Магн Максим

Магн Максим Magnus Clemens Maximus<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Римский император (узурпатор)
383 — 27 августа 388
Соправители:	Валентиниан II, Феодосий I Великий
Предшественник:	Грациан
Преемник:	Валентиниан II
Вероисповедание:	христианин
Рождение:	ок. 335 года Испания
Смерть:	27 августа 388(0388-08-27) Аквилея (Италия)
Супруга:	неизвестна, легенд. - св. Елена из Кэрнарфона
Дети:	сын Флавий Виктор, дочери

Магн Максим (лат. Magnus Clemens Maximus, валл. Macsen Wledig, ок. 335 — 27 августа 388) — император-узурпатор Запада Римской империи в 383—388 годах.

Римский полководец в Британии Магн Максим поднял восстание в 383 году против императора Грациана. После убийства Грациана, Магн Максим разделил по мирному соглашению правление над Западом Римской империи с братом убитого, юным императором Валентинианом II. В 387 году узурпатор изгнал Валентиниана из Италии, став единственным правителем всей Западной Римской империи. В 388 году в результате интервенции императора Востока Римской империи Феодосия Великого Магн Максим был захвачен в плен и казнён.

В средневековой валлийской традиции Максим превозносится как могучий государь из Британии Максен Вледиг, ставший императором Рима и родоначальником валлийских королей.

Биография

Начальная биография

О происхождении и начальной биографии Магна Максима сохранилось крайне мало достоверных сведений. Со слов Зосимы известно, что он был родом из Испании и участвовал вместе с будущим императором Феодосием в походе против восставших варварских племён в Британии в 368 году.

Некоторые историки отождествляют Магна Максима с военачальником Максимом, который упоминается у Аммиана Марцеллина в одном месте как офицер, посланный арестовать казнокрада в Северной Африке в 373 году, а в другом месте как безответственный командир, назначенный следить за переправой готов через Дунай в 377 году. Так как имя Максим было очень распространено в Римской империи, большинство историков предпочитает начинать биографию узурпатора с мятежа в Британии.

«Галльская хроника 452 года» отмечает победу Максима примерно в 381 году над вторгшимися в римские владения в Британии пиктами и скоттами.

В январе 383 года в Римской империи было 4 законных императора. На западе делили власть Грациан и его малолетний брат Валентиниан II, на востоке правил Феодосий Великий с сыном Аркадием, которого в целях преемственности власти отец только что провозгласил августом.

Захват власти. 383 год

В 383 году римские легионы, расквартированные в Британии, провозгласили своего командующего Магна Максима императором. Аврелий Виктор и Зосима считали, что солдаты ненавидели императора Грациана из-за его стремления нанимать на военную службу варварские отряды аланов в ущерб римским легионерам. Зосима пишет также о ревности Максима к успеху своего бывшего сослуживца Феодосия, которого Грациан возвёл в 379 году в императоры Востока Римской империи.

С другой стороны, Орозий и Сульпиций Север сообщают о том, что солдаты заставили Максима против его воли принять знаки императорского достоинства. Орозий высоко оценил достоинства претендента на императорскую власть: «Максим, муж деятельный и в принципе достойный императорской власти, если бы не добился её тираническим путём и вопреки присяге.»

Максим с армией высадился в устье Рейна. Часть римских войск в Галлии перешла на его сторону. Грациан встретился с войсками узурпатора под Парижем, где нерешительные столкновения продолжались 5 дней. Затем к Максиму перешла мавританская конница Грациана, остальные его солдаты также стали склоняться к переходу. Проспер Аквитанский сообщил об измене командующего армией Грациана, франка Меробавда. Другой военачальник Грациана, Валлио, был позже казнён Максимом. Грациан бежал от своей армии с конным отрядом в 300 всадников. В погоню за ним Максим отправил своего начальника конницы Андрагафия, который настиг и убил императора 25 августа 383 года под Лугдунумом (совр. франц. Лион).

Амвросий Медиоланский в сохранившемся письме к императору Валентиниану от 387 года дал отчёт о визите к Магну Максиму, где ретроспективно затронул события зимы 383 года. Полководец Валентиниана франк Баутон организовал охрану альпийских горных переходов, ведущих из Галлии в Италию. На помощь Валентиниану Баутон вызвал отряды аланов и гуннов. С наёмными войсками Баутон проник в земли аламаннов и угрожал атаковать Галлию с этого направления, что вероятно и удержало Максима от вторжения в Италию. Максим послал своего комита Виктора к Амвросию, чтобы передать императору Валентиниану предложения о мире. Максим также предложил Валентиниану явиться к нему в Галлию как сын к отцу, что было решительно отвергнуто. После достижения мирного соглашения с узурпатором Валентиниан заплатил аланам и гуннам золотом и отправил варваров назад.

Император Запада. 384 год

Император Валентиниан признал Максима в качестве легитимного правителя в Галлии, Испании и Британии, взамен сохраняя власть над Италией и, возможно, Африкой. Восточная часть его владений, балканские провинции в Иллирике, фактически отошли под контроль императора Феодосия.

Максим также получил признание от императора Востока Феодосия, хотя последний, по словам Зосимы, сразу же стал скрытно готовиться к войне и усыплять бдительность узурпатора, к примеру возведением статуи Максима в Александрии. Нет сведений о враждебных действиях Феодосия по отношению к узурпатору, сам Максим был уверен в дружбе с императором Востока.

После казни Максима его заклеймили узурпатором и убрали имя из всех официальных документов. Однако сохранились свидетельства о признании его при жизни другими императорами в качестве равного. В Константинополе стали чеканить золотые монеты с изображением Максима-императора. В 386 году консульские отличия разделили начальник гвардии Максима Эводий и сын Феодосия Гонорий.

Правление. 384—387 годы

Магн Максим достаточно эффективно правил в подвластных ему провинциях, сделав своей столицей Тревиры. В Лондоне и Галлии чеканились монеты, собирались налоги, набеги варваров (франков) отбивались. Орозий заметил, что Максим, «устрашив свирепейшие германские племена одним лишь своим именем, взимал с них дань и налоги.» Живший в правление Максима епископ Сульпиций Север дал благоприятный отзыв о нём, несмотря на традицию очернять низверженных узурпаторов: «хороший человек в разных отношениях, но испорченный советами епископов.»

Своего малолетнего сына Виктора Максим провозгласил императором-соправителем в ранге августа.

В конце IV века римские императоры стали вмешиваться в процесс формирования идеологии христианства, подавляя силой государства еретические учения. Последователь кафолической (зафиксированной на Никейском соборе) формы христианства император Максим, крещённый незадолго до 384, решил расправиться со сторонниками епископа Присциллиана, еретическое учение которого манихейского толка было широко распространено в городах Испании. Присциллиан и его ближайшие единомышленники были отданы под суд. По свидетельству Сульпиция Севера епископ Тура Мартин просил Максима не применять к ним смертной казни, а ограничиться лишением церковного сана, в чём ему было обещано императором. Однако под внушением других епископов Максим не сдержал слова, Присциллиан был казнён. Такое вмешательство власти в дела церкви вызвало раскол среди духовенства, в то время как ересь Присциллиана продолжала распространяться ещё шире.

В это время в Италии юный император Валентиниан под влиянием матери Юстины пытался поддержать арианство, вступив в прямой конфликт со сторонником ортодоксального (кафолического) христианства епископом Амвросием. Максим использовал в своих целях спор о вере. Сохранилось два письма Максима — императору Валентиниану II и папе Сирицию. В письме Валентиниану Максим выражает озабоченность религиозными симпатиями юного императора и настойчиво советует ему не смущать своих подданных ересью. Летом 387 года он, нарушив соглашение о разделе власти, двинул войска в северную Италию. Причину для смещения Валентиниана Максим озвучил как борьбу за веру отцов, хотя в переговорах с Амвросием в том же году он выражал недовольство тесными сношениями Валентиниана с императором Феодосием. Амвросий в своих письмах признаёт, что Валентиниан действительно советовался по всем важным вопросам с императором Востока.

Зосима рассказал про уловку, которую задумал Максим, чтобы беспрепятственно пересечь с армией альпийские проходы из Галлии в Италию. Доверенное лицо Валентиниана, Домнин, получил богатые подарки во время посольства к Максиму. Более того, Максим отправил с Домниным отряд как военную помощь для войны с варварами в Паннонии. Вслед за Домнином, тем же путём, двинулся Максим с армией, задерживая всех путников. Так Максим сумел без сопротивления войти в Италию.

Римский сенат признал нового императора Италии, народ также спокойно принял его.

Валентиниан с семьей бежал под защиту Феодосия в Фессалоники.

Свержение. 388 год

Политическая заинтересованность изгнанного Валентиниана и Феодосия друг в друге укрепилась в конце 387 года женитьбой Феодосия на Галле, сестре Валентиниана.

В 388 году началась война против Максима. Римский наместник в Северной Африке Гильдон захватил Сицилию, оттянув часть сил Максима на южный театр боевых действий. Феодосий разбил армию Максима, которой командовал его брат Марцеллин, в Сисции (на реке Сава, в совр. Хорватии) и Поэтовионе, после чего его армия подошла к восточным Альпам. Альпийские проходы на север Италии охранял военачальник Максима Андрагафий, который возвёл укрепления и занял все возможные места переправ через реки. Андрагафий решил совершить морской рейд, чтобы внезапно напасть на противника, но Феодосий воспользовался этим и без сопротивления преодолел Альпы, оставленные без должной защиты.

Войска Максима оказались не готовы к прорыву. Преследуя их, солдаты Феодосия ворвались в хорошо укреплённый город Аквилею, где находился сам Максим. Его захватили прямо на троне и доставили за город к Феодосию, который 27 августа 388 года приказал обезглавить узурпатора. В изложении Сократа Схоластика и следующего ему Созомена Максим пал жертвой измены собственных солдат.

Андрагафий, узнав о смерти Максима, бросился с корабля в море. Военачальник Феодосия Арбогаст захватил и казнил в Галлии августа Виктора, сына Максима. О его дочерях Феодосий позаботился и даже выделил деньги из казны для его матери. Пакат Дрепаний в своём панегирике Феодосию сообщает, что Максим «хвастался родством с тобой и твоим благорасположением». В каком именно «родстве» находился Максим с Феодосием, неизвестно, но, по словам того же Паката, увидев пленного Максима, Феодосий опустил глаза, покраснел и «начал говорить с сочувствием»: Максим якобы был казнён приближёнными Феодосия практически против его желания.

Родоначальник валлийских королей

Рождение традиции

Первые раннесредневековые историки Британии Гильда Мудрый («О разорении Британии», VI век) и Беда Достопочтенный («Церковная история народа англов», VIII век) упомянули о Максиме как о тиране, который увёл лучших воинов, цвет бриттов, в Галлию, откуда те уже не вернулись, оставив Британию беззащитной перед разрушительными вторжениями северных варваров, скоттов и пиктов. Ненний («История бриттов», конец VIII века) в целом повторил предшественников в части, касающейся Максима, с добавлением сведений из хроники Проспера. Хотя римская администрация продолжала оставаться в Британии до 407 года, имя Максима в средневековой литературной традиции стало ассоциироваться с последним великим римским правителем на острове, после которого возникли местные королевские династии.

Гильда упомянул про бедствия бриттов в 430-е годы, когда «гордый правитель» (superbo tyranno) согласился пригласить саксов на остров для защиты от скоттов и пиктов. Спустя два века у Беды, который во многом копировал Гильду, титул «гордый правитель» превратился в имя короля Вортигерна, неизвестного из более ранних источников. По предположению одних исследователей Вортигерн является калькой с валлийского Gwr-teyrn, то есть «верховный правитель», хотя другие допускают существование британского короля с таким именем.

В IX веке уже существует валлийская традиция рассматривать Максима как родоначальника королевского рода в Уэльсе. Латинская надпись на колонне Pillar of Eliseg (ок. 850 г.) гласит, что Севира, дочь Магна Максима, родила королю Вортигерну (Guarthi[girn]) сына Брита.

В валлийской традиции

Магн Максим известен в средневековой валлийской традиции как Максен Вледиг (валл. Macsen Wledig), то есть Максим Король. В частности, в повести «Видение Максена Вледига», приуроченной к циклу «Мабиноги», Максен представлен единовластным римским императором. Согласно этой традиции, женой Максена была Елена, дочь бриттского вождя из Сегонция — римского города неподалёку от современного Карнарвона. Как сыновья Максена рассматриваются в валлийской традиции святой Пеблиг (Публиций) и герой Оуайн ап Максен, чьё имя встречается в триадах, а в поздней легенде, записанной Эдвардом Ллуйдом, связано с крепостью Динас-Эмрис.

Магн Максим также фигурирует как Максимин в «Истории королей Британии» (1-я половина XII века) Гальфрида Монмутского, однако Гальфрид во введении к своему сочинению ясно дал понять о том, что у него не было иных источников по истории Британии, кроме трудов Гильды и Беды. По Гальфриду, дядя британской королевы Елены, бритт Иоелин, был отцом Максимина, а сам Максимин стал римским сенатором благодаря родству по матери с римскими императорами. Король Британии Октавий выдал за него дочь и передал королевство. После чего Максимин покорил Галлию, уничтожая всех захваченных мужчин: «Столицей своей империи он повелел считать город треверов и распалился таким гневом на двух императоров, Грациана и Валентиниана, что один был им умерщвлён, а другого он принудил бежать из Рима.» Позже Максимина убили в Риме.

Современная литература

Редьярд Киплинг написал три рассказа о солдатах, служивших под началом Максима: «Центурион Тринадцатого», «На великой стене», «Крылатые шлемы». Они вошли в цикл «Пэк с Холмов». Иногда утверждается, что меч Магна Максима впоследствии достался королю Артуру и был назван Эскалибуром. Эта легенда, например, положена в основу романа Мэри Стюарт «Полые холмы» из цикла «Жизнь Мерлина».

Валлийский певец Давид Иван (англ.) посвятил Максиму свою песню «Всё ещё здесь» (англ.) (валл. Yma o Hyd).

Ссылки

• [www.roman-emperors.org/madmax.htm An Online Encyclopedia of Roman Emperors] — включает список первоисточников

Отрывок, характеризующий Магн Максим

– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.
28 го октября Кутузов с армией перешел на левый берег Дуная и в первый раз остановился, положив Дунай между собой и главными силами французов. 30 го он атаковал находившуюся на левом берегу Дуная дивизию Мортье и разбил ее. В этом деле в первый раз взяты трофеи: знамя, орудия и два неприятельские генерала. В первый раз после двухнедельного отступления русские войска остановились и после борьбы не только удержали поле сражения, но прогнали французов. Несмотря на то, что войска были раздеты, изнурены, на одну треть ослаблены отсталыми, ранеными, убитыми и больными; несмотря на то, что на той стороне Дуная были оставлены больные и раненые с письмом Кутузова, поручавшим их человеколюбию неприятеля; несмотря на то, что большие госпитали и дома в Кремсе, обращенные в лазареты, не могли уже вмещать в себе всех больных и раненых, – несмотря на всё это, остановка при Кремсе и победа над Мортье значительно подняли дух войска. Во всей армии и в главной квартире ходили самые радостные, хотя и несправедливые слухи о мнимом приближении колонн из России, о какой то победе, одержанной австрийцами, и об отступлении испуганного Бонапарта.
Князь Андрей находился во время сражения при убитом в этом деле австрийском генерале Шмите. Под ним была ранена лошадь, и сам он был слегка оцарапан в руку пулей. В знак особой милости главнокомандующего он был послан с известием об этой победе к австрийскому двору, находившемуся уже не в Вене, которой угрожали французские войска, а в Брюнне. В ночь сражения, взволнованный, но не усталый(несмотря на свое несильное на вид сложение, князь Андрей мог переносить физическую усталость гораздо лучше самых сильных людей), верхом приехав с донесением от Дохтурова в Кремс к Кутузову, князь Андрей был в ту же ночь отправлен курьером в Брюнн. Отправление курьером, кроме наград, означало важный шаг к повышению.
Ночь была темная, звездная; дорога чернелась между белевшим снегом, выпавшим накануне, в день сражения. То перебирая впечатления прошедшего сражения, то радостно воображая впечатление, которое он произведет известием о победе, вспоминая проводы главнокомандующего и товарищей, князь Андрей скакал в почтовой бричке, испытывая чувство человека, долго ждавшего и, наконец, достигшего начала желаемого счастия. Как скоро он закрывал глаза, в ушах его раздавалась пальба ружей и орудий, которая сливалась со стуком колес и впечатлением победы. То ему начинало представляться, что русские бегут, что он сам убит; но он поспешно просыпался, со счастием как будто вновь узнавал, что ничего этого не было, и что, напротив, французы бежали. Он снова вспоминал все подробности победы, свое спокойное мужество во время сражения и, успокоившись, задремывал… После темной звездной ночи наступило яркое, веселое утро. Снег таял на солнце, лошади быстро скакали, и безразлично вправе и влеве проходили новые разнообразные леса, поля, деревни.