Маарах

Маарах
ивр. ‏המערך‏‎
Лидер:	Леви Эшколь, Голда Меир, Ицхак Рабин, Шимон Перес
Дата основания:	1965, 1969
Дата роспуска:	1968, 1991
Идеология:	социалистический сионизм
Союзники и блоки:	МАПАЙ, Ахдут ха-Авода

К:Политические партии, основанные в 1965 году

Маарах (ивр. ‏המערך‏‎ — блок, массив) — политическая партия в Израиле, являвшаяся союзом главных левых партий Израиля между 1965 и 1991 годом. Она была создана в 1965 году как союз партий МАПАЙ и «Ахдут ха-Авода», но спустя 3 года была ликвидирована, когда обе составляющие союз партии вместе с партией «Рафи» формально объединились в партию «Авода». В 1969 году партия была восстановлена на основе союза партии «Авода» и партии МАПАМ, и во время проведения выборов в кнессет получила 63 места. Это был единственный случай в истории Израиля, когда какая-либо партия получила абсолютное большинство мест в кнессете. 7 октября 1991 года «Маарах» официально вошёл в состав партии «Авода» и прекратил своё существование.

Первое образование партии

Впервые название «Маарах» относилось к техническому союзу партий МАПАЙ и «Ахдут ха-Авода», для участия в выборах в кнессет в 1965 году. Полным названием было «Ха-Маарах леахдут поалей Эрец-Исраэль» (ивр. ‏המערך לאחדות פועלי ארץ ישראל‏‎ — Блок единства рабочих Эрец-Исраэль). Это объединение было сделано в ответ на попытку слияния двух крупных правых партий в Израиле («Херут» и Либеральной партии сформировали объединение «Гахаль»), и было попыткой сохранить гегемонию левых партий в израильской политике.

На выборах в кнессет 1965 года в итоге победил «Маарах» с 36,7 % голосов, что дало ему 45 мест в кнессете из 120, которых было достаточно для победы над «Гахаль», набравшего только 26 мест, хотя это было и не так много, как при победе МАПАЙ на выборах в 1951 году и в 1959 году.

Лидер партии Леви Эшколь сформировал коалиционное правительство с «Мафдал», МАПАМ, Партией независимых либералов, «Агудат Исраэль» и двумя партиями израильских арабов, выступающих за общественное согласие, прогресс, развитие, сотрудничество и братство.

23 января 1968 года, МАПАЙ и «Ахдут ха-Авода» объединились с партией «Рафи» (хотя лидер «Рафи» Давид Бен-Гурион отказался присоединиться к ним, и образовал свою отдельную партию «Национальный список») для создания Лейбористской партии Израиля («Авода»). В результате этого блок «Маарах» прекратил своё существование.

Второе образование партии

28 января 1969 года партия «Авода» вступила в союз с партией МАПАМ, который был назван «Маарах». На выборах в кнессет «Маарах» получил 63 места из 120, за всю историю Израиля это был абсолютный рекорд мест, набранный одной фракцией.

Когда Леви Эшколь умер 26 февраля 1969 года, его сменила Голда Меир, первая и единственная женщина премьер-министр Израиля.

Победа страны в Шестидневной войне помогла популярности партии и привела к её убедительной победе на выборах 1969 года. И хотя «Маарах» потерял абсолютное большинство в кнессете, показатель 46,2 % голосов или 56 мест был (и остается) одним из лучших результатов избирательной деятельности в израильской политической истории.

1970-е годы

Во время каденции кнессета 7-го созыва произошли события, которые сыграли важную роль в падении партии. 6 октября 1973 года, когда израильтяне были заняты Йом-Кипуром, произошло внезапное нападение Египта и Сирии, в результате чего началась война Судного дня. Хотя Израиль впоследствии возвратил себе земли, потерянные в начале войны, в целом война рассматривалась как неудача, и правительство столкнулось с серьёзной критикой. Была создана «комиссия Аграната» для изучения обстоятельств, которые привели к войне.

Ещё до того, как «комиссия Аграната» смогла опубликовать результаты расследования, были проведены выборы. Недовольство правительством не было существенно заметно, так как «Маарах» по-прежнему занял первое место, набрав 39,6 % голосов и 51 место. Что более важно, новая крупная правая партия «Ликуд» получила 39 мест в кнессете и теперь догоняла «Маарах». Голда Меир сформировала коалицию с партией «Мафдал» и Партией независимых либералов. Тем не менее, когда через десять дней после выборов «комиссия Аграната» опубликовала свои выводы, то 1 апреля 1974 года Голда Меир подала в отставку, несмотря на то что доклад освободил от ответственности за неготовность к войне как её, так и министра обороны Моше Даяна.

В назначенных праймериз в «Маарахе» победил Ицхак Рабин, обогнав Шимона Переса, отступившего на второе место в партии. Эта борьба привела к долгосрочному конфликту между ними, и Ицхак Рабин позднее описывал в своей автобиографии Переса как «неутомимого интригана». Рабин сформировал новое правительство вместе с партией «Рац», Партией независимых либералов, а также с арабскими партиями «Прогресс и Развитие» и «Арабский список бедуинов и крестьян». Партия «Мафдал» также вскоре после этого вошла в коалицию, хотя их принятие в коалицию ускорило выход светской партии «Рац».

1980-е годы

«Маарах» потихоньку восстановил свои позиции и на выборах в кнессет 1981 года получил 36,6 % голосов избирателей (что было ростом на 12 %) и 47 мест. Тем не менее набравший 48 мест «Ликуд» начал формировать правительство с помощью небольших правых и религиозных партий. Партия «Рац» ненадолго влилась в «Маарах», но тут же отделилась. К концу сессии кнессета партия «Маарах» имел больше мест, чем его соперник, после того, как два депутата от «Ликуда» перешли в него. Ещё большее увеличение мест в парламенте у «Маараха» стало после вливания в него Партии независимых либералов в 1984 году. После выборов 1984 года МАПАМ вышел из блока «Маараха», и это стало его фактическим концом, поскольку в блоке с партией «Авода» никто не остался. Ещё одни выборы в 1988 году «Авода» провела под названием «Маараха», а затем оно было и формально отменено в 1991 году.

1990-е годы

В 1990 году Шимон Перес сделал ставку на управление страной левыми партиями путём создания узкой коалиции с 61 местом в союзе с ультра-ортодоксальными партиями ШАС, «Агудат Исраэль», «Дегель ха-Тора» и левыми крыльями партий МАПАМ, «Рац» и «Шинуй». В конечном итоге ставка на левых не удалась, и «Маарах» вышел из коалиции за два года до срока прекращения полномочий кнессета. Партия также потеряла одного из депутатов, Эфраима Гура, который вышел из «Маараха» и образовал отдельную партию «Союз Мира и Репатриации», в дальнейшем влившуюся в «Ликуд». Эта история позже стала известна в Израиле как «грязный трюк» («таргиль масриах»).

7 октября 1991 года «Маарах» официально прекратил своё существование, передав все свои права партии «Авода».

См. также

• Список депутатов кнессета от партии МАПАЙ

Ссылки

• [www.knesset.gov.il/faction/eng/FactionPage_eng.asp?PG=26 Сайт партии]

Отрывок, характеризующий Маарах

– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.