Маджид Кадыри

Маджид Кадыри (Кадыров)
узб. Majid Qodiriy
Имя при рождении:	Абдул-Мажидхон Абдул-Кодирхон угли (Кадыров)
Род деятельности:	ученный, публицист, литературовед, литератор, общественный деятель, переводчик-полиглот
Дата рождения:	1876(1876)
Место рождения:	Ташкент
Гражданство:	Российская империя Российская империя → СССР СССР
Дата смерти:	5 октября 1938(1938-10-05)
Место смерти:	Ташкент, Узбекская ССР, СССР
Награды и премии:	Герой Труда, 23.03.1923

Маджид Кадыри (Кадыров) (узб. Majid Qodiriy , Мажид Қодирий), настоящее имя Абдулмажидхон Кори Абдулкодирхон Кори угли (Кодиров) (узб. Abdul-Majidxon Qori Abdul-Qodirxon Qori o'g'li) (2 октября 1886, Махалля Кори Ёгди, Ташкент — 5 октября 1938, Ташкент) — ученный, узбекский литературовед, общественный деятель, автор первых учебников на узбекском языке по литературе, истории и математике, общественный деятель и публицист, один из основоположников джадидизма в Туркестане.

Биография

Маджид Кадыри (Кадыров) родился в 4 день месяца Мухаррам 1304 года по хиджре в семье служителя духовенства в махалле "Кори Ёгди" Шайхантухурской даха (части) города Ташкента. Закончил старо-городскую школу, затем медресе. Начинал свою трудовую деятельность с преподавателя в тюркской школе "усули-савтия" (старо-методных), позже в школах "усули-джадидия" (ново-методных) в Ташкенте, затем в русско-туземной школе и медресе.

Владел персидским, арабским, османским, русским и английскими языками.

С 1906 года работал преподавателем математики в русско-туземной школе, до революции 1917 года преподавал и руководил средними учебными заведениями г. Ташкента.

С 1918 по 1921 гг. руководил старо-городской "6-школой Турон" созданной движением джадидов в Ташкенте.

С 1918 года член Коммунистической партии.

С 1920 по 1921 года руководитель Естественно-исторической педлаборатории г. Ташкента.

В 1921 году также преподавал в школе Бойскаутов в Ташкенте. С 1921 года начал с деятельность в Туркестанском Государственном Университете с преподавания узбекского языка в Старогородском рабочем факультете.

1921-1923 гг. декан "Рабфак"а Туркестанского Государственного Университета, по совместительству заведующий "Опытно-исследовательской" лаборатории при Туркестанском Государственном Университете. 23 марта 1923 года присвоено звание "Героя труда".

1923-1925 гг. директор музея Охраны природы. В 1924 году также работал сотрудником Отдела Вакфов города Ташкента.

С 1925 года сотрудник комитета Охраны древних памятников Средней Азии.

В 1925 году представлял Узбекистан на Парижской выставке. По пути в Париж остановился в Берлине и встретился с узбекскими студентами обучающихся в Германии.

С 1928 года руководил "Кабинетом физики" при Среднеазиатском государственном университете.

1928-1930 гг. декан "Рабфак"а при САГУ, а так же заведующий кабинетом истории при университете.

В начале 1929 года был лишен членства в Коммунистической партии, в 1930 году был освобожден от всех занимаемых руководящих должностей.

Поводом для лишения членства в Компартии и освобождения от занимаемых должностей послужили доносы яростных сторонников пролетариата и советской колонизации, которые достигли не малых успехов в своем "деле" благодаря устранению всех видных людей Средней Азии того времени. Кроме доносов, аресту также послужили опубликованные в прессе 1929-1930гг. фельетоны, подозрения описанные в них так и не были доказаны.

Маджид Кадыри и после 1930 года продолжал преподавание многих дисциплин в школах и на рабфаке САГУ.

В 1937 году был взят под арест сотрудниками НКВД как "враг народа". По [lists.memo.ru/dnew/f008.htm официальным] документам уголовного дела был взят под арест 2 апреля 1938 года.

12 сентября 1938 года был приговорен к высшей степени наказания по решению "тройки". [stalin.memo.ru/spiski/pg10114.htm Приговор] (ВК ВС СССР, 05.10.1938 - ВМН) приведен в действие в самый кровавый день в истории Туркестана - 5 октября 1938 года (АП РФ, оп.24, дело 418, лист 114).

507 лучших представители узбекской интеллигенции были расстреляны как «враги народа» в тюрьме для казней на Юнусабадской Ак-тепе, после обретения независимости на этом месте был воздвигнут мемориальный комплекс «Шахидлар хотираси» («Памяти жертв репрессий»).

Посмертно реабилитирован Военной коллегией ВС СССР, 13.02.1958 - за отсутствием состава преступления и восстановлен в Компартию.

Семья

В семье Маджида Кадыри и его супруги Мехринисо-ханум Мирсагатовой было шестеро детей, сыновья Куддусхон, Рамзихон, Рашодхон, Эркинхон, Уткирхон и дочь Нафисахон. Сведений о родителях Маджида Кадыри к сожалению не сохранилось, краткие сведения содержатся в автобиографии, которую собственноручно заполнил Кадыри для Комиссариата народного просвещения Узбекской ССР. Абдул-Кадырхон Кори, отец Маджида Кадыри, был служителем духовенства (оригинал автобиографии хранится в Центральном архиве Узбекистана). После взятия сотрудниками НКВД как "врага народа" - многие знакомые и родственники, боясь преследования со стороны органов НКВД, стали держатся подальше от семьи Кадыри. Мехринисо-ханум старалась всячески отгородить детей от преследования старалась не поднимать тему связанную с предками и никогда не упоминала о своих родителях.

Просветительская деятельность

Маджид Кадыри является автором первых учебников арифметики (Мажид Кори, "Хисоб (Математикадан бошлангич таълим асослари)", Ташкент 1910г. , переиздан в 1913 и 1915 гг. издательством "Туркистон Кутубхонаси") и географии (Мажид Кори, "Жугрофия", Ташкент 1911г.) и других книг по грамматике на чагатайско-тюркском (узбекском) языке которые начали применяться в "ново-методных" школах "Турон". Учебно-издательской деятельностью также занимались известные джадидские педагоги: Саидрасул Азизи, Мунаввар-Кары Абдурашидханов, МухаммадРасули, Шакирджан Абдурахимджанов, Абдулло Авлони, Хамза Ниязи, Абдулвохид Мунзим, Садриддин Айни и другие. Успешное развитие учебного процесса в новометодных школах затруднялось отсутствием единых учебных планов и программ. Сторонники введения новых методов обучения в мусульманских школах неоднократно обсуждали этот вопрос на разных уровнях. В  сентябре 1910  г.  Мунаввар-Кори  Абдурашидханов направил в Государственную Думу петицию  о  необходимости  реформирования на государственном уровне школьного образования в  Туркестане, введения единых про­грамм и учебников". В мае 1914  г. эта  же  проблема   широко  диску­тировалась   представителями   передовой национальной интеллигенции, собравшимися в доме судьи Шейхантаурской части г. Ташкента. Выступавшие обращали особое внимание на необходимость введения в новометодных школах единых программ  как средства для повышения эффективности учебного процесса и обеспечения возможности свобод­ного перехода  учащихся из школы в школу. На собрании был избран комитет уполномоченных по выработке единой школьной   программы, в  который  вошли  педагоги  новометодных школ  Мунаввар-Кори  Абду­рашидханов, Кори-Самиг  Зияев,  Шакир-Джан,  Мухаммад-Расул Абдулла Авлони, работавший в это время также корректором газеты «Садои Туркестон», и учитель  русско-туземной школы Абду-Маджид-Кори Кадыри (ЦГА РУз. ф. Р-461, оп. 1, д. 1260, л. 22.). Джадиды Туркестана внесли огромный вклад в продвижение в образовательных заведениях светских дисциплин наряду с реформированием и обновлением традиционных предметов преподаваемых в школах и поддержки малоимущих семей в получении знаний. Их усилиями были созданы благотворительные общества «Турон» в Ташкенте, «Тарбияи атфол» в Бухаре, «Ғайрат» в Коканде, более десяти предприятий, издательств, библиотек. Основателями первого благотворительного фонда-общества - «Жамияти хайрия» в 1909 году стали Мунавваркори и Авлоний. В 1913 году на базе общества «Жамияти хайрия» интеллигенцией, представителями знати и состоятельными людьми Ташкента было создано общество «Турон». При обществе «Турон» были организованы драм-труппа, библиотека и читальный зал «Турон», издательство «Туркестанская библиотека», а также выпускалась газета «Турон». "6-школой Турон" с момента учреждения в 1918 году до перехода в Туркестанский государственный университет в 1921 году руководил Маджид Кадыри. В 1923 году в целях пропаганды ново-методных образовательных программ, джадидами Ташкента, принимается решение о создании общества "Нашри- маориф" (просветительское издательство) о чем сообщили в газете "Туркистон" 1 января 1923 года.

Основателями данного общества выступают Мунаввар қори Абдурашидхонов, Маннон Рамз Шокиржон Раҳимий, Заҳириддин аълам Элбек, Шаҳид Эсон, Салимхон Тиллахонов, Ҳамид Сулаймон, Холмуҳаммад Охундий и Мажид Қодирий.

Маджид Кадыри был яростным сторонником освобождения Туркестана путём проведения преобразований в сфере образования и повышения уровня грамотности узбекского народа.

Профессор Наим Каримов в статье "Возникновение джадидизма как первоосновы национальной идеи" описывает джадидов Туркестана: "Лучшие представители джадидизма, а их немало, служили народу и родине. Вся их жизнь была отдана великой исторической миссии - просветить угнетенный народ, показать ему дорогу к счастливой и зажиточной жизни, воспитать в нем чувство собственного достоинства, чувство хозяина той земли, на которой жили его предки и на которой они живут. Джадиды были во всех отношениях передовыми людьми своего времени." Именно таким человеком запомнился людям этот интеллигентный, высокообразованный просветитель, сын великого узбекского народа, герой своего времени - Маджид Кори Кадыри.

Опубликованные статьи

1. Эски шахар Шайхантохур даха Окмасжид махалласидаги 3 болалар богчасида "Ишчи факультети" очилур. "Кизид байрок". 10 ноября 1921г.
2. Эски Тошкент факультети тугрисида. "Кизид байрок". 1 августа 1922г.
3. Тажриба кабинетлари. "Кизид байрок". 13 апреля 1923г.
4. Ахлоксиз болалар уйи очилсин. "Туркистон", 13 января 1924г.
5. Укиш йилига объём. "Туркистон", 31 октября 1924г.
6. Маориф уйининг расм кушоди. "Туркистон", 17 июля 1924г.
7. Зарафшон музофотида тарих, осориатикалар кумитаси. "Кизил Узбекистон" 16 марта 1925г.
8. Узбекистон музаси. "Кизил Узбекистон" 24 марта 1925г.
9. Бойларнинг мактаниш уяси. Журнал "Ер юзи", №2, 1925г.
10. Париж хотиралари. Журнал "Ер юзи", №3, 1925г.
11. Парижда Узбекистон. Журнал "Ер юзи", №7, 1926г.
12. "Нозик маданият" жойлашган ер. Журнал "Ер юзи", №20, 1927г.
13. Жахон йулларининг манзили. Журнал "Ер юзи", №23, 1927г.
14. Чопкир отлар. Журнал "Ер юзи", №25, 1927г. и др.

Сталинский-террор (Политическая репрессия)

Имя Маджида (Маджита) Кадырова, включено в т.н. "Сталинские расстрельные списки" по Узбекской ССР. В эти списки включались партийные, хозяйственные, военные, научные руководители высшего и среднего звена. Списки составлялись НКВД после окончания следствия и передавались на утверждение в Политбюро ЦК ВКП(б). После утверждения их 2-5-ю членами списки вместе со следственными делами передавались для "юридического оформления" в Военную Коллегию Верховного Суда СССР. Списки были разбиты на категории, отнесение к 1-й категории (таких было подавляющее большинство) означало приговор к расстрелу. ВКВС (в данном случае - ее выездная сессия в Ташкенте) судила в т.н. особом порядке, без участия прокурора и адвоката, на рассмотрение одного дела уходило не более 20-30 минут, приговор был окончательным, обжалованию не подлежал и приводился в исполнение в течение ближайших часов после вынесения.Список, в который был включен М.Кадыров, 12.09.1938 г. был утвержден Сталиным, Молотовым и Ждановым. (Информация Фонда "Мемориал" 2009 г.)

Автор благодарит Ларькова Сергея Алексеевича, науч. сотр. НИПЦ "Мемориал", за всестороннюю поддержу и помощь в получении достоверной информации.

Отрывок, характеризующий Маджид Кадыри

– Enlevez moi ca, [Уберите это,] – сказал офицер, указывая на бревна и трупы; и французы, добив раненых, перебросили трупы вниз за ограду. Кто были эти люди, никто не знал. «Enlevez moi ca», – сказано только про них, и их выбросили и прибрали потом, чтобы они не воняли. Один Тьер посвятил их памяти несколько красноречивых строк: «Ces miserables avaient envahi la citadelle sacree, s'etaient empares des fusils de l'arsenal, et tiraient (ces miserables) sur les Francais. On en sabra quelques'uns et on purgea le Kremlin de leur presence. [Эти несчастные наполнили священную крепость, овладели ружьями арсенала и стреляли во французов. Некоторых из них порубили саблями, и очистили Кремль от их присутствия.]
Мюрату было доложено, что путь расчищен. Французы вошли в ворота и стали размещаться лагерем на Сенатской площади. Солдаты выкидывали стулья из окон сената на площадь и раскладывали огни.
Другие отряды проходили через Кремль и размещались по Маросейке, Лубянке, Покровке. Третьи размещались по Вздвиженке, Знаменке, Никольской, Тверской. Везде, не находя хозяев, французы размещались не как в городе на квартирах, а как в лагере, который расположен в городе.
Хотя и оборванные, голодные, измученные и уменьшенные до 1/3 части своей прежней численности, французские солдаты вступили в Москву еще в стройном порядке. Это было измученное, истощенное, но еще боевое и грозное войско. Но это было войско только до той минуты, пока солдаты этого войска не разошлись по квартирам. Как только люди полков стали расходиться по пустым и богатым домам, так навсегда уничтожалось войско и образовались не жители и не солдаты, а что то среднее, называемое мародерами. Когда, через пять недель, те же самые люди вышли из Москвы, они уже не составляли более войска. Это была толпа мародеров, из которых каждый вез или нес с собой кучу вещей, которые ему казались ценны и нужны. Цель каждого из этих людей при выходе из Москвы не состояла, как прежде, в том, чтобы завоевать, а только в том, чтобы удержать приобретенное. Подобно той обезьяне, которая, запустив руку в узкое горло кувшина и захватив горсть орехов, не разжимает кулака, чтобы не потерять схваченного, и этим губит себя, французы, при выходе из Москвы, очевидно, должны были погибнуть вследствие того, что они тащили с собой награбленное, но бросить это награбленное им было так же невозможно, как невозможно обезьяне разжать горсть с орехами. Через десять минут после вступления каждого французского полка в какой нибудь квартал Москвы, не оставалось ни одного солдата и офицера. В окнах домов видны были люди в шинелях и штиблетах, смеясь прохаживающиеся по комнатам; в погребах, в подвалах такие же люди хозяйничали с провизией; на дворах такие же люди отпирали или отбивали ворота сараев и конюшен; в кухнях раскладывали огни, с засученными руками пекли, месили и варили, пугали, смешили и ласкали женщин и детей. И этих людей везде, и по лавкам и по домам, было много; но войска уже не было.
В тот же день приказ за приказом отдавались французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры. люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому городу. Как голодное стадо идет в куче по голому полю, но тотчас же неудержимо разбредается, как только нападает на богатые пастбища, так же неудержимо разбредалось и войско по богатому городу.
Жителей в Москве не было, и солдаты, как вода в песок, всачивались в нее и неудержимой звездой расплывались во все стороны от Кремля, в который они вошли прежде всего. Солдаты кавалеристы, входя в оставленный со всем добром купеческий дом и находя стойла не только для своих лошадей, но и лишние, все таки шли рядом занимать другой дом, который им казался лучше. Многие занимали несколько домов, надписывая мелом, кем он занят, и спорили и даже дрались с другими командами. Не успев поместиться еще, солдаты бежали на улицу осматривать город и, по слуху о том, что все брошено, стремились туда, где можно было забрать даром ценные вещи. Начальники ходили останавливать солдат и сами вовлекались невольно в те же действия. В Каретном ряду оставались лавки с экипажами, и генералы толпились там, выбирая себе коляски и кареты. Остававшиеся жители приглашали к себе начальников, надеясь тем обеспечиться от грабежа. Богатств было пропасть, и конца им не видно было; везде, кругом того места, которое заняли французы, были еще неизведанные, незанятые места, в которых, как казалось французам, было еще больше богатств. И Москва все дальше и дальше всасывала их в себя. Точно, как вследствие того, что нальется вода на сухую землю, исчезает вода и сухая земля; точно так же вследствие того, что голодное войско вошло в обильный, пустой город, уничтожилось войско, и уничтожился обильный город; и сделалась грязь, сделались пожары и мародерство.

Французы приписывали пожар Москвы au patriotisme feroce de Rastopchine [дикому патриотизму Растопчина]; русские – изуверству французов. В сущности же, причин пожара Москвы в том смысле, чтобы отнести пожар этот на ответственность одного или несколько лиц, таких причин не было и не могло быть. Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того, имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб. Москва должна была сгореть вследствие того, что из нее выехали жители, и так же неизбежно, как должна загореться куча стружек, на которую в продолжение нескольких дней будут сыпаться искры огня. Деревянный город, в котором при жителях владельцах домов и при полиции бывают летом почти каждый день пожары, не может не сгореть, когда в нем нет жителей, а живут войска, курящие трубки, раскладывающие костры на Сенатской площади из сенатских стульев и варящие себе есть два раза в день. Стоит в мирное время войскам расположиться на квартирах по деревням в известной местности, и количество пожаров в этой местности тотчас увеличивается. В какой же степени должна увеличиться вероятность пожаров в пустом деревянном городе, в котором расположится чужое войско? Le patriotisme feroce de Rastopchine и изуверство французов тут ни в чем не виноваты. Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотливо и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое.
Как ни лестно было французам обвинять зверство Растопчина и русским обвинять злодея Бонапарта или потом влагать героический факел в руки своего народа, нельзя не видеть, что такой непосредственной причины пожара не могло быть, потому что Москва должна была сгореть, как должна сгореть каждая деревня, фабрика, всякий дом, из которого выйдут хозяева и в который пустят хозяйничать и варить себе кашу чужих людей. Москва сожжена жителями, это правда; но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не подносили хлеба соли и ключей французам, а выехали из нее.


Расходившееся звездой по Москве всачивание французов в день 2 го сентября достигло квартала, в котором жил теперь Пьер, только к вечеру.
Пьер находился после двух последних, уединенно и необычайно проведенных дней в состоянии, близком к сумасшествию. Всем существом его овладела одна неотвязная мысль. Он сам не знал, как и когда, но мысль эта овладела им теперь так, что он ничего не помнил из прошедшего, ничего не понимал из настоящего; и все, что он видел и слышал, происходило перед ним как во сне.
Пьер ушел из своего дома только для того, чтобы избавиться от сложной путаницы требований жизни, охватившей его, и которую он, в тогдашнем состоянии, но в силах был распутать. Он поехал на квартиру Иосифа Алексеевича под предлогом разбора книг и бумаг покойного только потому, что он искал успокоения от жизненной тревоги, – а с воспоминанием об Иосифе Алексеевиче связывался в его душе мир вечных, спокойных и торжественных мыслей, совершенно противоположных тревожной путанице, в которую он чувствовал себя втягиваемым. Он искал тихого убежища и действительно нашел его в кабинете Иосифа Алексеевича. Когда он, в мертвой тишине кабинета, сел, облокотившись на руки, над запыленным письменным столом покойника, в его воображении спокойно и значительно, одно за другим, стали представляться воспоминания последних дней, в особенности Бородинского сражения и того неопределимого для него ощущения своей ничтожности и лживости в сравнении с правдой, простотой и силой того разряда людей, которые отпечатались у него в душе под названием они. Когда Герасим разбудил его от его задумчивости, Пьеру пришла мысль о том, что он примет участие в предполагаемой – как он знал – народной защите Москвы. И с этой целью он тотчас же попросил Герасима достать ему кафтан и пистолет и объявил ему свое намерение, скрывая свое имя, остаться в доме Иосифа Алексеевича. Потом, в продолжение первого уединенно и праздно проведенного дня (Пьер несколько раз пытался и не мог остановить своего внимания на масонских рукописях), ему несколько раз смутно представлялось и прежде приходившая мысль о кабалистическом значении своего имени в связи с именем Бонапарта; но мысль эта о том, что ему, l'Russe Besuhof, предназначено положить предел власти зверя, приходила ему еще только как одно из мечтаний, которые беспричинно и бесследно пробегают в воображении.
Когда, купив кафтан (с целью только участвовать в народной защите Москвы), Пьер встретил Ростовых и Наташа сказала ему: «Вы остаетесь? Ах, как это хорошо!» – в голове его мелькнула мысль, что действительно хорошо бы было, даже ежели бы и взяли Москву, ему остаться в ней и исполнить то, что ему предопределено.
На другой день он, с одною мыслию не жалеть себя и не отставать ни в чем от них, ходил с народом за Трехгорную заставу. Но когда он вернулся домой, убедившись, что Москву защищать не будут, он вдруг почувствовал, что то, что ему прежде представлялось только возможностью, теперь сделалось необходимостью и неизбежностью. Он должен был, скрывая свое имя, остаться в Москве, встретить Наполеона и убить его с тем, чтобы или погибнуть, или прекратить несчастье всей Европы, происходившее, по мнению Пьера, от одного Наполеона.
Пьер знал все подробности покушении немецкого студента на жизнь Бонапарта в Вене в 1809 м году и знал то, что студент этот был расстрелян. И та опасность, которой он подвергал свою жизнь при исполнении своего намерения, еще сильнее возбуждала его.
Два одинаково сильные чувства неотразимо привлекали Пьера к его намерению. Первое было чувство потребности жертвы и страдания при сознании общего несчастия, то чувство, вследствие которого он 25 го поехал в Можайск и заехал в самый пыл сражения, теперь убежал из своего дома и, вместо привычной роскоши и удобств жизни, спал, не раздеваясь, на жестком диване и ел одну пищу с Герасимом; другое – было то неопределенное, исключительно русское чувство презрения ко всему условному, искусственному, человеческому, ко всему тому, что считается большинством людей высшим благом мира. В первый раз Пьер испытал это странное и обаятельное чувство в Слободском дворце, когда он вдруг почувствовал, что и богатство, и власть, и жизнь, все, что с таким старанием устроивают и берегут люди, – все это ежели и стоит чего нибудь, то только по тому наслаждению, с которым все это можно бросить.
Это было то чувство, вследствие которого охотник рекрут пропивает последнюю копейку, запивший человек перебивает зеркала и стекла без всякой видимой причины и зная, что это будет стоить ему его последних денег; то чувство, вследствие которого человек, совершая (в пошлом смысле) безумные дела, как бы пробует свою личную власть и силу, заявляя присутствие высшего, стоящего вне человеческих условий, суда над жизнью.
С самого того дня, как Пьер в первый раз испытал это чувство в Слободском дворце, он непрестанно находился под его влиянием, но теперь только нашел ему полное удовлетворение. Кроме того, в настоящую минуту Пьера поддерживало в его намерении и лишало возможности отречься от него то, что уже было им сделано на этом пути. И его бегство из дома, и его кафтан, и пистолет, и его заявление Ростовым, что он остается в Москве, – все потеряло бы не только смысл, но все это было бы презренно и смешно (к чему Пьер был чувствителен), ежели бы он после всего этого, так же как и другие, уехал из Москвы.
Физическое состояние Пьера, как и всегда это бывает, совпадало с нравственным. Непривычная грубая пища, водка, которую он пил эти дни, отсутствие вина и сигар, грязное, неперемененное белье, наполовину бессонные две ночи, проведенные на коротком диване без постели, – все это поддерживало Пьера в состоянии раздражения, близком к помешательству.