МАПАЙ

МАПАЙ
מפא"י
Страна:	Израиль Израиль
Основатели:	Давид Бен-Гурион, Йосеф Шпринцак
Дата основания:	5 января 1930
Страна основания:	подмандатная Палестина
Дата роспуска:	23 января 1968
Идеология:	Социалистический сионизм
Интернационал:	Социнтерн, Азиатская Социалистическая Конференция, Международное бюро революционного социалистического единства
Девиз:	От класса к народу
Партийная печать:	«Ха-Поэль ха-Цаир», «Давар»

МАПАЙ («Партия рабочих Земли Израильской», ивр. ‏מפלגת פועלי ארץ ישראל, מפא"י‏‎) — израильская политическая партия, относившаяся к рабочему сионистскому движению. Сформировавшись в 1930-е годы в подмандатной Палестине, после основания государства составляла основу правящих коалиций в Израиле с 1-го по 6-й созыв кнессета, а затем прекратила своё существование, объединившись с партиями «Ахдут ха-Авода» и РАФИ в партию Труда («Авода»).

История

Партия МАПАЙ была создана в 1930 году при объединении движений «Ахдут ха-Авода» и «Ха-Поэль ха-Цаир». Во главе новой партии стояли Давид Бен-Гурион и Берл Каценельсон. В момент создания в партии было только 5000 членов, но благодаря достаточной идеологической гибкости, позволявшей вступать в её ряды представителям мелкой буржуазии и интеллигенции (единственным условием для принятия в партию было членство в Гистадруте — объединении профсоюзов Палестины), МАПАЙ к середине 1930-х годов стала основной политической силой в ишуве, чему способствовал выход её идеологических конкурентов, сионистов-ревизионистов, из управляющих структур еврейских организаций, как палестинских, так и всемирных. В 1935 году Бен-Гурион был избран руководителем Еврейского агентства и оставался на этом посту до 1948 года, являясь в глазах евреев за границей главным представителем ишува.

Начиная с первого созыва кнессета фракция МАПАЙ была крупнейшей в его составе, получая по итогам выборов от 40 до 47 мандатов из 120, и именно лидерам МАПАЙ поручалось формирование правительственной коалиции. Бен-Гурион, а за ним Моше Шарет и Леви Эшколь отдавали предпочтение при создании коалиции центристским либеральным фракциям (в частности, Прогрессивной партии), религиозным сионистским партиям (таким, как Национальный религиозный фронт, а впоследствии Национальная религиозная партия), с которыми было заключено соглашение о сохранении статус-кво в отношениях между государством и религией, и мелким арабским партиям-сателлитам (Демократический список Назарета, Демократический список в пользу израильских арабов, «Прогресс и труд»). Из формирования коалиций последовательно исключались как националистические фракции ревизионистского толка («Херут»), так и коммунисты, а на раннем этапе и просоветски настроенный МАПАМ, представлявшие в политическом спектре Израиля крайне левый фланг.

В начале 1960-х годов популярность МАПАЙ упала вследствие скандального «дела Лавона». В самой партии произошёл раскол, восемь депутатов от МАПАЙ в пятом составе кнессета во главе с Бен-Гурионом сформировали отдельную фракцию РАФИ («Израильский список рабочих»), в результате чего представительство МАПАЙ в кнессете упало с 42 до 34 мест. Одновременно две крупные оппозиционные партии, «Херут» и Либеральная партия, объединились в блок ГАХАЛ, представленный в кнессете пятого созыва 27 депутатами. Угроза потери лидирующего положения в политической жизни страны заставила МАПАЙ к сентябрю 1965 года сформировать избирательный блок с партией «Ахдут ха-Авода», получивший название Объединения рабочих Израиля или просто Объединения (ивр. ‏המערך‏‎, «Ха-Маарах»). На выборах в Гистадрут 1965 года «Маарах» получил 51 процент голосов, а к 1967 году в его рядах насчитывалось 160 тысяч членов. По ходу работы шестого состава кнессета партии, входившие в состав «Маараха», объединились с РАФИ в партию Труда («Авода») и официально перестали существовать как самостоятельные политические структуры.

Представительство МАПАЙ в кнессете по созывам

Созыв	Процент голосов	Мандаты в начале	Мандаты перед роспуском
I	35,7	46	46
II	37,3	45	47
III	32,2	40	40
IV	38,2	47	47
V	34,7	42	34

Идеология

Относясь к числу социалистических сионистских движений, и «Ахдут ха-Авода» Бен-Гуриона, и в особенности «Ха-Поэль ха-Цаир», позиции которого восходили к идеям утописта А. Д. Гордона (развитым Хаимом Арлозоровым), большое значение придавали синтезу социалистической и национальной составляющей в своей идеологии. В целом, по сравнению с другими социалистическими партиями ишува и первых десятилетий существования Государства Израиль, МАПАЙ придерживалась в экономике скорее социал-демократических, нежели чисто марксистских позиций, и тема классовой борьбы не занимала в её программе значительного места. МАПАЙ с самого начала последовательно выражала готовность к сотрудничеству с сионистскими движениями, не разделявшими социалистическую платформу, а после создания Израиля способствовала развитию в стране смешанной экономики с сильным частным сектором наряду с предприятиями, управляемыми государством и Гистадрутом.

В начале 1940-х годов в кибуцном движении произошёл раскол, связанный с позицией представителей движения «Ха-Кибуц ха-Меухад», требовавших для себя фракционной независимости в составе партии и права вето на решения большинства (так называемая «Фракция Б»). Взгляды членов этого движения, крупнейшего среди кибуцев, были более просоветскими и ортодоксально-марксистскими, чем в целом в партии; при этом члены движения не рассматривали скорейшее создание еврейского государства как первоочередную задачу и противились идее раздела Палестины. Жёсткие меры партийного руководства по подавлению внутренней фракционной борьбы привели к выходу членов «Ха-Кибуц ха-Меухад» из МАПАЙ и созданию новой партии под старым названием «Ахдут ха-Авода». Во главе отколовшейся партии стояли Исраэль Бар-Йехуда, Исраэль Галили и Ицхак Табенкин.

Различия между МАПАЙ и другими левыми сионистами во внешней политике диктовались различиями в их отношении к марксистской доктрине. Если МАПАМ и «Ахдут ха-Авода» до 1956 года занимали просоветские, сталинистские позиции, то МАПАЙ достаточно рано сменила ориентацию на прозападную.

В территориальных вопросах МАПАЙ была более прагматична, чем «Ахдут ха-Авода», поддерживавшая идею единой и неделимой Земли Израиля, но не столь настроена на компромисс с арабами, как МАПАМ, настаивавшая на активном поиске путей урегулирования со стороны Израиля. Внутри МАПАЙ не было единства в вопросах оборонной политики и территориального компромисса, и сторонники единого Израиля и превентивной войны (Бен-Гурион, Голда Меир, Моше Даян, Шимон Перес) уживались в ней со сторонниками поиска мирного решения (Шарет, Эшколь). Ещё до основания Израиля, в последние годы британского мандата в Палестине, эти разногласия носили характер спора между активистами, поддерживавшими идею вооружённой борьбы против британских властей и усиления нелегальной иммиграции (Бен-Гурион, Голда Меир, Леви Эшколь, Шауль Авигур, Элиэзер Ливне), и умеренными, считавшими возможным отложить создание еврейского государства (Йосеф Шпринцак, Элиэзер Каплан, Кадиш Луз и Пинхас Лавон).

Если МАПАМ начала принимать в свои ряды израильских арабов в середине 50-х годов, то МАПАЙ ещё десять лет удерживала в районах, заселённых национальными меньшинствами, режим военной администрации. Только в 1970 году, уже после объединения МАПАЙ с другими левыми партиями в партию Труда, в ней стали допускаться арабы.

Опора в обществе

В начале своего существования МАПАЙ в значительной степени формировалась выходцами из кибуцев. В 1930-е годы представители сельскохозяйственных поселений (члены кибуцев и мошавов), а также сельскохозяйственные работники мошавот и частных плантаций составляли до 60 процентов от общего числа членов партии; в свою очередь представители кибуцного движения составляли более половины этого сектора и представляли собой наиболее спаянную и идеологически однородную группу. В результате представительство членов кибуцного движения было непропорционально высоким — так, в 1942 году пять из семи членов Внутреннего Секретариата, высшего постоянно действующего органа партии, были выходцами из кибуцев. Последующее падение влияния представителей кибуцев в партии было, в частности, связано с расколом середины 40-х годов, сопровождавшимся выходом из МАПАЙ членов «Фракции Б».

После Второй мировой войны и образования Государства Израиль произошли значительные изменения в демографическом балансе, которые лидерам МАПАЙ пришлось учитывать. Так, если в 1944 году число членов профсоюза сельскохозяйственных работников, входившего в Гистадрут, было в четыре раза больше числа членов профсоюза строителей, к 1953 году это соотношение было уже меньше, чем 2:1, а к 1963 году они были представлены в равных пропорциях. Для членов профсоюза металлистов это соотношение изменилось с 5:1 до менее чем 2:1. Если в 1947 году сельскохозяйственные работники составляли почти 29 процентов от общего числа членов Гистадрута, то в 1961 году — только 18,5 процента. Таким образом, перед МАПАЙ встала задача большей интеграции рабочих и служащих в партии. Эта задача была решена успешно: уже к середине 50-х годов более половины членов МАПАЙ составляли промышленные и транспортные рабочие и ремесленники и ещё 14 процентов — служащие различных уровней.

В то же время МАПАЙ, желая сохранить имидж партии трудящихся и равный подход к оплате труда, неохотно шла в качестве правящей партии на уступки требованиям работников умственного труда, стремящихся к повышению своего социального статуса. Фактически в первые десятилетия существования Израиля интеллектуалы зарабатывали меньше, чем представители элитных профессий, связанных с ручным трудом (в частности, портовые рабочие и члены транспортных кооперативов). Интеллигенция не была равноправно представлена в руководящих органах партии и её фракциях в кнессете. В результате поддержка МАПАЙ среди интеллигенции неуклонно падала со временем.

См. также

• Список депутатов кнессета от партии МАПАЙ

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/12622 Мапай] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
• [www.knesset.gov.il/faction/eng/FactionPage_eng.asp?PG=77 Фракция МАПАЙ] на сайте кнессета  (англ.)
• Peter Y. Medding. [books.google.ca/books?id=D0_lJCMaR4QC&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Mapai in Israel: Political Organisation and Government in a New Society]. — 1st paperback ed. — Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2010. — 340 с. — ISBN 978-0-521-14451-3.
• Бениамин Нойбергер, Дан Каспи. [books.google.ca/books?id=IbQwGgKn3yAC&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Власть и политика в государстве Израиль]. — Тель-Авив: Издательство Тель-Авивского университета, 1998. — Т. 7—8. Политические партии в Израиле. — 481 с. — ISBN 965-06-0429-4.

Отрывок, характеризующий МАПАЙ

– Соня, – сказала графиня, поднимая голову от письма, когда племянница проходила мимо нее. – Соня, ты не напишешь Николеньке? – сказала графиня тихим, дрогнувшим голосом, и во взгляде ее усталых, смотревших через очки глаз Соня прочла все, что разумела графиня этими словами. В этом взгляде выражались и мольба, и страх отказа, и стыд за то, что надо было просить, и готовность на непримиримую ненависть в случае отказа.
Соня подошла к графине и, став на колени, поцеловала ее руку.
– Я напишу, maman, – сказала она.
Соня была размягчена, взволнована и умилена всем тем, что происходило в этот день, в особенности тем таинственным совершением гаданья, которое она сейчас видела. Теперь, когда она знала, что по случаю возобновления отношений Наташи с князем Андреем Николай не мог жениться на княжне Марье, она с радостью почувствовала возвращение того настроения самопожертвования, в котором она любила и привыкла жить. И со слезами на глазах и с радостью сознания совершения великодушного поступка она, несколько раз прерываясь от слез, которые отуманивали ее бархатные черные глаза, написала то трогательное письмо, получение которого так поразило Николая.


На гауптвахте, куда был отведен Пьер, офицер и солдаты, взявшие его, обращались с ним враждебно, но вместе с тем и уважительно. Еще чувствовалось в их отношении к нему и сомнение о том, кто он такой (не очень ли важный человек), и враждебность вследствие еще свежей их личной борьбы с ним.
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.
Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.