Магнус (король Ливонии)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Магнус, король Ливонии»)
Перейти к: навигация, поиск
Магнус
Magnus<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
король Ливонии
июнь 1570 — 1578
Предшественник: нет
Преемник: нет
 
Рождение: 26 августа 1540(1540-08-26)
Копенгаген, Дания
Смерть: 28 марта 1583(1583-03-28) (42 года)
Пильтен, Курляндия и Семигалия
Место погребения: Собор Роскилле, Дания
Род: Ольденбурги
Отец: Кристиан III Датский
Мать: Доротея Саксен-Лауэнбургская
Супруга: Мария Старицкая
Дети: Мария Ольденбургская
Евдокия Ольденбургская

Магнус (нем. Magnus; 26 августа 1540 — 28 марта 1583) — датский принц из Ольденбургской династии, брат короля Фредерика II Датского, король Ливонии с 1570 года, вассал Ивана IV Грозного. Породнился с домом Рюриковичей: был женат на двоюродной племяннице Ивана Грозного Марии Владимировне, княжне Старицкой — дочери князя Владимира Андреевича, от брака с которой у него были две дочери: Мария (июль 15801597) и Евдокия (15811588)[1]. В русских летописях его называли Арцимагнус Крестьянович.

Магнус был сыном Кристиана III, короля Дании, и его супруги Доротеи Саксен-Лауэнбургской[1].





Епископ Эзельский

После 1557 года Ливонский орден находился в незавидном положении. Последний конфликт ордена и Рижского архиепископа разрешился лишь на условиях вторгшегося в Ливонию короля польского и литовского Сигизмунда II Августа, а, значит, Ливония начала попадать под влияние Речи Посполитой. Кроме того, после конфликта у ордена начались финансовые трудности. Сверх того, в 15581559 годах царь Иван IV Грозный силами в основном вассальных ему татар осуществил ряд опустошительных рейдов, которыми ознаменовалось начало Ливонской войны. После рейда в 1559 году было заключено перемирие, во время которого орден и его вассалы стали искать помощи, в основном за границей.

Осенью 1559 года епископ острова Эзеля (современное название — Сааремаа) и Пильтена, Йоханн фон Мюнхаузен, обратился за защитой к Дании. Секретным соглашением с королём Фридрихом II епископ уступил королю свои владения остров Эзель и Пилтен с правом на Ригу и Ревель за 30 000 талеров. Король, в свою очередь, отдал эти земли своему брату Магнусу вместо положенных по завещанию отца земель в Голштинии.

19-летний герцог Магнус весной 1560 года явился в Аренсбурге (остров Эзель). В надежде, что Дания его поддержит, дворянство острова поддержало его.

В отличие от Эзеля, пильтенская монастырская область была территориально разрозненной и состояла из трех частей — из епархий Пильтен, Донеданген, Эрвален в северной Курляндии, епархий Хазенпот, Нойхаузен, Амботен, лежащих изолированно на юге, и епархии Сакенхаузен на побережье.

Молодой герцог оказался в сложном положении. С одной стороны ещё существующий Ливонский орден пытался опротестовать продажу Пильтена и Эзеля, так как она должна была быть согласована с орденом. С другой стороны Русское государство открыто старалось овладеть прибалтийскими землями.

Король Ливонии

После того, как в 1568 году в войну вступила Швеция, дела для Ивана Грозного шли уже не столь успешно, и от прямого завоевания Ливонии пришлось отказаться. С апреля 1569 года Иван IV рассматривал план создания в Ливонии буферного государства, возглавляемого датским принцем, герцогом Магнусом, в качестве вассала царя. Магнуса этот проект заинтересовал, и в сентябре он отправил своих посланников в Москву. Было достигнуто предварительное соглашение, и 27 ноября посланники получили от царя в Александровской слободе грамоту, содержащую условия для создания вассального Ливонского государства.

10 июня 1570 года Магнус прибыл в Москву и был принят с великой торжественностью. Он был официально провозглашён королём Ливонии, дал клятву верности царю и был помолвлен с княжной Евфимией Старицкой, дочерью князя Старицкого.

Магнус привел с собой лишь малый контингент солдат, но в качестве короля Ливонии он был назначен командующим русскими войсками, посылаемыми против шведов. 25 июня его армия совместно с русскими отрядами двинулась в поход и 21 августа приступила к осаде Ревеля.

Дания не послала флот на помощь Магнусу. У русских не было собственной флотилии, только несколько каперов, базировавшихся в Нарве и на реке Неве. На море, таким образом, главенствовали шведы, которые могли послать ревельскому гарнизону подкрепления и амуницию. 16 марта 1571 года Магнус вынужден был снять осаду Ревеля.

В целом идея создания вассального королевства оказалась удачной: Магнус, сын европейского короля, был в глазах немецкого и датского ливонского дворянства гораздо притягательнее Ивана Грозного. При этом его лояльность Москве не вызывала сомнений.

Царь подарил королю Ливонии эстонский город Оберпален и выдал грамоту на включение в земли королевства территории, в настоящее время входящей в Волховский район Ленинградской области, а также права на Карельские земли. В это время внезапно умерла невеста Магнуса княжна Евфимия Старицкая. Иван IV предложил ему руку её младшей тринадцатилетней сестры — Марии.

Магнус согласился, и в 1573 году в Новгороде состоялась свадьба. В приданое вместо ожидаемого королевства Магнус получил городок Каркус, небольшую часть Водской пятины с Иванской Куиваской, Воздвиженской Корбоселской и Ильинской Телкужской погостами, место-поселение, имеющее по-фински название kuisma — «зверобой», упомянутыми в переписной книге Водской пятины, а также несколько сундуков с имуществом королевы. Возможно скромность этого подарка показывала недоверие Ивана IV своему вассалу. Царь после измены своих советников Таубе и Крузе перестал доверять иностранцам, и таким приданым он хотел ослабить потенциального противника.

Разрыв с Иваном Грозным

В 1575 году русские войска взяли город Пярну. Под страхом русского захвата замки Хелмет, Эргеме и Руйиена предпочли сдаться Магнусу и войти в Ливонское королевство.

Пытаясь упрочить своё шаткое положение в 1577 году Магнус начал тайные переговоры с королём Польши Стефаном Баторием, после которых уступил трон роду Батори. Магнус обратился к населению с призывом, чтобы они сдавались, если не хотят быть захвачеными Иваном Грозным. Таким образом был взят и присоединен к Ливонскому Королевству ряд городов том числе Валмиера, Кокенхаузен и Венден.

Царь, прослышав о таком, осадил Венден, вызвал Магнуса на переговоры и арестовал его. Венден после жестокой бомбардировки был захвачен. Остатки солдат Магнуса взорвали себя в западном крыле орденского замка, а сам он был подвергнут заключению. (По другим данным, был восстановлен в титуле короля Ливонии, а затем вновь предал царя). Дания, ни разу не оказавшая поддержки Магнусу, после некоторого торга всё же оставила за собой права на Эзель и Пильтен.

В 1580 году Магнус участвовал в войне на стороне Батория и совершил набег на Дерптскую область.

После войны в 1583 году Магнус умер в Пильтене, оставив вдову с детьми на руках. Позднее Борис Годунов обманом пригласил вдову Марию в Москву, где её насильно постригли в монастырь. Сделано это было, дабы поляки не смогли воспользоваться Марией как претенденткой на российский престол. Дело в том, что в России, в отличие от большинства стран католической Европы, признавали возможность престолонаследия по женской линии. Дочь, предположительно, была отравлена.

Напишите отзыв о статье "Магнус (король Ливонии)"

Примечания

  1. 1 2 [genealogy.euweb.cz/oldenburg/oldenburg2.html#M1L Генеалогические таблицы] (англ.). Проверено 26 апреля 2011. [www.webcitation.org/61AHBCzx5 Архивировано из первоисточника 24 августа 2011].

Ссылки

  • [gumilevica.kulichki.net/VGV/vgv514.htm Г. В. Вернадский. Московское царство. I.Основание русской евразийской империи 4. Ливонская война и опричнина.]
  • [www.magister.msk.ru/library/history/solov/solv06p5.htm С. М. Соловьев. История России с древнейших времен. Том 6. Глава 5.]
  • [sundukis.narod.ru/source/gorsei/ Джером Горсей, Путешествия]
  • [renata.times.lv/hroniki/Baltazar_Russov.html Бальтазар Руссов «Хроника Ливонии»]
  • [department.monm.edu/history/urban/books/Henning%20Part%20Three%201577-1590.htm The noteworthy events which took place in Livonia, the Duchy of Courland, and elsewhere between 1577 and 1590]


Отрывок, характеризующий Магнус (король Ливонии)

– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.