Гира, Людас

Людас Гира
Liudas Gira
Рисунок Т. Кулакаускаса
Имя при рождении:	Liudas Gira
Псевдонимы:	E. Radzikauskas
Место рождения:	Вильно, Российская империя
Место смерти:	Вильнюс, Литовская ССР, СССР
Гражданство:	Российская империя Российская империя, Литва Литва, СССР СССР
Род деятельности:	поэт, драматург, литературный критик, переводчик, публицист
Годы творчества:	1902—1945
Направление:	национальный романтизм
Жанр:	стихотворение, поэма, мистерия, драма
Награды:

Лю́дас Ги́ра (Людас Константинович Гира, лит. Liudas Gira; 1884 — 1946) — литовский поэт, литературный критик, драматург, публицист, переводчик, общественный деятель; народный поэт Литовской ССР (1945), действительный член АН Литовской ССР (1946).

Биография

Учился в начальной гимназии в Стаклишкес и Виленской реальной гимназии. В Казани сдал экстерном экзамен за 4 класса гимназии и поступил в Виленскую духовную семинарию. С 1905 года работал в редакциях газет «Вильняус жиниос» (Vilniaus žinios, «Виленские вести»), «Летувос укининкас» (Lietuvos ūkininkas, «Литовский хозяин»), с 1907 года «Вильтис» (Viltis, «Надежда»).

Принимал участие в деятельности Союза литовских учителей, был секретарём президиума Великого Вильнюсского сейма (1905), участвовал в создании Литовского учёного общества (1907). Начиная с 1911 года был редактором литературных альманахов и литературных журналов, составителем антологий литовской поэзии.

В 1911 году родился сын Витаутас, впоследствии поэт и прозаик Витаутас Сириос-Гира.

В 1918 году был военным комендантом Вильнюса, командиром отряда литовских добровольцев. Попал в плен к большевикам и спустя полгода вернулся в Каунас, обменянный на пленных красноармейцев.

В Каунасе стал начальником отдела разведки министерства обороны края, участвовал в ликвидации заговора Польской военной организации (POW). В 1922—1926 годах работал директором Государственного театра в Каунасе. В 1923 году редактор литературного журнала «Скайтимай» (Skaitymai, «Чтения»).

В 1924 году вышла написанная им «Русско-литовская грамматика» (Каунас; повторное издание 1925). В 1926—1936 годах секретарь Книгоиздательской комиссии министерства просвещения. В 1928—1930 годах состоял в интенсивной переписке с К. Д. Бальмонтом и популяризировал его творчество в литовской печати, был одним из главных организаторов приезда Бальмонта в Литву (1930). В середине 1930-х годов был одним из инициаторов укрепления литовско-латышских и литовско-эстонских литературных и культурных связей, устроителем и участником литературных вечеров и обменов делегациями писателей.

В 1936—1937 и 1938—1939 годах председатель Общества литовских писателей. Редактор литературной газеты «Литературос науенос» (Literatūros naujienos, «Литературные новости») в 1937—1938. В 1938 году посетил СССР. В 1940 с другими депутатами Народного сейма — писателями Ю. Палецкисом, С. Нерис, П. Цвиркой — вошёл в состав так называемой полномочной делегации, которая ходатайствовала перед Верховным Советом СССР о приёме Литвы в состав Советского Союза. Заместитель наркома просвещения Литовской ССР в 1940—1941 годах.

В начале Великой Отечественной войны эвакуирован вглубь СССР, жил в Пензе до начала 1942 года. В 1942—1944 годах служил в Литовской дивизии (капитан).

В Литву тяжело больным вернулся летом 1945 года. Похоронен в Вильнюсе на кладбище Росса (Расу).

Память

В Вильнюсе улица Вильняус (Vilniaus gatvė, Виленская) была переименована в улицу Гиры (Liudo Giros gatvė, Гирос), но после восстановления независимости Литвы улице было возвращено прежнее название. В 1977 году в Вильнюсе в небольшом сквере на улице Волано напротив здания Министерства просвещения был сооружён памятник (скульптор Викторас Палис, архитектор Стасис Шяшкявичюс). Памятник представлял собой горельефный портрет поэта, высеченный в глыбе гранита (высота 1,2 м) на прямоугольном гранитном постаменте. 11 сентября 2013 года памятник после требований бывших политических заключённых, ссыльных и представителей других правых организаций по просьбе Министерства образования и науки Литвы был демонтирован и вывезен на территорию муниципального предприятия «Гринда» в Юстинишкес (неподалёку от 2-го троллейбусного парка) на хранение.

Литературная деятельность

Дебютировал в литературе в 1902 году рассказами. Стихотворения начал писать с 1903 года. Издал тринадцать сборников стихов. Первые сборники поэтикой близки народной песне. Впоследствии в поэзии появились элементы символизма, декларативный патриотизм, лозунговость. С одинаковым пафосом воспевал поочерёдно величие Литвы, возрождение Италии при Муссолини, сталинский режим.

В драмах «Месть», «Гости» (1910) обнаруживается влияние драматургии Станислава Пшибышевского, в драматических произведениях на историко-национальные темы «Занимающаяся заря» (1913), «Цветок папоротника» (1928) — Видунаса и Винцаса Креве-Мицкявичюса.

Во время Великой Отечественной войны написал поэмы «Литва Грюнвальда», «Адам Мицкевич в Поволжье» и стихи, пронизанные патриотизмом, ненавистью к фашистам. Стихи Людаса Гиры в переводах на русский язык включались в сборники «Живая Литва» (Москва, 1942), «Дорога в Литву» (Москва, 1944).

Стихотворения писал, помимо литовского, на польском, белорусском, русском языках.

Составитель первых антологий литовской литературы (1911, 1914), в межвоенные годы — поэтического сборника, посвящённого десятилетию независимости Литвы «Привет, Независимая» (Sveika Nepriklausomoji, 1928) и первую литовскую антологию религиозных стихотворений «Святая Литва» (Šventoji Lietuva, 1930). Подготовил к печати сочинения литовских писателей Лаздину Пеледы, Пранаса Вайчайтиса, других.

В 1911—1912 годах редактор альманаха «Швитурис» (Švyturys, «Маяк»), в 1913—1914 годах редактор первого литовского литературного журнала «Вайворикште» (Vaivorykštė, «Радуга»), позднее редактировал «Скайтимай» (Skaitymai, «Чтения»; 1923), газету «Литературос науенос» (Literatūros naujienos, «Литературные новости»; 1937—1938). Сотрудничал в журналах «Атейтис» (Ateitis, «Будущие»), «Вайрас» (Vairas, «Руль») и многих других литовских периодических изданиях. Писал статьи для журналов и газет на русском языке «Балтийский альманах», «Эхо» , «Наше эхо», «Сегодня».

Написал большое количество литературно-критических статей. Среди них статьи о белорусской, русской, украинской, чешской литературах. Выступал также как театральный критик.

Подписывался Akstinų Vincas, Aldonė V., Ant. Kašėta, B. Dzūkas, Eglė, E. Radzik., Ensexistens, E. Radzikauskas, Erulis, G-lis L., Gerulis, Kuzavas, Kažin kas, Rimbas, Saugus, Szlachcic-Katolik, Teatralas Zukas D. и многими другими псевдонимами.

Переводческая деятельность

Перевёл и издал отдельным сборником стихи Т. Шевченко (1912). Переводил на литовский язык стихотворения Н. К. Асеева, К. Д. Бальмонта, С. Кирсанова, В. И. Лебедева-Кумача, М. Ю. Лермонтова, В. В. Маяковского, А. С. Пушкина, Н. С. Тихонова, Е. Л. Шкляра.

В его переводах печатались также произведения Г. Гейне, С. Выспянского, С. Пшибышевского, И. Франко, Л. Кондратовича.

Издания

Собрания сочинений

• Raštai(«Сочинения», 2 т., 1953)
• Raštai («Сочинения», 5 т., 1960—1963)

Сборники стихов

• Dul-dul dūdelė… («Дуль-дуль дудочка»; Вильна, 1909)
• Žalioji pievelė («Зелёный лужок»; Вильна, 1911)
• Laukų dainos («Песни полей»; Сейны, 1912)
• Tėvynės keliais… («Дорогами родины»; Вильна, 1912)
• Žiežirbos. 1912–1920 m. poezijos («Искры»; Каунас, 1921)
• Žygio godos («Походные думы»; Клайпеда, 1928)
• Šilko gijos («Шёлковые нити»; Каунас, 1929)
• Amžių žingsniai («Шаги веков»; Каунас, 1929)
• Smurtas ir ryžtas («Насилие и решимость»; Москва, 1942)
• Žalgirio Lietuva («Литва Грюнвальда»; Москва, 1942)
• Tolimuos keliuos («По дальним дорогам»; Каунас, 1945)
• Rinktinė poezija («Избранная поэзия»; Каунас, 1945)
• Rinktinė («Избранное»; Вильнюс, 1951)
• Ne margi sakalėliai («Не пёстрые соколики»; Вильнюс, 1963)
• Raudonosios aguonos («Красный мак»; Вильнюс, 1969)

Книги для детей

• Trys berželiai («Три берёзки»; Вильнюс, 1949)

На русском языке

• Стихи (Москва, 1940)
• Слово борьбы (Москва, 1940)
• Избранное (Вильнюс, 1952)
• Здравствуй, вихрь! Стихи (Ленинград, 1960)

Поэмы

• Milžinkapių daina («Песнь курганов»; Вильна, 1910)
• Stalino LTSR konstitucija («Сталинская Конституция Лит. ССР»; Каунас, 1940)

Драматические произведения

• Kerštas («Месть»; Вильна, 1910)
• Svečiai («Гости»; Вильна, 1910)
• Beauštanti aušrelė («Занимающаяся заря»; Вильна, 1913)
• Paparčio žiedas («Цветок папоротника»; Клайпеда, 1928)

Историко-литературные и критические работы

• Lietuviškos eilėdaros kūrimosi raida («История формирования литовского стихосложения»; Каунас, 1934)
• Книга о Тумасе-Вайжгантасе, статьи о В. Креве и других писателях

Переводы

На русский язык стихотворения Л. Гиры переводили И. К. Авраменко, А. Александрова, К. Д. Бальмонт, Д. Бродский, Н. Вольпин, А. Гатов, И. Григорьев, В. Дынник, М. Замаховская, В. К. Звягинцева, М. А. Зенкевич, Д. Б. Кедрин, О. Колычев, А. Кочетков, Э. Левонтин, С. Мар, Л. Озеров, Л. Остроумов, Н. Полякова, О. Румер, И. Сельвинский, С. В. Шервинский, З. Шишова, А. Шпирт, Арк. Штейнберг, П. Шубин, Е. Л. Шкляр, О. Яворская.

Стихи Л. Гиры переводились также на армянский, башкирский, белорусский, болгарский, киргизский, молдавский, польский, таджикский, татарский, узбекский, эстонский языки.

Литература

• История литовской литературы. — Вильнюс: Vaga, 1977. — С. 379—393.
• Lietuvių rašytojai. Bibliografinis žodynas: A—J. — Vilnius: Vaga, 1979. — С. 541—560.

Ссылки

• [www.russianresources.lt/archive/Balmont/Balmont_22.html Стихи Л. Гиры в переводе К. Д. Бальмонта]
• [www.lle.lt/FMPro?-db=lle2004.fp5&-format=detail.htm&-lay=straipsnis&-op=eq&a=g&-max=2147483647&-recid=40748&-find= Liudas Gira: biografija]  (лит.)
• [www.efn.org/~valdas/gira.html Poems by Liudas Gira]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Гира, Людас

Элен, возвратившись вместе с двором из Вильны в Петербург, находилась в затруднительном положении.
В Петербурге Элен пользовалась особым покровительством вельможи, занимавшего одну из высших должностей в государстве. В Вильне же она сблизилась с молодым иностранным принцем. Когда она возвратилась в Петербург, принц и вельможа были оба в Петербурге, оба заявляли свои права, и для Элен представилась новая еще в ее карьере задача: сохранить свою близость отношений с обоими, не оскорбив ни одного.
То, что показалось бы трудным и даже невозможным для другой женщины, ни разу не заставило задуматься графиню Безухову, недаром, видно, пользовавшуюся репутацией умнейшей женщины. Ежели бы она стала скрывать свои поступки, выпутываться хитростью из неловкого положения, она бы этим самым испортила свое дело, сознав себя виноватою; но Элен, напротив, сразу, как истинно великий человек, который может все то, что хочет, поставила себя в положение правоты, в которую она искренно верила, а всех других в положение виноватости.
В первый раз, как молодое иностранное лицо позволило себе делать ей упреки, она, гордо подняв свою красивую голову и вполуоборот повернувшись к нему, твердо сказала:
– Voila l'egoisme et la cruaute des hommes! Je ne m'attendais pas a autre chose. Za femme se sacrifie pour vous, elle souffre, et voila sa recompense. Quel droit avez vous, Monseigneur, de me demander compte de mes amities, de mes affections? C'est un homme qui a ete plus qu'un pere pour moi. [Вот эгоизм и жестокость мужчин! Я ничего лучшего и не ожидала. Женщина приносит себя в жертву вам; она страдает, и вот ей награда. Ваше высочество, какое имеете вы право требовать от меня отчета в моих привязанностях и дружеских чувствах? Это человек, бывший для меня больше чем отцом.]
Лицо хотело что то сказать. Элен перебила его.
– Eh bien, oui, – сказала она, – peut etre qu'il a pour moi d'autres sentiments que ceux d'un pere, mais ce n'est; pas une raison pour que je lui ferme ma porte. Je ne suis pas un homme pour etre ingrate. Sachez, Monseigneur, pour tout ce qui a rapport a mes sentiments intimes, je ne rends compte qu'a Dieu et a ma conscience, [Ну да, может быть, чувства, которые он питает ко мне, не совсем отеческие; но ведь из за этого не следует же мне отказывать ему от моего дома. Я не мужчина, чтобы платить неблагодарностью. Да будет известно вашему высочеству, что в моих задушевных чувствах я отдаю отчет только богу и моей совести.] – кончила она, дотрогиваясь рукой до высоко поднявшейся красивой груди и взглядывая на небо.
– Mais ecoutez moi, au nom de Dieu. [Но выслушайте меня, ради бога.]
– Epousez moi, et je serai votre esclave. [Женитесь на мне, и я буду вашею рабою.]
– Mais c'est impossible. [Но это невозможно.]
– Vous ne daignez pas descende jusqu'a moi, vous… [Вы не удостаиваете снизойти до брака со мною, вы…] – заплакав, сказала Элен.
Лицо стало утешать ее; Элен же сквозь слезы говорила (как бы забывшись), что ничто не может мешать ей выйти замуж, что есть примеры (тогда еще мало было примеров, но она назвала Наполеона и других высоких особ), что она никогда не была женою своего мужа, что она была принесена в жертву.
– Но законы, религия… – уже сдаваясь, говорило лицо.
– Законы, религия… На что бы они были выдуманы, ежели бы они не могли сделать этого! – сказала Элен.
Важное лицо было удивлено тем, что такое простое рассуждение могло не приходить ему в голову, и обратилось за советом к святым братьям Общества Иисусова, с которыми оно находилось в близких отношениях.
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен на своей даче на Каменном острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными блестящими глазами, обворожительный m r de Jobert, un jesuite a robe courte, [г н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к богу, к Христу, к сердцу божьей матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни единою истинною католическою религией. Элен была тронута, и несколько раз у нее и у m r Jobert в глазах стояли слезы и дрожал голос. Танец, на который кавалер пришел звать Элен, расстроил ее беседу с ее будущим directeur de conscience [блюстителем совести]; но на другой день m r de Jobert пришел один вечером к Элен и с того времени часто стал бывать у нее.
В один день он сводил графиню в католический храм, где она стала на колени перед алтарем, к которому она была подведена. Немолодой обворожительный француз положил ей на голову руки, и, как она сама потом рассказывала, она почувствовала что то вроде дуновения свежего ветра, которое сошло ей в душу. Ей объяснили, что это была la grace [благодать].
Потом ей привели аббата a robe longue [в длинном платье], он исповедовал ее и отпустил ей грехи ее. На другой день ей принесли ящик, в котором было причастие, и оставили ей на дому для употребления. После нескольких дней Элен, к удовольствию своему, узнала, что она теперь вступила в истинную католическую церковь и что на днях сам папа узнает о ней и пришлет ей какую то бумагу.
Все, что делалось за это время вокруг нее и с нею, все это внимание, обращенное на нее столькими умными людьми и выражающееся в таких приятных, утонченных формах, и голубиная чистота, в которой она теперь находилась (она носила все это время белые платья с белыми лентами), – все это доставляло ей удовольствие; но из за этого удовольствия она ни на минуту не упускала своей цели. И как всегда бывает, что в деле хитрости глупый человек проводит более умных, она, поняв, что цель всех этих слов и хлопот состояла преимущественно в том, чтобы, обратив ее в католичество, взять с нее денег в пользу иезуитских учреждений {о чем ей делали намеки), Элен, прежде чем давать деньги, настаивала на том, чтобы над нею произвели те различные операции, которые бы освободили ее от мужа. В ее понятиях значение всякой религии состояло только в том, чтобы при удовлетворении человеческих желаний соблюдать известные приличия. И с этою целью она в одной из своих бесед с духовником настоятельно потребовала от него ответа на вопрос о том, в какой мере ее брак связывает ее.
Они сидели в гостиной у окна. Были сумерки. Из окна пахло цветами. Элен была в белом платье, просвечивающем на плечах и груди. Аббат, хорошо откормленный, а пухлой, гладко бритой бородой, приятным крепким ртом и белыми руками, сложенными кротко на коленях, сидел близко к Элен и с тонкой улыбкой на губах, мирно – восхищенным ее красотою взглядом смотрел изредка на ее лицо и излагал свой взгляд на занимавший их вопрос. Элен беспокойно улыбалась, глядела на его вьющиеся волоса, гладко выбритые чернеющие полные щеки и всякую минуту ждала нового оборота разговора. Но аббат, хотя, очевидно, и наслаждаясь красотой и близостью своей собеседницы, был увлечен мастерством своего дела.
Ход рассуждения руководителя совести был следующий. В неведении значения того, что вы предпринимали, вы дали обет брачной верности человеку, который, с своей стороны, вступив в брак и не веря в религиозное значение брака, совершил кощунство. Брак этот не имел двоякого значения, которое должен он иметь. Но несмотря на то, обет ваш связывал вас. Вы отступили от него. Что вы совершили этим? Peche veniel или peche mortel? [Грех простительный или грех смертный?] Peche veniel, потому что вы без дурного умысла совершили поступок. Ежели вы теперь, с целью иметь детей, вступили бы в новый брак, то грех ваш мог бы быть прощен. Но вопрос опять распадается надвое: первое…
– Но я думаю, – сказала вдруг соскучившаяся Элен с своей обворожительной улыбкой, – что я, вступив в истинную религию, не могу быть связана тем, что наложила на меня ложная религия.
Directeur de conscience [Блюститель совести] был изумлен этим постановленным перед ним с такою простотою Колумбовым яйцом. Он восхищен был неожиданной быстротой успехов своей ученицы, но не мог отказаться от своего трудами умственными построенного здания аргументов.
– Entendons nous, comtesse, [Разберем дело, графиня,] – сказал он с улыбкой и стал опровергать рассуждения своей духовной дочери.


Элен понимала, что дело было очень просто и легко с духовной точки зрения, но что ее руководители делали затруднения только потому, что они опасались, каким образом светская власть посмотрит на это дело.
И вследствие этого Элен решила, что надо было в обществе подготовить это дело. Она вызвала ревность старика вельможи и сказала ему то же, что первому искателю, то есть поставила вопрос так, что единственное средство получить права на нее состояло в том, чтобы жениться на ней. Старое важное лицо первую минуту было так же поражено этим предложением выйти замуж от живого мужа, как и первое молодое лицо; но непоколебимая уверенность Элен в том, что это так же просто и естественно, как и выход девушки замуж, подействовала и на него. Ежели бы заметны были хоть малейшие признаки колебания, стыда или скрытности в самой Элен, то дело бы ее, несомненно, было проиграно; но не только не было этих признаков скрытности и стыда, но, напротив, она с простотой и добродушной наивностью рассказывала своим близким друзьям (а это был весь Петербург), что ей сделали предложение и принц и вельможа и что она любит обоих и боится огорчить того и другого.
По Петербургу мгновенно распространился слух не о том, что Элен хочет развестись с своим мужем (ежели бы распространился этот слух, очень многие восстали бы против такого незаконного намерения), но прямо распространился слух о том, что несчастная, интересная Элен находится в недоуменье о том, за кого из двух ей выйти замуж. Вопрос уже не состоял в том, в какой степени это возможно, а только в том, какая партия выгоднее и как двор посмотрит на это. Были действительно некоторые закоснелые люди, не умевшие подняться на высоту вопроса и видевшие в этом замысле поругание таинства брака; но таких было мало, и они молчали, большинство же интересовалось вопросами о счастии, которое постигло Элен, и какой выбор лучше. О том же, хорошо ли или дурно выходить от живого мужа замуж, не говорили, потому что вопрос этот, очевидно, был уже решенный для людей поумнее нас с вами (как говорили) и усомниться в правильности решения вопроса значило рисковать выказать свою глупость и неумение жить в свете.
Одна только Марья Дмитриевна Ахросимова, приезжавшая в это лето в Петербург для свидания с одним из своих сыновей, позволила себе прямо выразить свое, противное общественному, мнение. Встретив Элен на бале, Марья Дмитриевна остановила ее посередине залы и при общем молчании своим грубым голосом сказала ей:
– У вас тут от живого мужа замуж выходить стали. Ты, может, думаешь, что ты это новенькое выдумала? Упредили, матушка. Уж давно выдумано. Во всех…… так то делают. – И с этими словами Марья Дмитриевна с привычным грозным жестом, засучивая свои широкие рукава и строго оглядываясь, прошла через комнату.
На Марью Дмитриевну, хотя и боялись ее, смотрели в Петербурге как на шутиху и потому из слов, сказанных ею, заметили только грубое слово и шепотом повторяли его друг другу, предполагая, что в этом слове заключалась вся соль сказанного.
Князь Василий, последнее время особенно часто забывавший то, что он говорил, и повторявший по сотне раз одно и то же, говорил всякий раз, когда ему случалось видеть свою дочь.
– Helene, j'ai un mot a vous dire, – говорил он ей, отводя ее в сторону и дергая вниз за руку. – J'ai eu vent de certains projets relatifs a… Vous savez. Eh bien, ma chere enfant, vous savez que mon c?ur de pere se rejouit do vous savoir… Vous avez tant souffert… Mais, chere enfant… ne consultez que votre c?ur. C'est tout ce que je vous dis. [Элен, мне надо тебе кое что сказать. Я прослышал о некоторых видах касательно… ты знаешь. Ну так, милое дитя мое, ты знаешь, что сердце отца твоего радуется тому, что ты… Ты столько терпела… Но, милое дитя… Поступай, как велит тебе сердце. Вот весь мой совет.] – И, скрывая всегда одинаковое волнение, он прижимал свою щеку к щеке дочери и отходил.