Мадлен-Шарлотта-Бонна-Тереза де Клермон-Тоннер

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Мадлен-Шарлотта-Бонна-Тереза де Клермон-Тоннер-Люксембург
фр. Madeleine-Charlotte-Bonne-Thérèse de Clermont-Tonnerre-Luxembourg<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Герцогиня де Пине-Люксембург
1661 — 1701
Предшественник: Анри-Леон д'Альбер-Люксембург
Преемник: Шарль-Франсуа-Фредерик I де Монморанси-Люксембург
Графиня де Линьи
1661 — 1701
Предшественник: Анри-Леон д'Альбер-Люксембург
Преемник: Шарль-Франсуа-Фредерик I де Монморанси-Люксембург
 
Рождение: 14 августа 1635(1635-08-14)
Смерть: 21 августа 1701(1701-08-21) (66 лет)
Род: Дом де Клермон-Тоннер
Отец: Шарль-Анри де Клермон-Тоннер
Мать: Маргарита Шарлотта де Люксембург-Линьи

Мадлен-Шарлотта-Бонна-Тереза де Клермон-Тоннер (фр. Madeleine-Charlotte-Bonne-Thérèse de Clermont-Tonnerre; 14 августа 1635 — 21 августа 1701) — герцогиня де Пине-Люксембург, графиня де Линьи, жена маршала Люксембурга.

Дочь Маргариты-Шарлотты де Люксембург-Линьи, герцогини де Пине-Люксембург, и её второго мужа графа Шарля-Анри де Клермон-Тоннера.

По словам герцога де Сен-Симона,

Она была чудовищно уродлива и лицом и фигурой: ни дать ни взять толстая торговка селедкой на базаре; но так как дети от первого брака были неспособны к наследованию, то она была очень богата, что, по мнению Месье Принца, должно было позволить сделать Бутвиля герцогом и пэром.

Сен-Симон. Мемуары. 1691—1701, с. 106

Душевные качества этой особы нисколько не компенсировали изъянов внешности. Ничтожная и бесцветная, со странными манерами, она не обладала ни приятностью характера, ни силой воли. Изначально её приданое было очень скромным, так как у отца не было состояния, а наследство матери подлежало разделу на три части[1].

С помощью сомнительной махинации, осуществленной принцем Конде, её отцом и госпожой де Шатийон, отстранившими от наследования её единоутробных брата и сестру, Мадлен-Шарлотта-Бонна-Тереза стала обладательницей титулов и владений дома Люксембург-Линьи, которые передала своему мужу Франсуа-Анри де Монморанси-Бутвилю, который также не отличался приятной наружностью, будучи горбатым спереди и сзади[2].

Брачный контракт, составленный 1—2 марта 1661, был утвержден 28 марта в присутствии Людовика XIV, Анны Австрийской, принца Конде и множества других значительных лиц. Герцогиня приносила в приданое герцогство Пине, графство Линьи, княжество Эгремон и другие земли, дававшие совокупный доход в 80 тыс. ливров, а Бутвиль, со своей стороны, вносил замки и сеньории Преси-сюр-Уаз, Гайярбуа, Люсс в Наварре, и менее значительные владения[3].

Брак был заключен 17 марта 1661. Все свадебные расходы оплачивала Мадлен-Шарлотта-Бонна-Тереза. Никакой любви, привязанности, или хотя бы видимости таковых, она, по мнению де Сегюра, ни от мужа, ни от детей так и не дождалась[4], довольствуясь, по словам Сен-Симона, почестями, богатством и титулами.

Вскоре она была фактически сослана мужем в Линьи-ан-Барруа, где и прожила безвыездно и почти в одиночестве около сорока лет, не принимая никакого участия ни в придворной жизни, ни в делах маршала[4].

Дети:

Напишите отзыв о статье "Мадлен-Шарлотта-Бонна-Тереза де Клермон-Тоннер"



Примечания

  1. Ségur, 1900, p. 408.
  2. Сен-Симон, 2007, с. 105.
  3. Ségur, 1900, p. 417—418, 513—518.
  4. 1 2 Ségur, 1900, p. 419.

Литература

  • Bonnabelle M. Étude sur les seigneurs de Ligny de la maison de Luxembourg. — Bar-le-Duc: Contant-Laguerre, 1880.
  • Ségur P. de. La jeunesse du maréchal de Luxembourg (1628—1668). — P.: Calmann Lévy, 1900.
  • Сен-Симон, Л. де, герцог. Мемуары. 1691—1701. — М.: Ладомир, Наука, 2007. — ISBN 978-5-86218-476-1.

Отрывок, характеризующий Мадлен-Шарлотта-Бонна-Тереза де Клермон-Тоннер

С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.