра, исполнителя партии Ивана Сусанина М. Д. Михайлова. Знаменитый певец твёрдо сказал: «Молодой человек, Вам надо учиться. Голос у Вас есть, красивый, от природы поставленный голос, но учиться необходимо».

Болдина пригласили на прослушивание в Московскую консерваторию, хотя первый тур экзаменов уже прошёл. Он пел во втором. В то время вокальное отделение возглавлял Г. И. Тиц, который, услышав абитуриента, сказал: «На третий тур можете не приходить. В сентябре приезжайте на занятия».

В 1958 году вместе с женой и сыном переезжает в Москву и начинает учёбу в Московской консерватории (окончил в 1963 году) по классу А. И. Батурина, который учился в Италии у баритона М. Баттистини. В театре Болдина в шутку называли «внуком Баттистини».

Будучи студентом первого курса консерватории, участвовал в конкурсном прослушивании и единственный из восьми претендентов был принят в оперную труппу Музыкального театра им. К. Станиславского и Вл. Немировича-Данченко.

С 1958 года — солист Музыкального театра им. К. Станиславского и Вл. Немировича-Данченко, где 5 января 1959 года состоялся профессиональный дебют на сцене театра в опере «Евгений Онегин» П. И. Чайковского, в которой он исполнил роль Зарецкого. Спел около шестидесяти партий в 16-ти премьерах.

С 1993 года — директор оперной труппы театра, с 2006 — заместитель директора оперной труппы.

Выступал как концертный певец.

Гастролировал в Германии, Греции, Франции, Австрии, Швейцарии, Бельгии, Норвегии, Дании, Югославии, Японии, Индии, Лаосе, Вьетнаме, Монголии.

С 1995 года преподавал в Московской консерватории им. П. И. Чайковского (с 2001 — профессор).

Входил в состав жюри российской национальной театральной премии «Золотая маска» и Московского международного конкурса молодых исполнителей русского романса «Романсиада».

Леонид Иванович Болдин скончался 12 июня 2013 года в Москве. Похоронен на Троекуровском кладбище.

Награды и звания

Оперные партии

Фильмография

Напишите отзыв о статье "Болдин, Леонид Иванович"

Примечания

  1. Указ Президента СССР от 11 июля 1990 г. № 355 «О присвоении почётного звания „Народный артист СССР“ тов. Болдину Л. И.»
  2. [www.mosconsv.ru/ru/person.aspx?id=9137 Персональная страница Л. И. Болдина на сайте МГК им. Чайковского]

Ссылки

  • [www.lgz.ru/article/5562/ Из юристов – в солисты. Из студентов – в профессора]. Литературная газета, № 35 (6187), 3 сентября 2008 года.
  • [www.rg.ru/2007/01/27/boldin.html Коронация баса]. Российская газета, 27 января 2007 года.

Отрывок, характеризующий Болдин, Леонид Иванович

Граф велел подавать лошадей, чтобы ехать в Сокольники, и, нахмуренный, желтый и молчаливый, сложив руки, сидел в своем кабинете.
Каждому администратору в спокойное, не бурное время кажется, что только его усилиями движется всо ему подведомственное народонаселение, и в этом сознании своей необходимости каждый администратор чувствует главную награду за свои труды и усилия. Понятно, что до тех пор, пока историческое море спокойно, правителю администратору, с своей утлой лодочкой упирающемуся шестом в корабль народа и самому двигающемуся, должно казаться, что его усилиями двигается корабль, в который он упирается. Но стоит подняться буре, взволноваться морю и двинуться самому кораблю, и тогда уж заблуждение невозможно. Корабль идет своим громадным, независимым ходом, шест не достает до двинувшегося корабля, и правитель вдруг из положения властителя, источника силы, переходит в ничтожного, бесполезного и слабого человека.
Растопчин чувствовал это, и это то раздражало его. Полицеймейстер, которого остановила толпа, вместе с адъютантом, который пришел доложить, что лошади готовы, вошли к графу. Оба были бледны, и полицеймейстер, передав об исполнении своего поручения, сообщил, что на дворе графа стояла огромная толпа народа, желавшая его видеть.
Растопчин, ни слова не отвечая, встал и быстрыми шагами направился в свою роскошную светлую гостиную, подошел к двери балкона, взялся за ручку, оставил ее и перешел к окну, из которого виднее была вся толпа. Высокий малый стоял в передних рядах и с строгим лицом, размахивая рукой, говорил что то. Окровавленный кузнец с мрачным видом стоял подле него. Сквозь закрытые окна слышен был гул голосов.
– Готов экипаж? – сказал Растопчин, отходя от окна.
– Готов, ваше сиятельство, – сказал адъютант.
Растопчин опять подошел к двери балкона.
– Да чего они хотят? – спросил он у полицеймейстера.
– Ваше сиятельство, они говорят, что собрались идти на французов по вашему приказанью, про измену что то кричали. Но буйная толпа, ваше сиятельство. Я насилу уехал. Ваше сиятельство, осмелюсь предложить…
– Извольте идти, я без вас знаю, что делать, – сердито крикнул Растопчин. Он стоял у двери балкона, глядя на толпу. «Вот что они сделали с Россией! Вот что они сделали со мной!» – думал Растопчин, чувствуя поднимающийся в своей душе неудержимый гнев против кого то того, кому можно было приписать причину всего случившегося. Как это часто бывает с горячими людьми, гнев уже владел им, но он искал еще для него предмета. «La voila la populace, la lie du peuple, – думал он, глядя на толпу, – la plebe qu'ils ont soulevee par leur sottise. Il leur faut une victime, [„Вот он, народец, эти подонки народонаселения, плебеи, которых они подняли своею глупостью! Им нужна жертва“.] – пришло ему в голову, глядя на размахивающего рукой высокого малого. И по тому самому это пришло ему в голову, что ему самому нужна была эта жертва, этот предмет для своего гнева.
– Готов экипаж? – в другой раз спросил он.
– Готов, ваше сиятельство. Что прикажете насчет Верещагина? Он ждет у крыльца, – отвечал адъютант.
– А! – вскрикнул Растопчин, как пораженный каким то неожиданным воспоминанием.
И, быстро отворив дверь, он вышел решительными шагами на балкон. Говор вдруг умолк, шапки и картузы снялись, и все глаза поднялись к вышедшему графу.
– Здравствуйте, ребята! – сказал граф быстро и громко. – Спасибо, что пришли. Я сейчас выйду к вам, но прежде всего нам надо управиться с злодеем. Нам надо наказать злодея, от которого погибла Москва. Подождите меня! – И граф так же быстро вернулся в покои, крепко хлопнув дверью.
По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.
«О господи, народ то что зверь, где же живому быть!» – слышалось в толпе. – И малый то молодой… должно, из купцов, то то народ!.. сказывают, не тот… как же не тот… О господи… Другого избили, говорят, чуть жив… Эх, народ… Кто греха не боится… – говорили теперь те же люди, с болезненно жалостным выражением глядя на мертвое тело с посиневшим, измазанным кровью и пылью лицом и с разрубленной длинной тонкой шеей.
Полицейский старательный чиновник, найдя неприличным присутствие трупа на дворе его сиятельства, приказал драгунам вытащить тело на улицу. Два драгуна взялись за изуродованные ноги и поволокли тело. Окровавленная, измазанная в пыли, мертвая бритая голова на длинной шее, подворачиваясь, волочилась по земле. Народ жался прочь от трупа.