Мадам де Рамбуйе

Сюда перенаправляется запрос «отель Рамбуйе». На эту тему нужна отдельная статья.

Екатерина (Катрин) де Вивон, маркиза де Рамбуйе, часто просто мадам де Рамбуйе (устар. Рамбулье) (1588, Рим — 2 декабря 1665, Париж) — знаменитая хозяйка парижского литературного салона первой половины XVII века.

Биография

Маркиза, которую часто называли просто мадам де Рамбуйе, была дочерью и наследницей Жана де Вивона (Jean de Vivonne), маркиза Пизани. Её мать Джулия принадлежала к аристократической римской семье Савелли. В возрасте 12 лет Екатерина была выдана замуж за Шарля д’Анжанна (Charles d’Angennes), виконта Ле-Мана и впоследствии маркиза Рамбуйе.

После рождения своей старшей дочери, Жюли д’Анжанн (Julie d’Angennes) в 1607 г. молодая маркиза почувствовала желание не появляться при королевском дворе, полном интриг, и начала собирать вокруг себя кружок, ставший позже таким знаменитым. Её резиденцией был расположенный неподалеку от Лувра особняк («отель») Пизани, который позже стали звать отелем Рамбуйе (Hôtel de Rambouillet).

Салон мадам Рамбуйе

Салон Рамбуйе стал центром литературной фронды против абсолютизма и одним из главных мест, где создавалась прециозная литература.

Внешнее отличие салона мадам Рамбуйе, который она держала вместе со своей дочерью, от обычных домов, открытых для приема в то время, было в том, что пространство состояло из нескольких небольших комнат, где гости могли бы двигаться и находить больше уединения, чем в больших приемных залах. Для этих целей Отель был перестроен в 1618 году, и до 1650 года он сохранял своё значение в качестве социального и литературного центра. Практически все наиболее заметные представители французского света и культуры не избежали его голубых гостиных, в особенности во вторую четверть века, когда этот салон находился на пике славы, которой, в частности, он был обязан красоте своей хозяйки.

«г-жа де Рамбулье сказала как-то, что камера, в которой умерли Пюилоранс, маршал Орнано и великий приор Вандомский, ценится на вес мышьяка, и эти слова повторялись на все лады».

Александр Дюма, «Двадцать лет спустя»

Успех маркизы в качестве хозяйки салона имеет много объяснений. Она обладала врожденными способностями, которые, хотя и не были экстраординарными, были тщательным образом развиты. Кроме того, многих её гостей, подобно ей самой, отвращали от королевского двора царящие там интриги, а в доме маркизы они находили достойную альтернативу. Маркиза была приветлива и не имела сословных предубеждений, что позволяло ей одинаково любезно принимать у себя принцев крови и литераторов. Её салон оказал огромное влияние на развитие эпистолярного жанра во Франции. Больше того, превосходное качество французских писем и мемуаров XVII в. во многом можно объяснить тем, что происходило в салоне маркизы: к искусству разговора стали относиться как к настоящему искусству, был создан четкий стандарт отточенных форм для выражения чувств.

Салон маркизы де Рамбуйе (осн. в 1608) повлиял на становление прециозной культуры, культуры утонченного светского досуга, предполагающей особые свойства сердца и ума, благородные манеры. В прециозности старались соединить традиции куртуазной культуры с современным хорошим вкусом.

Мадам де Рамбуйе была известна под прозвищем «несравненная Артенис» (Arthénice) — анаграмма её имени, созданная Франсуа де Малербом и Оноре де Бюэем, сеньором де Раканом (Honorat de Bueil).

«Les Précieuses» (драгоценные, возвышенные, утонченные) — слово, к-рым обозначались гран-дамы: Екатерина де Вивон, маркиза де Рамбулье, принцесса Монпансье, Жюли д’Анжанн, девица Скюдери, — пользовались огромным уважением в светском обществе Франции, группировавшемся при дворе или недалеко от него. («Литературная Энциклопедия»).

Среди наиболее запомнившихся эпизодов истории Отеля Рамбуйе — «война сонетов» между уранистами и иовистами, из которых самыми выдающимися стали стихи Вуатюра и Бенсерада; а также участие всех знаменитых поэтов того времени в создании «Гирлянды Жюли» — сборника стихов о различных цветах, посвященном в 1641 г. дочери мадам — Жюли д’Анжанн, ставшей позже герцогиней де Монтозье (duchesse de Montausier). Шарль де Сен-Мар, её будущий муж, ставший герцогом в 1664 г., к тому моменту, как ему пришла в голову идея создания подобного сборника, ухаживал за ней 7 лет, и затем она заставила ждать его ещё 4 года. Сама же Жюли несет ответственность за ту жеманность, из-за которой Салон будет позже осмеиваться. Нравы салона и подражания ему в буржуазном обществе высмеял Мольер в комедиях «Учёные женщины» и «Смешные жеманницы».

Салон оставался действующим до смерти своей хозяйки.

Знаменитые завсегдатаи салона мадам де Рамбуйе

• Малерб, Франсуа
• герцогиня де Лонгвиль
• Жорж де Скюдери
• Корнель
• мадам де Лафайет
• мадам де Севинье
• Фавр де Вожла, Клод
• Вуатюр, Венсан
• Ларошфуко
• Ракан
• Боссюэ
• Годо, Антуан
• Анжелика Поле
• Котен, Шарль
• Марк-Антуан Жирар де Сент-Аман
• Жан Демаре де Сен-Сорлен
• Роже де Бюсси-Рабютен
• Франсуа Менар
• Жан Ожье де Гомбо
• Таллеман де Рео

Литература

• Таллеман де Рео. Маркиза де Рамбуйе // Занимательные истории / пер. с фр. А. А. Энгельке. — Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1974. — С. 141-151. — (Литературные памятники). — 50 000 экз.
• Тарасов Б. [www.astro-cabinet.ru/library/tapa/pascal.htm Паскаль]. — М.: Молодая гвардия, 1979. — С. 153—158. — (Жизнь замечательных людей). — 100 000 экз.

Ссылки

• Рамбулье, Екатерина // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

См. также

• Дэ-Рош, Мадлен, Дэ-Рош, Катрин

Отрывок, характеризующий Мадам де Рамбуйе

– Mon bon ami? – вопросительно грустно и с готовностью всякого участия произнесла Анна Михайловна.
Граф зарыдал еще больше. «Николушка… письмо… ранен… бы… был… ma сhere… ранен… голубчик мой… графинюшка… в офицеры произведен… слава Богу… Графинюшке как сказать?…»
Анна Михайловна подсела к нему, отерла своим платком слезы с его глаз, с письма, закапанного ими, и свои слезы, прочла письмо, успокоила графа и решила, что до обеда и до чаю она приготовит графиню, а после чаю объявит всё, коли Бог ей поможет.
Всё время обеда Анна Михайловна говорила о слухах войны, о Николушке; спросила два раза, когда получено было последнее письмо от него, хотя знала это и прежде, и заметила, что очень легко, может быть, и нынче получится письмо. Всякий раз как при этих намеках графиня начинала беспокоиться и тревожно взглядывать то на графа, то на Анну Михайловну, Анна Михайловна самым незаметным образом сводила разговор на незначительные предметы. Наташа, из всего семейства более всех одаренная способностью чувствовать оттенки интонаций, взглядов и выражений лиц, с начала обеда насторожила уши и знала, что что нибудь есть между ее отцом и Анной Михайловной и что нибудь касающееся брата, и что Анна Михайловна приготавливает. Несмотря на всю свою смелость (Наташа знала, как чувствительна была ее мать ко всему, что касалось известий о Николушке), она не решилась за обедом сделать вопроса и от беспокойства за обедом ничего не ела и вертелась на стуле, не слушая замечаний своей гувернантки. После обеда она стремглав бросилась догонять Анну Михайловну и в диванной с разбега бросилась ей на шею.
– Тетенька, голубушка, скажите, что такое?
– Ничего, мой друг.
– Нет, душенька, голубчик, милая, персик, я не отстaнy, я знаю, что вы знаете.
Анна Михайловна покачала головой.
– Voua etes une fine mouche, mon enfant, [Ты вострушка, дитя мое.] – сказала она.
– От Николеньки письмо? Наверно! – вскрикнула Наташа, прочтя утвердительный ответ в лице Анны Михайловны.
– Но ради Бога, будь осторожнее: ты знаешь, как это может поразить твою maman.
– Буду, буду, но расскажите. Не расскажете? Ну, так я сейчас пойду скажу.
Анна Михайловна в коротких словах рассказала Наташе содержание письма с условием не говорить никому.
Честное, благородное слово, – крестясь, говорила Наташа, – никому не скажу, – и тотчас же побежала к Соне.
– Николенька…ранен…письмо… – проговорила она торжественно и радостно.
– Nicolas! – только выговорила Соня, мгновенно бледнея.
Наташа, увидав впечатление, произведенное на Соню известием о ране брата, в первый раз почувствовала всю горестную сторону этого известия.
Она бросилась к Соне, обняла ее и заплакала. – Немножко ранен, но произведен в офицеры; он теперь здоров, он сам пишет, – говорила она сквозь слезы.
– Вот видно, что все вы, женщины, – плаксы, – сказал Петя, решительными большими шагами прохаживаясь по комнате. – Я так очень рад и, право, очень рад, что брат так отличился. Все вы нюни! ничего не понимаете. – Наташа улыбнулась сквозь слезы.
– Ты не читала письма? – спрашивала Соня.
– Не читала, но она сказала, что всё прошло, и что он уже офицер…
– Слава Богу, – сказала Соня, крестясь. – Но, может быть, она обманула тебя. Пойдем к maman.
Петя молча ходил по комнате.
– Кабы я был на месте Николушки, я бы еще больше этих французов убил, – сказал он, – такие они мерзкие! Я бы их побил столько, что кучу из них сделали бы, – продолжал Петя.
– Молчи, Петя, какой ты дурак!…
– Не я дурак, а дуры те, кто от пустяков плачут, – сказал Петя.
– Ты его помнишь? – после минутного молчания вдруг спросила Наташа. Соня улыбнулась: «Помню ли Nicolas?»
– Нет, Соня, ты помнишь ли его так, чтоб хорошо помнить, чтобы всё помнить, – с старательным жестом сказала Наташа, видимо, желая придать своим словам самое серьезное значение. – И я помню Николеньку, я помню, – сказала она. – А Бориса не помню. Совсем не помню…
– Как? Не помнишь Бориса? – спросила Соня с удивлением.
– Не то, что не помню, – я знаю, какой он, но не так помню, как Николеньку. Его, я закрою глаза и помню, а Бориса нет (она закрыла глаза), так, нет – ничего!
– Ах, Наташа, – сказала Соня, восторженно и серьезно глядя на свою подругу, как будто она считала ее недостойной слышать то, что она намерена была сказать, и как будто она говорила это кому то другому, с кем нельзя шутить. – Я полюбила раз твоего брата, и, что бы ни случилось с ним, со мной, я никогда не перестану любить его во всю жизнь.
Наташа удивленно, любопытными глазами смотрела на Соню и молчала. Она чувствовала, что то, что говорила Соня, была правда, что была такая любовь, про которую говорила Соня; но Наташа ничего подобного еще не испытывала. Она верила, что это могло быть, но не понимала.
– Ты напишешь ему? – спросила она.
Соня задумалась. Вопрос о том, как писать к Nicolas и нужно ли писать и как писать, был вопрос, мучивший ее. Теперь, когда он был уже офицер и раненый герой, хорошо ли было с ее стороны напомнить ему о себе и как будто о том обязательстве, которое он взял на себя в отношении ее.
– Не знаю; я думаю, коли он пишет, – и я напишу, – краснея, сказала она.
– И тебе не стыдно будет писать ему?
Соня улыбнулась.
– Нет.
– А мне стыдно будет писать Борису, я не буду писать.
– Да отчего же стыдно?Да так, я не знаю. Неловко, стыдно.
– А я знаю, отчего ей стыдно будет, – сказал Петя, обиженный первым замечанием Наташи, – оттого, что она была влюблена в этого толстого с очками (так называл Петя своего тезку, нового графа Безухого); теперь влюблена в певца этого (Петя говорил об итальянце, Наташином учителе пенья): вот ей и стыдно.
– Петя, ты глуп, – сказала Наташа.
– Не глупее тебя, матушка, – сказал девятилетний Петя, точно как будто он был старый бригадир.
Графиня была приготовлена намеками Анны Михайловны во время обеда. Уйдя к себе, она, сидя на кресле, не спускала глаз с миниатюрного портрета сына, вделанного в табакерке, и слезы навертывались ей на глаза. Анна Михайловна с письмом на цыпочках подошла к комнате графини и остановилась.