Мадамин-бек

Мадамин-бек
Дата рождения	1882(1882)
Место рождения	Ферганская область
Дата смерти	20 мая 1920(1920-05-20)
Годы службы	1916, 1918 — 1920
Командовал	басмаческими отрядами в Ферганской области (ок. 30 тыс.)
Сражения/войны	Среднеазиатское восстание 1916 года, Басмаческое движение в Туркестане (до марта 1920)
В отставке	расстрелян

Мадамин-бек (Мухаммад Амин Ахмед-бек, Мехмет Эмин-бек, Мадамин Ахметбеков) (1893(?) — 1920) — один из руководителей басмачества в Ферганской долине, авторитетный курбаши, в распоряжении которого находились отряды, численность которых достигала почти 30 тысяч человек. Этнический кокандец. Основной сферой деятельности была окрестность Андижана, несколько раз пытался штурмовать Андижан.

Биография

Семья Мадамин-бека проживала в Маргеланском уезде, в центральной части Ферганской области. Весной 1917 года по амнистии Временного правительства Мадамин-бек освободился из тюрьмы, где отбывал наказание (возможно за участие в Восстании 1916 года) и поселился в кишлаке недалеко от Старого Маргелана. Перебравшись вскоре в Старый Маргелан, он становится председателем профсоюза мусульманских работников. После победы Октябрьской революции становится начальником милиции Старого Маргелана (12.1917 — 06.1918).

Летом 1918 года Мадамин-бек женится на женщине из богатой семьи.

Создав из подчинённых ему отряд милиционеров-узбеков народного движения мусульман,, Мадамин-бек присоединяется к отрядам Эргаш-курбаши (Иргаш-бая), с лета 1918 воевал с частями Красной армии. Считался заместителем муллы Эргаш-курбаши, однако между ним и Эргашем были трения, и они действовали несогласованно.

С середины 1919 года был признан сам руководителем национального сопротивления (эмир-уль-мусильман), однако Эргаш-курбаши его главенства не признавал.

Мадамин-бек контролировал в 1919 почти всю Ферганскую Долину за исключением крупных городов и железных дорог. Одним из его противников была Крестьянская Армия во главе с Константином Монстровым, набранная из русских поселенцев. Однако из-за конфликта с большевиками 22 августа 1919 Монстров заключил союз с Мадамин-беком против Красной Армии.

Летом 1919 совершил кровавый карательный рейд по русским поселениям Ферганы.

22 октября 1919 было образовано временное Ферганское правительство (Фаргона муваккат мухторият хукумати), которое возглавил Мадамин-бек, а заместителем стал Монстров. Под эгидой этого правительства объединились другие отряды народного движения мусульман, в частности отряды Эргаша.

В феврале 1920 года части Красной армии нанесли серьёзное поражение Мадамин-Бека и в марте 1920 окружили его главные силы (1200 человек). В марте 1920 после сложных переговоров с представителями Мусбюро и лично председателем областного ревкома Низаметдином Ходжаевым Мадамин-бек заключил мирный договор с Советской властью и согласился ей подчиниться, после чего стал склонять других курбаши признать Советскую власть. 6 марта 1920 был подписан мирный договор, а 20 марта 1920 в Фергане состоялся праздник и парад, в котором принял участие и командующий Туркестанским фронтом Михаил Фрунзе.

После заключения мира Мадамин-бек поехал в Ташкент для переговоров с советскими лидерами, и получил задания совершить дипломатическую миссию с целью склонить других курбаши сотрудничать с Советской властью.

В сопровождении небольшого отряда охраны из четырёх всадников и казака Сергея Сухова он отправился к курбаши Шер Мухаммад-беку. По дороге отряд остановили представители курбаши Хал-ходжи, с которым у него ещё прежде были трения. Он пытался попросить у Хал-ходжи разрешения на проезд через его территорию, но завязался конфликт, Сергей Сухов выстрелил и конфликт перешёл в перестрелку. После инцидента его группа была схвачена Хал-ходжой, а сам Мадамин-бек был казнён 20 мая 1920 года (по другим данным 14 мая).

О его смерти распускалось большое количество противоречивых слухов. Советское руководство винило в его смерти Шер Мухаммад-бека. Его армия частично вошла в состав Красной Армии.

Литература

• Абдуллаханов Д. М. Тарки дунё. — Ташкент: «Узбекистон», 2009.

Отрывок, характеризующий Мадамин-бек

– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.