МАССОЛИТ

МАССОЛИТ — вымышленное объединение литераторов, фигурирующее в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». По мнению исследователей, аббревиатура расшифровывается как «Мастерская (Мастера́) социалистической литературы» или «Массовая литература»; в ней также отмечено ироничное уподобление существовавшей в 1920-х годах организации МАСТКОМДРАМ, что означало «Мастера коммунистической драмы».

Слово «МАССОЛИТ» появилось на страницах «Мастера и Маргариты» не сразу: в первых вариантах романа автор использовал аббревиатуры Вседрупис (Всемирное дружество писателей), Всемиопис (Всемирное объединение писателей), Всеобпис, Опис и другие.

Страницы, посвящённые МАССОЛИТу и Дому Грибоедова, в котором размещалось это литературное объединение, являются, по словам литературоведа Бориса Соколова, пародией на Союз писателей и Дом Герцена, в стенах которого базировались РАПП и Московская ассоциация пролетарских писателей.

Дом Герцена — Дом Грибоедова

Дом Герцена, описанный в романе как Дом Грибоедова, находился на Тверском бульваре, 25. В 1920-х годах Булгаков посещал проходившие в его залах заседания и не раз участвовал в литературной полемике; именно там собирались многие писатели, ставшие впоследствии персонажами «Мастера и Маргариты». Так, на одном из подобных мероприятий Булгаков резко протестовал против попытки профессора Василия Львова-Рогачевского признать значимыми трёх молодых авторов, пишущих о пролетарской любви: их герои во время свиданий разговаривали о мировой революции и пели «Интернационал»:

Булгаков отказывался признавать эти вещи фактом русском литературы. <...> Одно из самых последних собраний в Доме Герцена было «булгаковским». Тон на этом собрании задал Булгаков.

О том, что будущее «пристанище МАССОЛИТа» имело в среде литераторов недобрую репутацию, упоминает и филолог Сергей Боровиков, цитирующий адресованные Дому Герцена строки: «И прав один рифмач упорный, что в трезвом будучи уме, / На стенах мужской уборной бодро вывел резюме:/ „Хрен цена вашему Дому Герцена“./ Обычно заборные надписи плоски, но с этой — согласен! В. Маяковский».

Давая название месту обитания массолитовцев, Булгаков, с одной стороны, обыграл «гастрономическую фамилию» создателя «Горя от ума», с другой — недвусмысленно дал понять, что основные жизненные интересы представителей этого объединения связаны с кулинарией. Ресторан Дома Грибоедова стал отдельным романным образом, потому что литературные вопросы волновали его завсегдатаев далеко не в первую очередь; главным их стремлением было «получение максимума материальных благ»:

Эпизод, когда Коровьев и кот Бегемот не могут попасть в «Грибоедов» из-за отсутствия массолитовских удостоверений, не только является описанием существовавших в литературной среде нравов, но и пародийно воспроизводит фрагменты романа Анатоля Франса «На белом коне»: речь идёт о ситуации, при которой герой может пообедать лишь при наличии членского билета:

Дом Грибоедова с расположенным в нем МАССОЛИТом — злая сатира на это общество, где человека определяют писателем только по наличию у него клочка картона в дорогой коже с «золотой широкой каймой».

Персонажи и прототипы

К числу возможных прототипов главы МАССОЛИТа Берлиоза исследователи относят пролетарского поэта Демьяна Бедного и одного из основателей РАППа Леопольда Авербаха. За критиком Мстиславом Лавровичем «скрывается» драматург Всеволод Вишневский — «один из ревностных гонителей Булгакова».

В образе члена МАССОЛИТа Латунского, устроившего травлю Мастеру, угадываются черты руководителя Главреперткома Осафа Литовского. История его взаимоотношений с Михаилом Афанасьевичем началась в 1926 году (когда Литовский опубликовал уничижительную статью о пьесе «Дни Турбиных»), продолжалась в течение жизни и завершилась после смерти писателя: в начале 1960-х критик написал «сомнительную в отношении достоверности» книгу «Глазами современников», в которой пытался объяснить, чем вызвано его «пристрастное отношение» к Булгакову.

В то же время, по словам литературоведа Владимира Лакшина, «на сомнительную честь» быть прототипом Латунского могли бы претендовать также критики Г. Горбачёв, Иван Дорошев, А. Орлинский (введший в обиход термин «булгаковщина») и некоторые другие современники писателя.

Отрывок, характеризующий МАССОЛИТ

Кутузов строго посмотрел на своего адъютанта и, помолчав, ответил:
– Я думаю, что сражение будет проиграно, и я так сказал графу Толстому и просил его передать это государю. Что же, ты думаешь, он мне ответил? Eh, mon cher general, je me mele de riz et des et cotelettes, melez vous des affaires de la guerre. [И, любезный генерал! Я занят рисом и котлетами, а вы занимайтесь военными делами.] Да… Вот что мне отвечали!


В 10 м часу вечера Вейротер с своими планами переехал на квартиру Кутузова, где и был назначен военный совет. Все начальники колонн были потребованы к главнокомандующему, и, за исключением князя Багратиона, который отказался приехать, все явились к назначенному часу.
Вейротер, бывший полным распорядителем предполагаемого сражения, представлял своею оживленностью и торопливостью резкую противоположность с недовольным и сонным Кутузовым, неохотно игравшим роль председателя и руководителя военного совета. Вейротер, очевидно, чувствовал себя во главе.движения, которое стало уже неудержимо. Он был, как запряженная лошадь, разбежавшаяся с возом под гору. Он ли вез, или его гнало, он не знал; но он несся во всю возможную быстроту, не имея времени уже обсуждать того, к чему поведет это движение. Вейротер в этот вечер был два раза для личного осмотра в цепи неприятеля и два раза у государей, русского и австрийского, для доклада и объяснений, и в своей канцелярии, где он диктовал немецкую диспозицию. Он, измученный, приехал теперь к Кутузову.
Он, видимо, так был занят, что забывал даже быть почтительным с главнокомандующим: он перебивал его, говорил быстро, неясно, не глядя в лицо собеседника, не отвечая на деланные ему вопросы, был испачкан грязью и имел вид жалкий, измученный, растерянный и вместе с тем самонадеянный и гордый.
Кутузов занимал небольшой дворянский замок около Остралиц. В большой гостиной, сделавшейся кабинетом главнокомандующего, собрались: сам Кутузов, Вейротер и члены военного совета. Они пили чай. Ожидали только князя Багратиона, чтобы приступить к военному совету. В 8 м часу приехал ординарец Багратиона с известием, что князь быть не может. Князь Андрей пришел доложить о том главнокомандующему и, пользуясь прежде данным ему Кутузовым позволением присутствовать при совете, остался в комнате.
– Так как князь Багратион не будет, то мы можем начинать, – сказал Вейротер, поспешно вставая с своего места и приближаясь к столу, на котором была разложена огромная карта окрестностей Брюнна.
Кутузов в расстегнутом мундире, из которого, как бы освободившись, выплыла на воротник его жирная шея, сидел в вольтеровском кресле, положив симметрично пухлые старческие руки на подлокотники, и почти спал. На звук голоса Вейротера он с усилием открыл единственный глаз.
– Да, да, пожалуйста, а то поздно, – проговорил он и, кивнув головой, опустил ее и опять закрыл глаза.
Ежели первое время члены совета думали, что Кутузов притворялся спящим, то звуки, которые он издавал носом во время последующего чтения, доказывали, что в эту минуту для главнокомандующего дело шло о гораздо важнейшем, чем о желании выказать свое презрение к диспозиции или к чему бы то ни было: дело шло для него о неудержимом удовлетворении человеческой потребности – .сна. Он действительно спал. Вейротер с движением человека, слишком занятого для того, чтобы терять хоть одну минуту времени, взглянул на Кутузова и, убедившись, что он спит, взял бумагу и громким однообразным тоном начал читать диспозицию будущего сражения под заглавием, которое он тоже прочел:
«Диспозиция к атаке неприятельской позиции позади Кобельница и Сокольница, 20 ноября 1805 года».
Диспозиция была очень сложная и трудная. В оригинальной диспозиции значилось:
Da der Feind mit seinerien linken Fluegel an die mit Wald bedeckten Berge lehnt und sich mit seinerien rechten Fluegel laengs Kobeinitz und Sokolienitz hinter die dort befindIichen Teiche zieht, wir im Gegentheil mit unserem linken Fluegel seinen rechten sehr debordiren, so ist es vortheilhaft letzteren Fluegel des Feindes zu attakiren, besondere wenn wir die Doerfer Sokolienitz und Kobelienitz im Besitze haben, wodurch wir dem Feind zugleich in die Flanke fallen und ihn auf der Flaeche zwischen Schlapanitz und dem Thuerassa Walde verfolgen koennen, indem wir dem Defileen von Schlapanitz und Bellowitz ausweichen, welche die feindliche Front decken. Zu dieserien Endzwecke ist es noethig… Die erste Kolonne Marieschirt… die zweite Kolonne Marieschirt… die dritte Kolonne Marieschirt… [Так как неприятель опирается левым крылом своим на покрытые лесом горы, а правым крылом тянется вдоль Кобельница и Сокольница позади находящихся там прудов, а мы, напротив, превосходим нашим левым крылом его правое, то выгодно нам атаковать сие последнее неприятельское крыло, особливо если мы займем деревни Сокольниц и Кобельниц, будучи поставлены в возможность нападать на фланг неприятеля и преследовать его в равнине между Шлапаницем и лесом Тюрасским, избегая вместе с тем дефилеи между Шлапаницем и Беловицем, которою прикрыт неприятельский фронт. Для этой цели необходимо… Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…] и т. д., читал Вейротер. Генералы, казалось, неохотно слушали трудную диспозицию. Белокурый высокий генерал Буксгевден стоял, прислонившись спиною к стене, и, остановив свои глаза на горевшей свече, казалось, не слушал и даже не хотел, чтобы думали, что он слушает. Прямо против Вейротера, устремив на него свои блестящие открытые глаза, в воинственной позе, оперев руки с вытянутыми наружу локтями на колени, сидел румяный Милорадович с приподнятыми усами и плечами. Он упорно молчал, глядя в лицо Вейротера, и спускал с него глаза только в то время, когда австрийский начальник штаба замолкал. В это время Милорадович значительно оглядывался на других генералов. Но по значению этого значительного взгляда нельзя было понять, был ли он согласен или несогласен, доволен или недоволен диспозицией. Ближе всех к Вейротеру сидел граф Ланжерон и с тонкой улыбкой южного французского лица, не покидавшей его во всё время чтения, глядел на свои тонкие пальцы, быстро перевертывавшие за углы золотую табакерку с портретом. В середине одного из длиннейших периодов он остановил вращательное движение табакерки, поднял голову и с неприятною учтивостью на самых концах тонких губ перебил Вейротера и хотел сказать что то; но австрийский генерал, не прерывая чтения, сердито нахмурился и замахал локтями, как бы говоря: потом, потом вы мне скажете свои мысли, теперь извольте смотреть на карту и слушать. Ланжерон поднял глаза кверху с выражением недоумения, оглянулся на Милорадовича, как бы ища объяснения, но, встретив значительный, ничего не значущий взгляд Милорадовича, грустно опустил глаза и опять принялся вертеть табакерку.
– Une lecon de geographie, [Урок из географии,] – проговорил он как бы про себя, но довольно громко, чтобы его слышали.
Пржебышевский с почтительной, но достойной учтивостью пригнул рукой ухо к Вейротеру, имея вид человека, поглощенного вниманием. Маленький ростом Дохтуров сидел прямо против Вейротера с старательным и скромным видом и, нагнувшись над разложенною картой, добросовестно изучал диспозиции и неизвестную ему местность. Он несколько раз просил Вейротера повторять нехорошо расслышанные им слова и трудные наименования деревень. Вейротер исполнял его желание, и Дохтуров записывал.
Когда чтение, продолжавшееся более часу, было кончено, Ланжерон, опять остановив табакерку и не глядя на Вейротера и ни на кого особенно, начал говорить о том, как трудно было исполнить такую диспозицию, где положение неприятеля предполагается известным, тогда как положение это может быть нам неизвестно, так как неприятель находится в движении. Возражения Ланжерона были основательны, но было очевидно, что цель этих возражений состояла преимущественно в желании дать почувствовать генералу Вейротеру, столь самоуверенно, как школьникам ученикам, читавшему свою диспозицию, что он имел дело не с одними дураками, а с людьми, которые могли и его поучить в военном деле. Когда замолк однообразный звук голоса Вейротера, Кутузов открыл глава, как мельник, который просыпается при перерыве усыпительного звука мельничных колес, прислушался к тому, что говорил Ланжерон, и, как будто говоря: «а вы всё еще про эти глупости!» поспешно закрыл глаза и еще ниже опустил голову.