Маач, Тило

Тило Фридрих Маач (нем. Thilo Friedrich Maatsch, род. 13 августа 1900 г. Брауншвейг — ум. 20 марта 1983 г. Кёнигслуттер) — немецкий художник, график и скульптор, представитель таких направлений в искусстве, как конструктивизм, абстракционизм и конкретное искусство.

Жизнь и творчество

Т.Маач ещё в юном возрасте начинает интересоваться авангардным искусством, уже в 16 лет он посещает выставку Франца Марка. Профессионально рисовать начал до 1918 года. В том же году он, вместе с Рудольфом Янсом и Иоганнесом Мольцаном создаёт в Брауншвейге «Общество друзей молодого искусства (Gesellschaft der Freunde junger Kunst)», в которое входят, кроме прочих, такие художники, как Лионель Фейнингер и Пауль Клее. В. Кандинский, покровительствоваший Т.Маачу и к которому тот относился с огромным уважением, создаёт эмблему этого общества. В 1919 и в 1921 годах Т.Маач приезжает в колонию художников в Ворпсведе к Генриху Фогелеру. В 1920-е годы он создаёт преимущественно абстрактно-геометрические, ярко-красочные полотна.

Так как живопись не давала художнику достаточно средств, в 1922 году он поступает на учительские курсы и через два года занимает место преподавателя в народной школе Хольцминдена. Однако, по его собственному признанию, «рисованием он занимается столь интенсивно, что семья и профессия перестают играть в его жизни какую-либо роль». В 1924 году Т.Маач продаёт свою первую картину — брауншвейгскому коллекционеру и меценату Отто Ральфсу, который явился к нему на квартиру вместе с супругами Василием и Ниной Кандинскими — чтобы выбрать понравившееся ему полотно. В том же году Т.Маач знакомится с Куртом Швиттерсом. В 1925 Отто Ральфс организует выставку работ членов «Общества друзей молодого искусства».

В связи с финансовыми трудностями Т.Маач не смог — как он хотел — пройти обучение в художественной школе Баухауса, однако во время отпусков он всё-таки там учился — сперва в Веймаре, а затем и в Дессау. Подружился в «Баухаусе» с П.Клее, Л.Фейнингером, Ласло Мохой-Надем. Кандинский, Клее и Мохой-Надь разрешили Маачу работать и учиться в их мастерских при «Баухаусе». В 1925 году Т.Маач становится членом Ноябрьской группы художников, в составе которой вплоть до 1932 участвует в «Большой берлинской художественной выставке». В 1927 году известный берлинский галерист Херварт Уолден в своей галерее «Штурм» устраивает первональную выставку работ Т.Маача, для которой отбирает 50 его графических произведений, 10 акварелей и несколько полотен.

После прихода к власти в Германии национал-социалистов, в 1934 Т.Маача исключают из Имперского союза художников, его творчество объявляется «дегенеративным искусством». Маач в это время работает учителем, во время Второй мировой войны он — санитар на Восточном фротне. С 1943 по конец 1945 года художник находился в плену в Советском Союзе. Вернувшись в Германию, он вновь работает учителем, занимает должность директора школы. В 1947 году Т.Маача посещает Эрнст Юнгер, отметивший затем, что «учитель, мечтатель, художник, переводчик, библиофил и археолог» Т.Маач находится в состоянии душевного кризиса.

В 1950-е годы Т.Маач неоднократно выезжает в Париж, участвуя в различных мероприятиях ЮНЕСКО. Приблизительно с 1966 года в обществе вновь возникает интерес к его художественному творчеству, в 1970-2000-е годы проводятся многочисленные выставки его работ — в Лондоне, Берлине, Кёльне, Базеле, Брауншвейге, Франкфурте-на-Майне, Нюрнберге, Гамбурге и др.

Литература

• Maatsch, Thilo. В: Hans Vollmer: Allgemeines Lexikon der Bildenden Künstler von der Antike bis zur Gegenwart. E. A. Seemann, Leipzig, Bd. 3, 1956, S. 280.
• Carl Laszlo: Thilo Maatsch, 1. Verlag Panderma, Basel 1974.
• Peter Lufft: Der Maler Thilo Maatsch. Städtisches Museum, Braunschweig 1979. (Arbeitsberichte aus dem Städtischen Museum Braunschweig. Band 30). 14 Seiten.
• Thilo Maatsch. Werke 1920—1980. Galerie Reichard, Frankfurt/Main 1991, ISBN 3-927335-07-X. (Ausstellung vom 3. Mai bis 28. Juni 1991, Galerie Reichard. Texte von Bernhard Holeczek, Peter Lufft und Thilo Maatsch; Ausstellungskatalog, 61 Seiten).
• Maatsch, Thilo. В: Kurt Schmidt, Holger Peter Saupe: Begegnung Bauhaus: Kurt Schmidt und Künstler der Avantgarde, von Kandinsky bis Vasarely, Kunstsammlung Gera, 2009

Галерея

• [kunstsammlungantoncoshannover.wordpress.com/about/maatsch-thilo/ Работы Т.Маача]

Отрывок, характеризующий Маач, Тило

Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.