Мадагаскарское восстание

Мадагаскарское восстание
Монумент памяти малагасийского восстания
Дата	29 марта 1947 — май 1948
Место	Мадагаскар
Причина	Стремление народов Мадагаскара к независимости от Франции
Итог	Поражение восстания
Противники
Мадагаскарские повстанцы Франция
Командующие
неизвестно неизвестно
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Мадагаскарское восстание (фр. Insurrection malgache) — вооружённое выступление народов Мадагаскара 29 марта 1947 — май 1948 года за предоставление независимости от Франции.

Предыстория восстания

Остров Мадагаскар являлся французской колонией с 1896 года. Во Второй мировой войне на острове имели место боевые действия, в ходе которых колониальная администрация, поддерживавшая режим Виши, была вынуждена капитулировать перед союзными войсками. Несколько десятков тысяч малагасийцев были призваны в войска «Сражающейся Франции» и воевали в Европе. Следствием стал подъём национально-освободительного движения. В декабре 1943 года на острове было создано Объединение профсоюзов Мадагаскара, которое активно выступало против колониальных порядков. Генеральными секретарями этой организации были политические деятели Ж. Равуаханги и П. Бауто. В 1945 году образовалась партия «Восстановление независимости мальгашского народа», в феврале 1946 года переименованная в «Демократическое движение мальгашского возрождения» (ДЦМВ, председатель — Ж. Расета), которая стала быстро превращаться в мощную антиколониальную организацию. ДЦМВ имела большое влияние, в течение 1946 года в неё вступило около 300 000 человек.

В ноябре 1945 года в Учредительное Собрание Четвертой Республики были избраны депутаты от Мадагаскара Жозеф Равуаханги и Жозеф Расета. 21 марта 1946 года они внесли на рассмотрение законопроект об отмене колониального договора 1896 года и предоставлении независимости Мадагаскару. Этот законопроект не был принят к рассмотрению под предлогом, что он носит ярко выраженный антиконституционный характер, хотя конституция Четвёртой Республики только вырабатывалась и не была ещё утверждена.

Летом 1946 года генерал-губернатором колонии был назначен М. де Коппе, сторонник жёстких мер против освободительного движения, получивший соответствующие полномочия от Парижа. По острову прокатилась волна арестов, за несколько месяцев было возбуждено свыше шестидесяти уголовных дел «в связи с совершением насилий по отношению к комиссару полиции и актов, могущих подорвать государственную безопасность, и в связи с разговорами, способными вызвать ненависть к французскому правительству». Французские колониальные власти в противовес ДЦМВ создали Лигу защиты колонизации, усилили полицию, создали так называемую туземную стражу из вооруженных переселенцев — коморцев и африканцев, не говоривших по-мальгашски. Применялась политика «разделяй и властвуй», для чего ими создана «Партия обездоленных Мадагаскара» (Падесм), во главе которой стоял некий Рамамбасон, сотрудник сил безопасности. Печатный орган Падесм — газета «Вурумахери» («Хищная птица») выступала с провокационными статьями, направленными на то, чтобы противопоставить население прибрежных районов острова этнически иному населению центральных районов Мадагаскара.

13 октября 1946 года в Париже Учредительным Собранием была принята конституция Четвертой Республики, которая предусматривала создание Французского Союза. В целом конституция оставляла без изменения все политические основы колониальной системы и французский суверенитет над заморскими владениями, не затронутый косметическими мерами. Мадагаскар был объявлен отдельной колониальной административной единицей со статусом «заморской территории» и получил право формировать так называемый совещательно-консультативный орган при губернаторе — «Большой совет», а также Территориальную ассамблею (провинции Мадагаскара формировали свои Провинциальные ассамблеи). Ассамблеи не имели законодательной власти. Всю полноту власти сохранял глава французской администрации — губернатор. На выборах в Национальное собрание Франции в ноябре 1946 года депутаты от национально-освободительных сил получили подавляющее большинство мандатов, в том числе были избраны лидеры ДЦВМ Жозеф Равуаханги, Жозеф Расета и Раймон Рабеманандзара. На выборах в Провинциальные ассамблеи Мадагаскара в январе 1947 года ДЦВМ завоевала 64 из 92 мест. Колониальные власти восприняли результаты выборов как угрозу своему владычеству.

В конце 1946 года между членами ДЦВМ и Падесм начались вооруженные столкновения, что позволило французской администрации получить из Парижа средства на увеличение численности полиции. В дополнение к 4 взводам моторизованной полиции было сформировано ещё 6. Вооруженные силы французской администрации — 7 батальонов колониальной пехоты, 2 дивизиона артиллерии, вспомогательные части и 3140 человек туземной стражи были приведены в состояние повышенной боеготовности. Французские переселенцы также были спешно вооружены.

Власти спешно изменили «задним числом» условия выборов в Большой совет, которые должны были состояться 30 марта 1947 года. Теперь французская администрация получила возможность без труда провести в Большой совет своих депутатов, тогда как победившая на январских выборах ДЦВМ лишилась этой возможности. Началась новая волна массовых арестов. «Партия обездоленных» также вооружала своих сторонников с ведома властей.

Ход восстания

Массовое возмущение коренного населения острова провокационными действиями колониальной администрации стало причиной социального взрыва. 29 марта 1947 года на Мадагаскаре вспыхнуло национальное восстание. В ночь с 29 на 30 марта мальгаши, вооружённые в основном копьями, за что они впоследствии получили название «копьеносцы», совершили нападение на военный лагерь в Мураманге, где находились солдаты-африканцы (сенегальские стрелки). В нападении участвовало около 1200 человек. Им удалось ворваться в лагерь, поджечь часть строений и захватить несколько единиц огнестрельного оружия. В бою было убито 11 солдат, 5 унтер-офицеров и 4 офицера, в том числе начальник гарнизона. Той же ночью в округах Мураманга, Амбатондразака и Манакара произошли налёты на посты и военные лагеря полиции и армии, разгрому подверглись магазины, склады, плантации и дома французов-переселенцев. Всего в эту ночь погибло около 140 европейцев. Более многочисленными были жертвы среди активистов Падесм и чиновников, сотрудничающих с французской администрацией. Город Манакара, после ожесточенной рукопашной схватки с полицией, полностью перешёл под контроль «копьеносцев». В Фианаранцуа восставшие вывели из строя линию электропередачи, обслуживающую город. В Диего-Суаресе отряды «копьеносцев», общей численностью до 4000 бойцов, предприняли попытку захвата арсенала военно-морской базы, но были с потерями отражены французской охраной. Нападавшие захватили только несколько винтовок и ручных пулемётов. В общей сложности, «копьеносцам», во время ночных нападений, удалось добыть лишь немного патронов и чуть более сотни единиц огнестрельного оружия.

Утром 30 марта радио Тананариве сообщило о том, что ДЦВМ несёт полную ответственность за происшедшие события, и что военные власти приступили к раздаче оружия своим сторонникам. В Мурамангу и другие округа, где произошли вооружённые выступления, были срочно направлены войска. По железнодорожной линии начали курсировать вооруженные пулемётами бронепоезда. Была запрещена ДЦВМ, все депутаты этой партии были арестованы.

Французские войска и вооружённые отряды переселенцев приступили к подавлению восстания. По всему Мадагаскару началась жестокая расправа с восставшими и теми, кто им сочувствовал. Многие были казнены без суда и следствия. В Манандзари за один день было арестовано и расстреляно 159 человек, среди них двое подростков тринадцати и четырнадцати лет. Шесть жителей деревни Амбухиманга и житель деревни Марухита были посажены в самолёт и сброшены с высоты живыми над своими деревнями. Число арестованных выросло до 20 000 человек.

В конце апреля 1947 года восстание переросло в настоящую партизанскую войну. Жители из-за расправ и арестов укрывались в лесах, где спешно создавались укрепленные базы и вооруженные отряды. «Копьеносцы» установили контроль над территорией центральных и восточных районов Мадагаскара, составляющей 20 % площади острова с населением более 600 000 человек. Многие районы были изолированы от остальной части острова, снабжение полиции и войск в них осуществлялось только по воздуху. В мае-июле 1947 года «копьеносцы» провели несколько нападений на населенные пункты. Отрядом в количестве 400 человек был атакован вокзал в Мураманге. 200 «копьеносцев» осуществили нападение на тюрьму в Фианаранцуа. Обе атаки были отбиты. 3 июля многочисленные отряды партизан предприняли попытку захвата Тананариве. В ходе боя «копьеносцы» потерпели жестокое поражение, только пленными они потеряли свыше 3 тыс. бойцов. Этот бой был последним из тех, в котором войскам пришлось столкнуться со значительными силами партизан.

К осени 1947 года активность «копьеносцев» заметно снизилась. Во многом это было связано с большими потерями, которые партизаны несли из-за собственного суеверия. Местные жрецы убедили многих бойцов в том, что в борьбе за свободу они будут неуязвимы, поэтому часто «копьеносцы», обвешанные амулетами, с холодным оружием бросались на винтовки и пулемёты в полной уверенности, что «пули французов принесут им не больше вреда, чем капли воды». Сказывалось также отсутствие у партизан единого руководства, общего плана действий и нехватка огнестрельного оружия.

В свою очередь для подавления восстания на Мадагаскар были направлены части Иностранного легиона, парашютисты, алжирские и сенегальские стрелки, общей численностью до 15 тыс. человек. Командующий французскими войсками генерал Гарбе применил против партизан тактику «масляного пятна»: в районах действия партизан прокладывались новые дороги, создавалась плотная сеть укрепленных постов, которые постепенно переносились вглубь района, лишая «копьеносцев» возможности маневрирования, затрудняя связи с населением и т. д. К началу 1948 года под контролем партизан оставалось лишь два небольших района к западу от Ватуманди и Фианаранцуа. В апреле-мае 1948 года партизанское движение на Мадагаскаре было полностью подавлено. Правда, в отдельных округах вооружённые столкновения между французами и мелкими партизанскими группами продолжались в 1949 и даже в 1950 годах.

В ходе восстания 1947—1948 годов погибло до 90 тысяч человек, из них 5 тысяч партизан и 85 тысяч мирных жителей. По другим данным было убито 100 тысяч человек и 20 тысяч заключено в тюрьмы и концлагеря. Потери французских войск составили около 1000 человек.

Литература

На русском языке

• Пьер Буато. Мадагаскар. Очерки по истории мальгашской нации = Contribution a I'histoire de la nation malgache / под ред. Ю.Н. Панкова. — М.: Издательство восточной литературы, 1961. — 436 с. — 1200 экз.
• Вооруженная борьба народов Африки за свободу и независимость / под ред. Тягуненко В. Л.. — М.: Наука, 1974. — 443 с. — 3500 экз.
• Политика Франции в Азии и Африке (1945-1964) / под ред. Данцига Б. М.. — М.: Наука, 1965. — 407 с. — 1400 экз.
• Эрлихман В. В. Потери народонаселения в XX веке. — М.: Русская панорама, 2004. — 176 с. — (Весь мир). — 1500 экз. — ISBN 5-93165-107-1.
• Паршев А.П., Степаков В.Н. [militera.lib.ru/research/parshev_stepakov/index.html Когда началась и закончилась Вторая мировая]. — М.: Яуза, Эксмо, 2007. — 576 с. — (Неизвестные войны XX века). — 4000 экз. — ISBN 978-5-699-24574-1.

На английском языке

• Jennifer Cole. [books.google.com/books?id=JLfTY6ijdYwC&printsec=frontcover&dq=inauthor:%22Jennifer+Cole%22&ei=kRRbS8PYPJ7ozATTqoifCw&hl=ru&cd=1#v=onepage&q=&f=false Forget colonialism?: sacrifice and the art of memory in Madagascar]. — Berkeley, Ca: University of California Press, 2001. — 361 p. — ISBN 0-520-22846-4.

На французском языке

• Eugène-Jean Duval. La révolte des sagaies – Madagascar 1947. — Paris: L'Harmattan, 2002. — 363 p. — ISBN 2-747-52336-5.
• Jacques Tronchon. [books.google.com/books?id=_Ydq8DBZwEcC&printsec=frontcover&dq=inauthor:%22Jacques+Tronchon%22&ei=Fw5bS5_2BYyozQSrxPCuCw&hl=ru&cd=1#v=onepage&q=&f=false L'insurrection malgache de 1947: essai d'interprétation historique]. — Paris: KARTHALA Editions, 1986. — 399 p. — ISBN 2-865-37156-5.

Ссылки

• Philippe Leymarie. [www.hartford-hwp.com/archives/36/549.html Painful memories of the revolt of 1947: Nationalism or survival?] (англ.) (март 1997). Проверено 23 января 2010. [www.webcitation.org/66qKupGHA Архивировано из первоисточника 11 апреля 2012].
• Philippe Leymarie. [www.hartford-hwp.com/archives/36/550.html Painful memories of the revolt of 1947: Deafening silence on a horrifying repression] (англ.) (март 1997). Проверено 23 января 2010. [www.webcitation.org/66qKvGTLf Архивировано из первоисточника 11 апреля 2012].
• [www.globalsecurity.org/military/world/war/madagascar.htm Madagascar’s Battle for Independence]  (англ.)

Отрывок, характеризующий Мадагаскарское восстание

[«Затем молю бога, да будете вы, мой друг, под святым сильным его покровом. Друг ваш Елена»]
Это письмо было привезено в дом Пьера в то время, как он находился на Бородинском поле.


Во второй раз, уже в конце Бородинского сражения, сбежав с батареи Раевского, Пьер с толпами солдат направился по оврагу к Князькову, дошел до перевязочного пункта и, увидав кровь и услыхав крики и стоны, поспешно пошел дальше, замешавшись в толпы солдат.
Одно, чего желал теперь Пьер всеми силами своей души, было то, чтобы выйти поскорее из тех страшных впечатлений, в которых он жил этот день, вернуться к обычным условиям жизни и заснуть спокойно в комнате на своей постели. Только в обычных условиях жизни он чувствовал, что будет в состоянии понять самого себя и все то, что он видел и испытал. Но этих обычных условий жизни нигде не было.
Хотя ядра и пули не свистали здесь по дороге, по которой он шел, но со всех сторон было то же, что было там, на поле сражения. Те же были страдающие, измученные и иногда странно равнодушные лица, та же кровь, те же солдатские шинели, те же звуки стрельбы, хотя и отдаленной, но все еще наводящей ужас; кроме того, была духота и пыль.
Пройдя версты три по большой Можайской дороге, Пьер сел на краю ее.
Сумерки спустились на землю, и гул орудий затих. Пьер, облокотившись на руку, лег и лежал так долго, глядя на продвигавшиеся мимо него в темноте тени. Беспрестанно ему казалось, что с страшным свистом налетало на него ядро; он вздрагивал и приподнимался. Он не помнил, сколько времени он пробыл тут. В середине ночи трое солдат, притащив сучьев, поместились подле него и стали разводить огонь.
Солдаты, покосившись на Пьера, развели огонь, поставили на него котелок, накрошили в него сухарей и положили сала. Приятный запах съестного и жирного яства слился с запахом дыма. Пьер приподнялся и вздохнул. Солдаты (их было трое) ели, не обращая внимания на Пьера, и разговаривали между собой.
– Да ты из каких будешь? – вдруг обратился к Пьеру один из солдат, очевидно, под этим вопросом подразумевая то, что и думал Пьер, именно: ежели ты есть хочешь, мы дадим, только скажи, честный ли ты человек?
– Я? я?.. – сказал Пьер, чувствуя необходимость умалить как возможно свое общественное положение, чтобы быть ближе и понятнее для солдат. – Я по настоящему ополченный офицер, только моей дружины тут нет; я приезжал на сраженье и потерял своих.
– Вишь ты! – сказал один из солдат.
Другой солдат покачал головой.
– Что ж, поешь, коли хочешь, кавардачку! – сказал первый и подал Пьеру, облизав ее, деревянную ложку.
Пьер подсел к огню и стал есть кавардачок, то кушанье, которое было в котелке и которое ему казалось самым вкусным из всех кушаний, которые он когда либо ел. В то время как он жадно, нагнувшись над котелком, забирая большие ложки, пережевывал одну за другой и лицо его было видно в свете огня, солдаты молча смотрели на него.
– Тебе куды надо то? Ты скажи! – спросил опять один из них.
– Мне в Можайск.
– Ты, стало, барин?
– Да.
– А как звать?
– Петр Кириллович.
– Ну, Петр Кириллович, пойдем, мы тебя отведем. В совершенной темноте солдаты вместе с Пьером пошли к Можайску.
Уже петухи пели, когда они дошли до Можайска и стали подниматься на крутую городскую гору. Пьер шел вместе с солдатами, совершенно забыв, что его постоялый двор был внизу под горою и что он уже прошел его. Он бы не вспомнил этого (в таком он находился состоянии потерянности), ежели бы с ним не столкнулся на половине горы его берейтор, ходивший его отыскивать по городу и возвращавшийся назад к своему постоялому двору. Берейтор узнал Пьера по его шляпе, белевшей в темноте.
– Ваше сиятельство, – проговорил он, – а уж мы отчаялись. Что ж вы пешком? Куда же вы, пожалуйте!
– Ах да, – сказал Пьер.
Солдаты приостановились.
– Ну что, нашел своих? – сказал один из них.
– Ну, прощавай! Петр Кириллович, кажись? Прощавай, Петр Кириллович! – сказали другие голоса.
– Прощайте, – сказал Пьер и направился с своим берейтором к постоялому двору.
«Надо дать им!» – подумал Пьер, взявшись за карман. – «Нет, не надо», – сказал ему какой то голос.
В горницах постоялого двора не было места: все были заняты. Пьер прошел на двор и, укрывшись с головой, лег в свою коляску.


Едва Пьер прилег головой на подушку, как он почувствовал, что засыпает; но вдруг с ясностью почти действительности послышались бум, бум, бум выстрелов, послышались стоны, крики, шлепанье снарядов, запахло кровью и порохом, и чувство ужаса, страха смерти охватило его. Он испуганно открыл глаза и поднял голову из под шинели. Все было тихо на дворе. Только в воротах, разговаривая с дворником и шлепая по грязи, шел какой то денщик. Над головой Пьера, под темной изнанкой тесового навеса, встрепенулись голубки от движения, которое он сделал, приподнимаясь. По всему двору был разлит мирный, радостный для Пьера в эту минуту, крепкий запах постоялого двора, запах сена, навоза и дегтя. Между двумя черными навесами виднелось чистое звездное небо.
«Слава богу, что этого нет больше, – подумал Пьер, опять закрываясь с головой. – О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они все время, до конца были тверды, спокойны… – подумал он. Они в понятии Пьера были солдаты – те, которые были на батарее, и те, которые кормили его, и те, которые молились на икону. Они – эти странные, неведомые ему доселе они, ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.
«Солдатом быть, просто солдатом! – думал Пьер, засыпая. – Войти в эту общую жизнь всем существом, проникнуться тем, что делает их такими. Но как скинуть с себя все это лишнее, дьявольское, все бремя этого внешнего человека? Одно время я мог быть этим. Я мог бежать от отца, как я хотел. Я мог еще после дуэли с Долоховым быть послан солдатом». И в воображении Пьера мелькнул обед в клубе, на котором он вызвал Долохова, и благодетель в Торжке. И вот Пьеру представляется торжественная столовая ложа. Ложа эта происходит в Английском клубе. И кто то знакомый, близкий, дорогой, сидит в конце стола. Да это он! Это благодетель. «Да ведь он умер? – подумал Пьер. – Да, умер; но я не знал, что он жив. И как мне жаль, что он умер, и как я рад, что он жив опять!» С одной стороны стола сидели Анатоль, Долохов, Несвицкий, Денисов и другие такие же (категория этих людей так же ясно была во сне определена в душе Пьера, как и категория тех людей, которых он называл они), и эти люди, Анатоль, Долохов громко кричали, пели; но из за их крика слышен был голос благодетеля, неумолкаемо говоривший, и звук его слов был так же значителен и непрерывен, как гул поля сраженья, но он был приятен и утешителен. Пьер не понимал того, что говорил благодетель, но он знал (категория мыслей так же ясна была во сне), что благодетель говорил о добре, о возможности быть тем, чем были они. И они со всех сторон, с своими простыми, добрыми, твердыми лицами, окружали благодетеля. Но они хотя и были добры, они не смотрели на Пьера, не знали его. Пьер захотел обратить на себя их внимание и сказать. Он привстал, но в то же мгновенье ноги его похолодели и обнажились.
Ему стало стыдно, и он рукой закрыл свои ноги, с которых действительно свалилась шинель. На мгновение Пьер, поправляя шинель, открыл глаза и увидал те же навесы, столбы, двор, но все это было теперь синевато, светло и подернуто блестками росы или мороза.
«Рассветает, – подумал Пьер. – Но это не то. Мне надо дослушать и понять слова благодетеля». Он опять укрылся шинелью, но ни столовой ложи, ни благодетеля уже не было. Были только мысли, ясно выражаемые словами, мысли, которые кто то говорил или сам передумывал Пьер.
Пьер, вспоминая потом эти мысли, несмотря на то, что они были вызваны впечатлениями этого дня, был убежден, что кто то вне его говорил их ему. Никогда, как ему казалось, он наяву не был в состоянии так думать и выражать свои мысли.
«Война есть наитруднейшее подчинение свободы человека законам бога, – говорил голос. – Простота есть покорность богу; от него не уйдешь. И они просты. Они, не говорят, но делают. Сказанное слово серебряное, а несказанное – золотое. Ничем не может владеть человек, пока он боится смерти. А кто не боится ее, тому принадлежит все. Ежели бы не было страдания, человек не знал бы границ себе, не знал бы себя самого. Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. Все соединить? – сказал себе Пьер. – Нет, не соединить. Нельзя соединять мысли, а сопрягать все эти мысли – вот что нужно! Да, сопрягать надо, сопрягать надо! – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос.
– Да, сопрягать надо, пора сопрягать.
– Запрягать надо, пора запрягать, ваше сиятельство! Ваше сиятельство, – повторил какой то голос, – запрягать надо, пора запрягать…
Это был голос берейтора, будившего Пьера. Солнце било прямо в лицо Пьера. Он взглянул на грязный постоялый двор, в середине которого у колодца солдаты поили худых лошадей, из которого в ворота выезжали подводы. Пьер с отвращением отвернулся и, закрыв глаза, поспешно повалился опять на сиденье коляски. «Нет, я не хочу этого, не хочу этого видеть и понимать, я хочу понять то, что открывалось мне во время сна. Еще одна секунда, и я все понял бы. Да что же мне делать? Сопрягать, но как сопрягать всё?» И Пьер с ужасом почувствовал, что все значение того, что он видел и думал во сне, было разрушено.
Берейтор, кучер и дворник рассказывали Пьеру, что приезжал офицер с известием, что французы подвинулись под Можайск и что наши уходят.
Пьер встал и, велев закладывать и догонять себя, пошел пешком через город.
Войска выходили и оставляли около десяти тысяч раненых. Раненые эти виднелись в дворах и в окнах домов и толпились на улицах. На улицах около телег, которые должны были увозить раненых, слышны были крики, ругательства и удары. Пьер отдал догнавшую его коляску знакомому раненому генералу и с ним вместе поехал до Москвы. Доро гой Пьер узнал про смерть своего шурина и про смерть князя Андрея.

Х
30 го числа Пьер вернулся в Москву. Почти у заставы ему встретился адъютант графа Растопчина.
– А мы вас везде ищем, – сказал адъютант. – Графу вас непременно нужно видеть. Он просит вас сейчас же приехать к нему по очень важному делу.
Пьер, не заезжая домой, взял извозчика и поехал к главнокомандующему.
Граф Растопчин только в это утро приехал в город с своей загородной дачи в Сокольниках. Прихожая и приемная в доме графа были полны чиновников, явившихся по требованию его или за приказаниями. Васильчиков и Платов уже виделись с графом и объяснили ему, что защищать Москву невозможно и что она будет сдана. Известия эти хотя и скрывались от жителей, но чиновники, начальники различных управлений знали, что Москва будет в руках неприятеля, так же, как и знал это граф Растопчин; и все они, чтобы сложить с себя ответственность, пришли к главнокомандующему с вопросами, как им поступать с вверенными им частями.
В то время как Пьер входил в приемную, курьер, приезжавший из армии, выходил от графа.
Курьер безнадежно махнул рукой на вопросы, с которыми обратились к нему, и прошел через залу.
Дожидаясь в приемной, Пьер усталыми глазами оглядывал различных, старых и молодых, военных и статских, важных и неважных чиновников, бывших в комнате. Все казались недовольными и беспокойными. Пьер подошел к одной группе чиновников, в которой один был его знакомый. Поздоровавшись с Пьером, они продолжали свой разговор.
– Как выслать да опять вернуть, беды не будет; а в таком положении ни за что нельзя отвечать.
– Да ведь вот, он пишет, – говорил другой, указывая на печатную бумагу, которую он держал в руке.
– Это другое дело. Для народа это нужно, – сказал первый.
– Что это? – спросил Пьер.
– А вот новая афиша.
Пьер взял ее в руки и стал читать:
«Светлейший князь, чтобы скорей соединиться с войсками, которые идут к нему, перешел Можайск и стал на крепком месте, где неприятель не вдруг на него пойдет. К нему отправлено отсюда сорок восемь пушек с снарядами, и светлейший говорит, что Москву до последней капли крови защищать будет и готов хоть в улицах драться. Вы, братцы, не смотрите на то, что присутственные места закрыли: дела прибрать надобно, а мы своим судом с злодеем разберемся! Когда до чего дойдет, мне надобно молодцов и городских и деревенских. Я клич кликну дня за два, а теперь не надо, я и молчу. Хорошо с топором, недурно с рогатиной, а всего лучше вилы тройчатки: француз не тяжеле снопа ржаного. Завтра, после обеда, я поднимаю Иверскую в Екатерининскую гошпиталь, к раненым. Там воду освятим: они скорее выздоровеют; и я теперь здоров: у меня болел глаз, а теперь смотрю в оба».