Лахтин, Леонид Кузьмич

Леонид Кузьмич Лахтин
Дата рождения:	26 (14) апреля 1863(1863-04-14)
Место рождения:	село Богословское Чернского уезда Тульская губерния, Российская империя
Дата смерти:	14 июля 1927(1927-07-14) (64 года)
Место смерти:	Москва, СССР
Страна:	Российская империя, СССР
Научная сфера:	математика
Место работы:	Юрьевский университет, Московский университет
Учёная степень:	доктор чистой математики
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Московский университет
Научный руководитель:	Н. В. Бугаев

Леони́д Кузьми́ч Ла́хтин (14 (26) или 15 (27) апреля 1863 — 14 июля 1927) — российский и советский математик, специалист в области решения алгебраических уравнений высших степеней, а также в области математической статистики. Доктор чистой математики (1897).

Профессор Дерптского (Юрьевского) университета, заслуженный профессор Московского университета. Ректор Московского университета (1904—1905), декан Физико-математического факультета Московского университета (1912—1918).

Ученик и друг профессора Николая Бугаева. Учитель религиозного философа Павла Флоренского.

Биография

Родился 14 (26) или 15 (27) апреля 1863 года в селе Богословское Чернского уезда Тульской губернии в имении своего отца. Происходил из семьи потомственных почётных граждан России. Среднее образование получил в Третьей московской гимназии. После её окончания в 1881 году поступил на Физико-математический факультет Московского университета, который окончил в 1885 году и был оставлен в университете для подготовки к получению профессорского звания по кафедре чистой математики.

С 1887 года Лахтин — учитель математики в своей родной Третьей московской гимназии. С 1889 года — приват-доцент на Физико-математическом факультете Московского университета, а также преподаватель математики в инженерных классах Московского межевого института и в нескольких гимназиях.

В 1892 году Лахтин занял должность профессора Юрьевского (Дерптского) университета. В 1893 году он защитил магистерскую диссертацию (тема — «Алгебраические уравнения, разрешимые в гипергеометрических функциях»), посвящённую исследованию уравнений 3-й, 4-й, 5-й и одного вида 6-й степени. С 1896 года — снова в Московском университете, сначала на должности экстраординарного профессора, а с 1902 года — ординарного профессора; работу в университете он совмещал с преподаванием в Императорском Московском техническом училище и в Московском межевом институте. В 1897 году он защитил докторскую диссертацию (тема — «Дифференциальные резольвенты алгебраических уравнений высших родов»).

Лахтин был очень привязан к своему учителю и коллеге профессору Николаю Васильевичу Бугаеву (1837—1903), часто бывал у него дома. Сын Бугаева, писатель Андрей Белый, позже так вспоминал о Лахтине: «…скромный, тихий, застенчивый, точно извечно напуганный… уж, конечно, видом своим не хватал звёзд; но отец отзывался о нём: „Талантливый математик!“ … Позднее я видел в нём некую силу прямоты и чистоты („Блаженны чистые сердцем“); пусть она проявлялась в узкой прямолинейности; у него было нежное, тихое сердце; и он многое возлюбил и многое утаил под своей впалой грудью, в месте сердца, которое спрятано под сюртуком, всегда наглухо застёгнутым… И никто не мог бы сказать, что под этою жестью пылало сердце; и прядали математические таланты; а как трогательно он волновался во время болезни жены своей, когда был молод?».

В 1903 году Лахтин стал помощником ректора Московского университета, а в августе 1904 года — ректором. Он был назначен на эту должность на срок 4 года, но в августе 1905 года, после революционных событий, вступили в силу «Временные правила об управлении учебными заведениями Министерства народного просвещения», согласно которым университеты получали право свободного выбора своих ректоров, — и Лахтин в связи с этим вынужден был подать в отставку, уступив своё место избранному профессору С. Н. Трубецкому. Лахтин после этих событий продолжал преподавать на Физико-математическом факультете Московского университета, в 1912—1918 годах он был деканом факультета. В 1910—1918 годах — директор 3-го Московского реального училища им. А. Шелапутина. В 1914 году ему было присвоено звание Заслуженного профессора.

В мае 1916 года, выступая вместе с профессором Д. Ф. Егоровым официальными оппонентами по магистерской диссертации будущего академика Н. Н. Лузина, предложил присвоить диссертанту за его работу учёную степень доктора чистой математики, минуя магистерскую степень (что было редким исключением).

В советское время Лахтин продолжал преподавать, а также возглавлял группу статистиков в Институте математики Московского университета. Читал курсы «Введение в анализ», «Интегральное исчисление», «Теория вероятностей», «Дифференциальное исчисление», «Исчисление конечных разностей». По оценке Л. В. Лёвшина, он был прекрасным педагогом, который умел ясно и доходчиво объяснить своим слушателям суть самых сложных проблем. По воспоминаниям историка математики профессора А. П. Юшкевича, «на первом курсе университета (1923) мне довелось ещё слушать его неторопливые лекции по введению в анализ, доступные даже совсем мало подготовленному человеку, но резко контрастирующие с духом „лузитании“ (академика Н. Н. Лузина), который пронизывал тогда всю атмосферу на математическом отделении». По воспоминаниям российского и советского физика доктора физико-математических наук В. Д. Зёрнова, Л. К. Лахтин «объяснял математику так, что учить дополнительно теорию дома почти не требовалось».

Умер 14 июля 1927 года. Похоронен в Москве, на Новодевичьем кладбище.

Научная деятельность

Исследования Лахтина в области математики посвящены двум основным темам: решению алгебраических уравнений высших степеней в специальных функциях, зависящих от интегралов дифференциальных уравнений (дифференциальных резольвент соответствующих алгебраических уравнений), и математической статистике, которой он занимался в последние годы жизни, работая, в том числе, над вопросами применения методов математической статистики в экономике.

Незадолго до смерти, в 1924 году, Лахтин опубликовал учебник — курс по теории вероятностей.

В своих работах он широко использовал теоретико-групповые методы, которые сыграли важную роль в развитии алгебры.

Некоторые работы

• [mi.mathnet.ru/rus/msb/v14/i4/p487 Некоторыя упрощения в решении неопределённого уравнения второй степени с двумя неизвестными] // Математический сборник : журнал. — М., 1890. — Т. 14, № 4. — С. 487—526.
• Алгебраические уравнения, разрешимые в гипергеометрических функциях. — 1892—1893.
• [mi.mathnet.ru/rus/msb/v17/i3/p474 О жизни и научных трудах Николая Ивановича Лобачевского (по поводу столетней годовщины дня его рождения)] // Математический сборник : журнал. — М., 1894. — Т. 17, № 3. — С. 474—493.
• Дифференциальные резольвенты алгебраических уравнений высших родов // Математический сборник : журнал. — М., 1896—1897. — Т. 19, № 2—3.
• [mi.mathnet.ru/rus/msb/v25/i2/p322 Труды Н. В. Бугаева в области анализа] // Математический сборник : журнал. — М., 1905. — Т. 25, № 2. — С. 322—330.
• [mi.mathnet.ru/rus/msb/v25/i2/p251 Николай Васильевич Бугаев (биографический очерк)] // Математический сборник : журнал. — М., 1905. — Т. 25, № 2. — С. 251—269.
• Кривые распределения и построение для них интерполяционных формул по способам Пирсона и Брунса. — М., 1922.
• Курс теории вероятностей. — М.—П., 1924.

Литература

• Бородин А. И., Бугай А. С. Биографический словарь деятелей в области математики / Под ред. И. И. Гихмана. — Киев: Радянська школа, 1979. — С. 298. — 608 с. — 80 000 экз.
• Лёвшин Л. В. Леонид Кузьмич Лахтин // [www.phys.msu.ru/upload/iblock/f85/deans.pdf Деканы физического факультета Московского университета]. — М.: Физический факультет МГУ, 2002. — С. 158—163. — 272 с. — 500 экз. — ISBN 5-8279-0025-5.
• Саввина О. А., Колягин Ю. М. Математик Л. К. Лахтин и Московский университет: Житие, события, судьба. — М.: Изд-во ПСТГУ, 2012. — 248 с. — 500 экз. — ISBN 978-5-7429-0716-9.

Ссылки

• [www.biografija.ru/biography/lakhtin-leonid-kuzmich.htm Лахтин Леонид Кузьмич]. Биография.Ру. Проверено 22 марта 2015.
• [letopis.msu.ru/peoples/959 Лахтин Леонид Кузьмич]. Летопись Московского университета. Проверено 22 марта 2015.
• [www.mathnet.ru/php/person.phtml?personid=40064&option_lang=rus Список публикаций Л. К. Лахтина]. Math-Net.Ru. Проверено 22 марта 2015.

Отрывок, характеризующий Лахтин, Леонид Кузьмич

Первое время своего пребыванья в Петербурге, князь Андрей почувствовал весь свой склад мыслей, выработавшийся в его уединенной жизни, совершенно затемненным теми мелкими заботами, которые охватили его в Петербурге.
С вечера, возвращаясь домой, он в памятной книжке записывал 4 или 5 необходимых визитов или rendez vous [свиданий] в назначенные часы. Механизм жизни, распоряжение дня такое, чтобы везде поспеть во время, отнимали большую долю самой энергии жизни. Он ничего не делал, ни о чем даже не думал и не успевал думать, а только говорил и с успехом говорил то, что он успел прежде обдумать в деревне.
Он иногда замечал с неудовольствием, что ему случалось в один и тот же день, в разных обществах, повторять одно и то же. Но он был так занят целые дни, что не успевал подумать о том, что он ничего не думал.
Сперанский, как в первое свидание с ним у Кочубея, так и потом в середу дома, где Сперанский с глазу на глаз, приняв Болконского, долго и доверчиво говорил с ним, сделал сильное впечатление на князя Андрея.
Князь Андрей такое огромное количество людей считал презренными и ничтожными существами, так ему хотелось найти в другом живой идеал того совершенства, к которому он стремился, что он легко поверил, что в Сперанском он нашел этот идеал вполне разумного и добродетельного человека. Ежели бы Сперанский был из того же общества, из которого был князь Андрей, того же воспитания и нравственных привычек, то Болконский скоро бы нашел его слабые, человеческие, не геройские стороны, но теперь этот странный для него логический склад ума тем более внушал ему уважения, что он не вполне понимал его. Кроме того, Сперанский, потому ли что он оценил способности князя Андрея, или потому что нашел нужным приобресть его себе, Сперанский кокетничал перед князем Андреем своим беспристрастным, спокойным разумом и льстил князю Андрею той тонкой лестью, соединенной с самонадеянностью, которая состоит в молчаливом признавании своего собеседника с собою вместе единственным человеком, способным понимать всю глупость всех остальных, и разумность и глубину своих мыслей.
Во время длинного их разговора в середу вечером, Сперанский не раз говорил: «У нас смотрят на всё, что выходит из общего уровня закоренелой привычки…» или с улыбкой: «Но мы хотим, чтоб и волки были сыты и овцы целы…» или: «Они этого не могут понять…» и всё с таким выраженьем, которое говорило: «Мы: вы да я, мы понимаем, что они и кто мы ».
Этот первый, длинный разговор с Сперанским только усилил в князе Андрее то чувство, с которым он в первый раз увидал Сперанского. Он видел в нем разумного, строго мыслящего, огромного ума человека, энергией и упорством достигшего власти и употребляющего ее только для блага России. Сперанский в глазах князя Андрея был именно тот человек, разумно объясняющий все явления жизни, признающий действительным только то, что разумно, и ко всему умеющий прилагать мерило разумности, которым он сам так хотел быть. Всё представлялось так просто, ясно в изложении Сперанского, что князь Андрей невольно соглашался с ним во всем. Ежели он возражал и спорил, то только потому, что хотел нарочно быть самостоятельным и не совсем подчиняться мнениям Сперанского. Всё было так, всё было хорошо, но одно смущало князя Андрея: это был холодный, зеркальный, не пропускающий к себе в душу взгляд Сперанского, и его белая, нежная рука, на которую невольно смотрел князь Андрей, как смотрят обыкновенно на руки людей, имеющих власть. Зеркальный взгляд и нежная рука эта почему то раздражали князя Андрея. Неприятно поражало князя Андрея еще слишком большое презрение к людям, которое он замечал в Сперанском, и разнообразность приемов в доказательствах, которые он приводил в подтверждение своих мнений. Он употреблял все возможные орудия мысли, исключая сравнения, и слишком смело, как казалось князю Андрею, переходил от одного к другому. То он становился на почву практического деятеля и осуждал мечтателей, то на почву сатирика и иронически подсмеивался над противниками, то становился строго логичным, то вдруг поднимался в область метафизики. (Это последнее орудие доказательств он особенно часто употреблял.) Он переносил вопрос на метафизические высоты, переходил в определения пространства, времени, мысли и, вынося оттуда опровержения, опять спускался на почву спора.
Вообще главная черта ума Сперанского, поразившая князя Андрея, была несомненная, непоколебимая вера в силу и законность ума. Видно было, что никогда Сперанскому не могла притти в голову та обыкновенная для князя Андрея мысль, что нельзя всё таки выразить всего того, что думаешь, и никогда не приходило сомнение в том, что не вздор ли всё то, что я думаю и всё то, во что я верю? И этот то особенный склад ума Сперанского более всего привлекал к себе князя Андрея.
Первое время своего знакомства с Сперанским князь Андрей питал к нему страстное чувство восхищения, похожее на то, которое он когда то испытывал к Бонапарте. То обстоятельство, что Сперанский был сын священника, которого можно было глупым людям, как это и делали многие, пошло презирать в качестве кутейника и поповича, заставляло князя Андрея особенно бережно обходиться с своим чувством к Сперанскому, и бессознательно усиливать его в самом себе.
В тот первый вечер, который Болконский провел у него, разговорившись о комиссии составления законов, Сперанский с иронией рассказывал князю Андрею о том, что комиссия законов существует 150 лет, стоит миллионы и ничего не сделала, что Розенкампф наклеил ярлычки на все статьи сравнительного законодательства. – И вот и всё, за что государство заплатило миллионы! – сказал он.
– Мы хотим дать новую судебную власть Сенату, а у нас нет законов. Поэтому то таким людям, как вы, князь, грех не служить теперь.
Князь Андрей сказал, что для этого нужно юридическое образование, которого он не имеет.
– Да его никто не имеет, так что же вы хотите? Это circulus viciosus, [заколдованный круг,] из которого надо выйти усилием.

Через неделю князь Андрей был членом комиссии составления воинского устава, и, чего он никак не ожидал, начальником отделения комиссии составления вагонов. По просьбе Сперанского он взял первую часть составляемого гражданского уложения и, с помощью Code Napoleon и Justiniani, [Кодекса Наполеона и Юстиниана,] работал над составлением отдела: Права лиц.


Года два тому назад, в 1808 году, вернувшись в Петербург из своей поездки по имениям, Пьер невольно стал во главе петербургского масонства. Он устроивал столовые и надгробные ложи, вербовал новых членов, заботился о соединении различных лож и о приобретении подлинных актов. Он давал свои деньги на устройство храмин и пополнял, на сколько мог, сборы милостыни, на которые большинство членов были скупы и неаккуратны. Он почти один на свои средства поддерживал дом бедных, устроенный орденом в Петербурге. Жизнь его между тем шла по прежнему, с теми же увлечениями и распущенностью. Он любил хорошо пообедать и выпить, и, хотя и считал это безнравственным и унизительным, не мог воздержаться от увеселений холостых обществ, в которых он участвовал.
В чаду своих занятий и увлечений Пьер однако, по прошествии года, начал чувствовать, как та почва масонства, на которой он стоял, тем более уходила из под его ног, чем тверже он старался стать на ней. Вместе с тем он чувствовал, что чем глубже уходила под его ногами почва, на которой он стоял, тем невольнее он был связан с ней. Когда он приступил к масонству, он испытывал чувство человека, доверчиво становящего ногу на ровную поверхность болота. Поставив ногу, он провалился. Чтобы вполне увериться в твердости почвы, на которой он стоял, он поставил другую ногу и провалился еще больше, завяз и уже невольно ходил по колено в болоте.
Иосифа Алексеевича не было в Петербурге. (Он в последнее время отстранился от дел петербургских лож и безвыездно жил в Москве.) Все братья, члены лож, были Пьеру знакомые в жизни люди и ему трудно было видеть в них только братьев по каменьщичеству, а не князя Б., не Ивана Васильевича Д., которых он знал в жизни большею частию как слабых и ничтожных людей. Из под масонских фартуков и знаков он видел на них мундиры и кресты, которых они добивались в жизни. Часто, собирая милостыню и сочтя 20–30 рублей, записанных на приход, и большею частию в долг с десяти членов, из которых половина были так же богаты, как и он, Пьер вспоминал масонскую клятву о том, что каждый брат обещает отдать всё свое имущество для ближнего; и в душе его поднимались сомнения, на которых он старался не останавливаться.
Всех братьев, которых он знал, он подразделял на четыре разряда. К первому разряду он причислял братьев, не принимающих деятельного участия ни в делах лож, ни в делах человеческих, но занятых исключительно таинствами науки ордена, занятых вопросами о тройственном наименовании Бога, или о трех началах вещей, сере, меркурии и соли, или о значении квадрата и всех фигур храма Соломонова. Пьер уважал этот разряд братьев масонов, к которому принадлежали преимущественно старые братья, и сам Иосиф Алексеевич, по мнению Пьера, но не разделял их интересов. Сердце его не лежало к мистической стороне масонства.
Ко второму разряду Пьер причислял себя и себе подобных братьев, ищущих, колеблющихся, не нашедших еще в масонстве прямого и понятного пути, но надеющихся найти его.
К третьему разряду он причислял братьев (их было самое большое число), не видящих в масонстве ничего, кроме внешней формы и обрядности и дорожащих строгим исполнением этой внешней формы, не заботясь о ее содержании и значении. Таковы были Виларский и даже великий мастер главной ложи.
К четвертому разряду, наконец, причислялось тоже большое количество братьев, в особенности в последнее время вступивших в братство. Это были люди, по наблюдениям Пьера, ни во что не верующие, ничего не желающие, и поступавшие в масонство только для сближения с молодыми богатыми и сильными по связям и знатности братьями, которых весьма много было в ложе.
Пьер начинал чувствовать себя неудовлетворенным своей деятельностью. Масонство, по крайней мере то масонство, которое он знал здесь, казалось ему иногда, основано было на одной внешности. Он и не думал сомневаться в самом масонстве, но подозревал, что русское масонство пошло по ложному пути и отклонилось от своего источника. И потому в конце года Пьер поехал за границу для посвящения себя в высшие тайны ордена.

Летом еще в 1809 году, Пьер вернулся в Петербург. По переписке наших масонов с заграничными было известно, что Безухий успел за границей получить доверие многих высокопоставленных лиц, проник многие тайны, был возведен в высшую степень и везет с собою многое для общего блага каменьщического дела в России. Петербургские масоны все приехали к нему, заискивая в нем, и всем показалось, что он что то скрывает и готовит.
Назначено было торжественное заседание ложи 2 го градуса, в которой Пьер обещал сообщить то, что он имеет передать петербургским братьям от высших руководителей ордена. Заседание было полно. После обыкновенных обрядов Пьер встал и начал свою речь.
– Любезные братья, – начал он, краснея и запинаясь и держа в руке написанную речь. – Недостаточно блюсти в тиши ложи наши таинства – нужно действовать… действовать. Мы находимся в усыплении, а нам нужно действовать. – Пьер взял свою тетрадь и начал читать.