Мадонна (певица)

Мадонна Madonna
Мадонна во время турне «Rebel Heart Tour», 2015 год
Основная информация
Имя при рождении	Мадонна Луиза Чикконе
Полное имя	Мадонна Луиза Вероника Чикконе (католическое имя конфирмации)
Дата рождения	16 августа 1958(1958-08-16) (65 лет)
Место рождения	Бей-Сити, Мичиган
Годы активности	1979 — наст. время
Страна	США США
Профессии	певица, музыкант, поэт, композитор, продюсер, актриса, режиссёр, танцовщица, писательница, филантроп
Певческий голос	меццо-сопрано
Инструменты	вокал, перкуссия, гитара, барабаны
Жанры	данс-поп, поп-рок, рок, электроника, R'n'B
Коллективы	Breakfast Club, Emmy
Лейблы	Interscope (2012 — н. в.) Live Nation (2010 — н. в.) Maverick (1992—2004) Warner Bros. (1982—2009) Sire (1982—1995)
Награды	7 премий «Грэмми» 2 премии «Золотой глобус» см. полный список
[madonna.com Официальный сайт]

Мадо́нна Луи́за Чикко́не (англ. Madonna Louise Ciccone, род. 16 августа 1958, Бей-Сити, Мичиган, США) — американская певица, автор песен, продюсер, танцовщица, писательница, актриса, кинорежиссёр, сценарист, предприниматель и филантроп. Переехав в Нью-Йорк в 1978 году ради карьеры в танцевальной труппе, Мадонна сначала стала участницей рок-групп, а потом успешной сольной исполнительницей и автором песен.

Мадонна прославилась постоянным «перепридумыванием» своей музыки и образов. Она стала одной из первых музыкантов-женщин, сделавших успешную карьеру на крупном лейбле и не потерявших творческий или финансовый контроль. Клипы певицы являются неотъемлемой частью MTV, добавляя в мейнстрим новые тематики текстов или образов видеоклипов. Песни Мадонны в основном получают положительные отзывы музыкальных критиков, несмотря на часто вызываемую в СМИ полемику относительно затрагиваемых в них тем — расизма, половой дискриминации, религии, политики, секса и насилия. Дебютный альбом Мадонны с одноимённым названием вышел в 1983 году на лейбле Sire и стал первым в череде успешных альбомов автора/певицы. На счету артистки рекордные 20 статуэток MTV Video Music Awards и 7 премий Грэмми, в том числе в престижных номинациях за альбомы Ray of Light (1998) и Confessions on a Dance Floor (2005). У певицы много рекордов чартов и хитов, достигших первого места главных музыкальных чартов, среди которых самыми успешными стали песни «Like a Virgin» (1984), «La Isla Bonita» (1986), «Like a Prayer» (1989), «Vogue» (1990), «Frozen» (1998), «Music» (2000), «Hung Up» (2005) и «4 Minutes» (2008).

Певица считается самой коммерчески успешной исполнительницей в истории по версии Книги рекордов Гиннеса с 300 миллионами подтверждённых лицензионных продаж альбомов.. Time включил певицу в список «25 женщин прошлого столетия, обладающих наибольшей властью», оценив её влияние на современную музыку. Певица также является самой продаваемой рок-исполнительницей XX века по версии Американской ассоциации звукозаписывающих компаний и второй по продажам певицей в Соединённых Штатах с 64.5 миллионами сертифицированных продаж альбомов. Billboard признаёт певицу самым успешным артистом за всю историю звукозаписи среди сольных певиц и певцов. По сведениям NY Post состояние певицы превышает 1 млрд долларов, но по мнению журнала Forbes эта цифра немного завышена и не учитывает пятидесятипроцентный налог. Концертный тур певицы 2008—2009 годов Sticky & Sweet Tour занимает первое место по доходам среди сольных исполнителей за всю историю. Известно признание Мадонны в музыке и кино — с конца 1980-х СМИ называют её «королевой поп-музыки», а в 2000 году антипремия Золотая малина назвала её худшей актрисой XX века. Фильмы Мадонны в качестве режиссёра и сценариста «Грязь и мудрость» и «МЫ. Верим в любовь» были разгромлены критикой и получили ограниченный прокат в кинотеатрах.

Биография

1958—1977: детство, школа, университет

Мадонна родилась 16 августа 1958 года в городке, расположенном на берегу озера Гурон штата Мичиган США. Мать и тёзка певицы Мадонна Луиза Чикконе (в девичестве Фортэн), франкоканадка и домохозяйка, периодически работавшая техником рентгенографии. Отец Сильвио Энтони Чикконе, итало-американец, сделал карьеру ведущего инженера-конструктора оборонного КБ концерна Chrysler/General Motors. Мадонна — третья из шести детей четы. Первую девочку в семье называют в честь матери Мадонной Луизой, это имя так и остаётся официальным. Имя «Вероника» выбрано Мадонной Луизой Чикконе в 12 лет для традиционного католического таинства миропомазания и не является официальным. Мадонна Чикконе вспоминает:

Я не могу припомнить, чтобы меня дразнили из-за моего имени. Правда, я ходила в католическую школу. Лишь попав в Нью-Йорк, я поняла, что у меня совершенно необычное имя. Кроме моей матери, я не знаю никого, кого бы звали Мадонной. Когда я пришла в музыкальный бизнес, все считали, что я выбрала себе артистический псевдоним.

Мать Мадонны является потомком янсенистов из числа первых французских поселенцев и её набожность граничит с фанатизмом. Мать прекрасно играет на фортепиано и поёт, но даже не стремится выступать на публике. Во время шестой беременности у Мадонны Чикконе (старшей) диагностируют рак груди. Чикконе старшая придерживается представлений доватиканского периода, ещё признававших секс аморальным деянием, а аборт — убийством при любых условиях. Поэтому она отказывается от лечения до конца беременности и через несколько месяцев после рождения шестого ребёнка умирает в возрасте 30 лет. Неприятие Мадонной (младшей) того факта, что Бог мог допустить смерть её матери, становится важным аспектом жизни и творчества певицы. Через два года овдовевший отец семейства повторно женится на горничной Джоан Густафсон. Семья Чикконе не является бедной, однако Густафсон привносит в дом протестантский дух тотальной экономии на одежде и еде — кормит детей исключительно полуфабрикатами и почти не покупает им одежды, предпочитая шить самостоятельно. По мнению младшего брата певицы Кристофера, своими методами воспитания Джоан походит на фельдфебеля и ревнует отца к дочери, что ещё больше накаляет атмосферу в семье. Чикконе подвергается издевательствам двух старших братьев-наркоманов, боровшихся с ней за внимание отца, что, по мнению биографов, рано закладывает в ней редкое для музыкантов неприязненное отношение к наркотикам.

Семья Чикконе живёт в разных пригородах Детройта, где Мадонна проходит обучение в католических школах св. Фредерика, св. Эндрю и Западной школе (англ. West), участвует в группе поддержки баскетбольной команды. Старшие классы певица заканчивает в светской школе Рочестер Адамс, где впервые не носит форму, участвует в театральных постановках и школьных мюзиклах. Биографы отмечают большое влияние на Чикконе учительницы философии и русской истории Мэрилин Фэллоус, которую певица называет одним из двух важнейших людей своего детства. Несмотря на отличные оценки и спортивные успехи, Чикконе считается сверстниками девочкой «с приветом», её недолюбливают за блестящую успеваемость и положение любимчика учителей, а парни боятся пригласить на свидание. В интервью известному радиоведущему Говарду Стерну певица уточнила, что почти не общалась со сверстниками, так как считала их «идиотами», себя же — бедно одетой «деревенщиной».

В 14 лет на Мадонну как поп-лирика оказывает влияние дружба с будущим признанным поэтом Уином Купером, который учится с ней в одной школе на класс старше. По воспоминанием Купера, девушка Чикконе кажется застенчивой и немного отстранённой, она избегает общества, скромно одевается и особо любит книги Олдоса Хаксли и роман «Любовник леди Чаттерлей». Ключевым событием детства Мадонны считают выступление на вечере талантов школы West в 14 лет. На нём покрытая зелёной и розовой краской артистка в топе и шортах шокирует публику исполнением танца под известную песню «Baba O'Riley (Teenage Wasteland)» группы The Who. Этим она мгновенно убивает репутацию примерной девочки-отличницы, в городе долго обсуждают выступление, а отец сажает дочь под домашний арест. «Героиню дня», братьев и сестёр начинают поддразнивать: «Мадонна — шлюха», хотя к сексу это не имеет никакого отношения. О том моменте Мадонна вспоминала:

Я рано узнала, что меня никогда не будут считать хорошей. Мадонна — странное имя. Я чувствовала, что должна жить так, как оно мне подсказывает.

С четырёх лет Чикконе подражает танцам звезды Ширли Темпл, но начинает серьёзные занятия балетом почти в 15-летнем возрасте, что делает её тело приемлемым только для хореографии не сложнее стиля джаз-модерн. С этого момента балетмейстер Кристофер Флинн начинает оказывать на неё наибольшее влияние. Флинн является геем, он на 30 лет старше Мадонны, поэтому влюблённость ученицы остаётся безответной. Флинн водит несовершеннолетнюю ученицу на классические концерты, выставки и, для расширения кругозора, в гей-клубы. Внешний вид отличницы меняется в сторону неряшливого богемного облика, отпугивающего окружающих. Биографы Андерсен, Тараборелли и О’Брайен особо обращают внимание на то, что хотя в 14 лет у Мадонны была репутация развратницы, но только в 15 лет она получила первый сексуальный опыт с 17-летним Расселом Лонгом, о чём с подачи Чикконе узнали вся школа и отец. По мнению Люси О’Брайен, борьба против стереотипного отношения к женщине по критерию «девственница/шлюха» и желание рассказать окружающим о своих любовных переживаниях являются основными темами творчества певицы.

Чикконе заканчивает школу экстерном в 1976 году за несколько месяцев до выпускных экзаменов. Она продолжает танцевальное образование на бюджетной основе в Мичиганскогом университете города Энн-Арбор, где Флинн получает должность профессора. Выбор «несерьёзной» артистической профессии прокладывает трещину в отношениях певицы с отцом, желавшим видеть дочь врачом или юристом. Отец уверен, что дочь может найти лучшее применение своему отличному аттестату, успешно сданному тесту на IQ (по данным биографов Кристофера Андерсена (1991) и Рэнди Тараборелли (2000) результат певицы в 17 лет показал 140 баллов) и блестящим рекомендациям учителей. По мнению преподавателей и коллег, у неё отмечается редкая, даже для танцовщицы, природная выносливость, которая дополнительно развивается балетной выучкой. В будущем это позволит ей меньше задыхаться во время исполнения песен с синхронным танцем. По воспоминаниям хореографа Гайи Деланг, юная Чикконе «была очень стройна и легка, её танец был заразителен». В техническом плане Чикконе ожидаемо уступает многим балеринам из-за слишком запоздалого начала, поэтому пытается выделиться внешним обликом — разорванным трико и немытыми волосами. В свободное от учёбы время Мадонна ходит в клубы Детройта, в одном из которых знакомится с чернокожим ударником Стивеном Брэйем, своим будущим соавтором и сопродюсером.

1978—1981: современный танец, рок-группы

Через полтора года в Университете Мичигана Мадонна попадает на мастер-класс к известному нью-йоркскому хореографу Перл Ланг и загорается мечтой попасть в её труппу. Она бросает университет и в 1978 году переезжает в Нью-Йорк, в будущем мечтая когда-нибудь открыть свою собственную танцевальную студию. Пройдя жёсткий кастинг, она поступает в группу Ланг, но далеко не в первый состав, что не позволяет оплачивать аренду жилья. Танцовщица пытается подработать в фаст-фуде, но неудачно, и вскоре дебютирует на нью-йоркской сцене в постановке Ланг «Я больше никогда не видел других бабочек» в роли мальчика из еврейского гетто. От голода Чикконе начинает слабеть на занятиях и Ланг через знакомых устраивает танцовщицу на вечернюю работу гардеробщицей в ресторан «Russian Tea Room». Тогда же она начинает подрабатывать натурщицей в художественной студии и ню-моделью фотографов.

Танцовщица снимает комнату в дешёвом опасном районе Нью-Йорка, где её однажды насилуют в подъезде. После психической травмы Чикконе решает не заявлять о преступлении «дабы избежать дополнительного унижения». Вскоре она становится рассеянной на занятиях в классе и перестаёт верить в своё танцевальное будущее с труппой Ланг — ученицы культовой Марты Грэм. Из-за нехватки средств для оплаты аренды Чикконе начинает пробоваться в мюзиклы Бродвея и подтанцовки. В 1979 году на кастинге в подтанцовку для мирового турне французского диско-певца Патрика Эрнандеса выступление Мадонны Чикконе привлекает внимание его бельгийским продюсеров — Ван Лье и Перрелена. С трудом заставив стесняющуюся танцовщицу спеть «Jingle Bells», профессионалы, помимо показавшейся им слишком безупречной для подтанцовки пластики, хвалят её приятный голос. К полному удивлению Мадонны, до этого не считавшей себя певицей, её приглашают в Париж, где обещают сделать из неё «что-то вроде танцующей Эдит Пиаф».

Артистка окончательно бросает труппу Ланг, своего тогдашнего возлюбленного Дэна Гилроя и шесть месяцев проводит с туром Эрнандеса во Франции, Бельгии и Тунисе. Продюсеры убеждают её в перспективности карьеры певицы, но 20-летняя Мадонна увлечена панк-роком, бунтует против бельгийцев и не желает петь предлагаемый диско-поп материал. Полгода спустя она заболевает воспалением лёгких и после выздоровления улетает в Нью-Йорк, поддавшись на письма и уговоры ждавшего её в Нью-Йорке Гилроя. Именно Дэн Гилрой оказывает огромное влияние на превращение Чикконе из танцовщицы в музыканта: учит играть на ударных и электрогитаре, основам композиции. После ежедневных занятий на барабанах под диск Элвиса Костелло с присущим Мадонне трудолюбием она становится достаточно классным ударником и её принимают в группу Гилроя Breakfast Club. Через несколько месяцев в группе барабанщица ожидаемо начинает «тянуть одеяло на себя», предлагая собственный материал, и уходит из команды вместе с примкнувшим гитаристом. В 1980 году вместе с Майклом Монахэном и Гари Берке певица собирает команду «Madonna And The Sky», которая быстро распадается. Потом она создаёт рок-группу «Эмми» (-англ. Emmy) — от Эм, уменьшительное от первой буквы имени Madonna (Мадонна Чикконе подписывала и продолжает подписывать свои песни как М. Ciccone). Emmy & The Emmys подражают ранним The Pretenders, где Мадонна играет на гитаре и имеет возможность петь собственные песни. Бывший парень певицы Стивен Брэй садится на ударные и с ним группа Эмми продолжает поиски собственного направления.

«Я вкалывала до полусмерти, прежде чем стала той, какая есть. И я буквально голодала, иной раз добывая пищу из мусорных ящиков, пока, наконец, не прорвалась...» — Известное высказывание Мадонны Чикконе о первых пяти годах в Нью-Йорке

Весной 1981 года Мадонна Чикконе знакомится с владелицей студии звукозаписи Готэм Камиллой Барбон. Вскоре Барбон предлагает стать личным менеджером певицы при условии, что та уйдёт из группы. Чикконе сразу соглашается. Барбон решает, что у неё Мадонна будет выступать без гитары, чтобы дать свободно танцевать на сцене. Камилла с гордостью вспоминает, что разглядела потенциальную звезду, причём делает акцент на том, она была одной из немногих менеджеров-женщин в «мужском царстве шоу-бизнеса». До знакомства с менеджером Чикконе находится в отчаянном положении — выступая на сцене в мужской пижаме, просит еду у встречных парней, ездит только на велосипеде и нелегально проживает в дешёвой студии. Поначалу Мадонна пробуждает в тридцатилетней лесбиянке Барбон материнские чувства: Камилла снимает подопечной жильё, назначает жалование 100 долларов в неделю и даёт денег по необходимости. Группа Чикконе делает несколько демозаписей и играет в маленьких клубах и на студенческих вечеринках. Камилла сильно привязывается к певице и окружает её отличными музыкантами для записи и выступлений, утверждая, что не считает Мадонну таковой:

Талант? Не сказала бы. Она была самым заурядным музыкантом. Умела сочинять песни и подбирать их на гитаре. Хотя, знаете, она хорошо чувствовала поэзию. Чтение стихов помогло ей писать песни. Но самое главное — это её личность и то, что она великолепно держалась на сцене.

Камилла видит в певице новую Крисси Хайнд, но вскоре начинает злоупотреблять алкоголем, ревновать Мадонну ко всем подряд и устраивать сцены, нещадно критиковать. Барбон безуспешно добивается для певицы контракта с лейблом, но боссы мэйджеров не хотят рисковать и вкладывать деньги.

1982—1983: дебютный альбом Madonna

Ещё со времён Детройта ударник афроамериканец Стивен Брэй тяготеет к танцевальной музыке и хип-хопу. Он просит Мадонну записать что-нибудь совместно в этом стиле параллельно с его работой в её рок-группе. После основной репетиции они остаются вдвоём и сочиняют четыре песни: «Everybody», «Ain’t No Big Deal», «Stay» и «Burning Up». В это время её менеджер Камилла Барбон по-прежнему видит в Мадонне новую рок-звезду и полтора года пытается устроить Мадонне контракт лейблам, но подопечная решает тайно от Барбон распространять танцевальную кассету с демозаписью в клубе «Danceteria» на Манхеттене. Диджею клуба Марку Каминсу нравится новая демозапись Мадонны. Он относит кассету на Island и организует совместную встречу Мадонны с шефом лейбла Крисом Блэквэллом. Встреча заканчивается провалом — Мадонна в это время живёт у Каминса в комнате без горячей воды с ящиками из-под молока вместо мебели и начинает сильно потеть из-за волнения. Каминс столь раздосадован провалом собеседования, что сразу же через своего знакомого Майкла Розенблатта устраивает Чикконе встречу с основателем относительно независимого от Warner Music лейбла Sire Records Сеймуром Стейном. Тот незамедлительно подписывает с Мадонной контракт, несмотря на то, что находится в это время в больнице с инфарктом. О первом впечатлении от встречи Стейн скажет следующее:

Она меня поразила, словно молния. Я сразу же понял, что её воля сильна в такой же степени, как и её талант.

Чикконе становится просто Мадонной в целях упрощения (итальянскую фамилию Ciccone, от итал. cicciona — рус. толстяк, часто неправильно произносят на американский манер «Сиккон»). Обманутая менеджер Барбон не может простить предательства своей «деточки» и более 20 лет не даёт разрешения на выпуск ранних песен певицы. Уже в 2000-е Барбон публично признаётся в своём тогдашнем алкоголизме и прощает Мадонне обиду. Экс-менеджер высоко оценивает свою важность в жизни певицы, считая что благодаря именно ей, Камилле Барбон, Мадонне «не пришлось с кем-то спать, чтобы попасть на сцену», и «хотя поначалу ходили слухи, что кто-то вкладывает в неё деньги, в конечном итоге её начали воспринимать всерьёз».

Так как все права на более чем дюжину записанных песен Мадонны до этой танцевальной демозаписи принадлежат студии «Готэм» и Барбон, встаёт вопрос о том, что выпускать пробным синглом. Все песни на кассете написаны совместно, но друзья обмениваются правами — 100 % авторства Брэйя на «Ain’t No Big Deal» взамен полных прав Мадонны на «Everybody». Мадонне нравится «Everybody», но Стейн решает выпустить принадлежащую Брэю «Ain’t No Big Deal», а на обратной стороне предполагается «Everybody». Пока идёт подготовка релиза, Брэй успевает продать «Ain’t No Big Deal» другой студии, которая записывает нового вокалиста. Времени на новую запись нет и «Everybody», как и хотела Мадонна, выпускают синглом. При нулевом бюджете на раскрутку фото певицы решают не помещать на обложке, чтобы не отпугнуть цветную аудиторию по умолчанию «негритянской диско-соул-певицы». «Everybody» поднимается на 3-е место в чарте Hot Dance Club Songs, а потом на 107 место в основном, немного не дотянув до первой сотни Hot 100 журнала Billboard. Менеджмент считает это отличным результатом, учитывая нулевые затраты на пиар, и хочет убедиться, что взлёт «Everybody» не случаен. По просьбе Мадонны вместо Каминса берут более опытного штатного аранжировщика Warner Bros. Records Регги Лукаса. Второй сингл «Burning Up» тоже достигает в чарте танцевальных хитов 3-го места, повторив успех «Everybody». И только после этого Мадонне позволяют арендовать студию для записи первого альбома. В июле 1983 года выходит дебютный альбом под названием Madonna. Поначалу он остаётся незамеченным, но в течение года достигает 8-го места в чарте Billboard 200 и 6-го места британского чарта. Критик журнала Billboard Пол Грэйн делает прогноз:

Синди Лопер — это надолго, а Мадонна через полгода будет никому не нужна.

Хитами становятся синглы «Borderline» (написана Лукасом), «Lucky Star» (авторство Мадонны и посвящена дважды отставленному Каминсу) и «Holiday». Мадонна считает диск довольно посредственным и не слишком довольна работой с Лукасом, но спустя годы альбом становится классикой пост-диско. По мнению О’Брайен, на Madonna её музыка звучит как нечто среднее между Пэт Бенатар и Тиной Мари. Хотя Мадонна является автором большинства песен альбома, но главный коммерческий успех приносит «Holiday» сторонних авторов, к тому же найденный тогдашним бойфрендом певицы диджеем Джоном «Мармеладом» Бенитесом. Это влияет на скептическое отношение к Мадонне как к автору, способному написать хит. Певица также подвергается серьёзной критике за «девчачий» вокал и манеру исполнения.

На критику Madonna певица отвечает:

Люди думают, что если ты сексуальна, внешне привлекательна и возбуждаешь этим публику, то тебе больше просто нечего предложить. Сложился только такой мой образ. Вероятно, внешне это выглядит именно так, и я соответствую стереотипу, однако все это я делаю совершенно сознательно. Я все держу под контролем и жду, когда это поймут и придут в замешательство».

После записи альбома по рекомендации Стейна менеджером Чикконе становится Фредди Деманн, до этого работавший на Майкла Джексона. Несмотря на первоначальную критику, в 2013 году Rolling Stone включает этот альбом в сотню лучших дебютных альбомов всех времён.

1984—1985: Like a Virgin, брак с Шоном Пенном

Второй альбом Like a Virgin выходит в 1984 году и впервые в карьере певицы возглавляет альбомный чарт США. Одноимённый сингл 6 недель остаётся на первом месте хит-парада Billboard Hot 100. В 1984 году Мадонна исполняет «Like a Virgin» на первой церемонии награждения MTV Video Music Awards и, потеряв каблук, выходит из положения следующим образом — начинает валяться на сцене и ползать на коленях в свадебном платье и ставшим культовым поясе с надписью BOY TOY. Это выступление шокирует американскую телеаудиторию, а песня становится одним из главных свадебных хитов на долгие десятилетия. «Like a Virgin» входит в список «200 Знаковых песен всех времен» под эгидой Зала славы рок-н-ролла в США. По словам Тори Амос:

Она [Мадонна] создала новую парадигму, показав, что Дева Мария может быть сексуальной и духовной одновременно. Не важно, понимает ли современная Мадонна всю значимость подтекста, что её назвали Мадонна, и в песне „Like A Virgin“ она приняла своё предназначение.

Хитами Like a Virgin становятся «Material Girl», «Dress You Up», «Angel» и «Over and Over». Название радиохита «Material Girl» (рус. материальная девушка, меркантильная девица) закрепляется как прозвище певицы. Первый тур певицы The Virgin Tour проходит в 1985 году и включает только США, группа Beastie Boys выступает на «разогреве». Залы отражают скачок популярности певицы в это время: концерты стартуют с залов на 2000 человек, а через 3 месяца в культовом Мэдисон-сквер-гарден собирается 22 000 зрителей. Тур вызывает «мадонноманию»: девочки массово одеваются «под Сьюзен/Мадонну» из фильма «Отчаянно ищу Сьюзен» и клипов.

В июле 1985 года журналы Penthouse и Playboy публикуют чёрно-белые фотографии обнаженной певицы из полуголодного танцевального прошлого, сделанные в 1979 году и впоследствии проданные фотографом Мартином Шрайбером. Это вызывает первый скандал в только что начавшейся большой карьере Мадонны Чикконе, угрожавший её карьере. С ним она собственноручно справляется. В самый разгар критики на благотворительном концерте Live Aid, будучи одета в несколько слоёв старомодной одежды, певица видит толпу, кричащую «Раздевайся!». Она отвечает, что не снимет с себя пиджак даже в дикую жару, так как через несколько лет это может быть использовано против неё. Передовица The New York Times с заголовком «„Голые“ фотографии. Мадонна: „Ну и что?“» становится основой картины друга певицы художника Кита Харинга. Как только утихает скандал с фотографиями, в начале августа Los Angeles Times распространяет информацию, что любительский фильм «Конкретная жертва» (1979) с участием артистки является порнографическим, что сразу подхватывают другие издания.

Летом 1985 года в собственный день рождения Мадонна выходит замуж за актёра Шона Пенна. Бракосочетание сопровождается вторжением журналистов на вертолётах во время произнесения брачных клятв и стрельбой по вертолётам из револьвера в исполнении пьяного жениха. В своём дневнике гость свадьбы Энди Уорхол описывает этот день «самым захватывающим в жизни», отметив гостей — «восхитительную смесь знаменитостей и ничтожеств».

Только в октябре LA Times неохотно пишет опровержение, что к «разочарованию поклонников» Мадонна не является бывшей порнозвездой.

1986—1988: True Blue, неудачи в кино, развод

Третий альбом True Blue с посвящением Шону Пенну выходит в 1986 году. Пластинка становится продюсерским дебютом Мадонны (совместно с Патриком Леонардом) и является самым «пряничным» и коммерчески успешным релизом певицы. Певица также меняет имидж и впервые предстаёт в голливудском образе соблазнительной голубоглазой блондинки. В альбом входит знаковая для певицы баллада «Live to Tell», написанная для фильма «В упор». «Live to Tell» становится первым для Мадонны хитом № 1 чарта Billboard Hot 100 в качестве автора. О своих более зрелых текстах того периода певица уточняет:

Я нахожу слова для своих песен только в том, что вызывает мое любопытство и приносит счастье... Каждый день я веду дневник, записываю свои мысли или пишу о том, что прочитала, что мне запомнилось за день, удивило меня, впечатлило....

На первую строчку Billboard попадают три песни с альбома: «Live to Tell», «Papa Don’t Preach», «Open Your Heart», а в пятёрку входят «True Blue» и «La Isla Bonita». В том же году песня «Each Time You Break My Heart» авторства Мадонны/Брэя в исполнении Ника Камена возглавляет британский чарт, принося Мадонне столь желанное признание в качестве успешного сонграйтера. В 1987 году Мадонна попадает в больницу на рентген после удара по голове бейсбольной битой. Пресса ожидает иска, но певица не подаёт в суд по поводу домашнего насилия, так как её мужа Шона Пенна уже ожидает двухмесячный срок за драку и езду в нетрезвом виде. Из-за агрессивного поведения «мистера Мадонны» по отношению к журналистам и жене в прессе их начинают называть нелестными словосочетаниями «злобные Пенны» и «S&M» — (англ. Sean & Madonna) — намёк на садомазохистские отношения в семье знаменитостей. В том же году певица снимается в широко разрекламированном фильме «Кто эта девчонка?», который с треском проваливается. Однако заглавная одноимённая композиция саундтрека становится хитом № 1 в США и Великобритании. Журнал New York Times называет картину худшим фильмом года. В том же году Мадонна Луиза Чикконе Пенн отправляется в тур Who’s That Girl World Tour, который полностью компенсирует негативный эффект от провального фильма.

К августу 1987 года Шона Пенна досрочно выпускают из тюрьмы, и в декабре Мадонна впервые подаёт бумаги на развод, но неожиданно забирает их спустя две недели. В 1988 году певица дебютирует на Бродвее в постановке «Пошевеливайся», с очевидным желанием улучшить актёрскую репутацию. Во время репетиций Мадонна начинает дружить с актрисой и открытой бисексуалкой Сандрой Бернхард, вызвав кривотолки общественности и гнев только что вышедшего из тюрьмы мужа. Певица и Бернхард в одинаковых одеждах появляются на шоу Дэвида Леттермана, что влечёт за собой шквал публикаций о бисексуальности певицы. Спектакль получает восторженные отзывы, но сама Мадонна удостаивается негативных комментариев практически всех критиков и разочаровывается в пользе рекомендаций мужа для успеха её актёрской карьеры. Окончательное расставание Мадонны с мужем происходит в декабре 1988 года после жестоких побоев, описанных в официальном протоколе задержания Шона Пенна. Брак певицы и Пенна официально заканчивается в январе 1989 года. Певица забирает своё заявление в полицию, на людях сохраняя с мужем дружеские отношения по причине его наследственных проблем с алкоголем. Только в 2003 году Пенн впервые говорит о Мадонне в интервью Опре Уинфри:

Она становилась величайшей звездой. Мне же хотелось просто делать кино и не привлекать к себе ненужного внимания. Я был озлобленным молодым человеком, во мне жило столько демонов, что даже не знаю, кто бы мог меня терпеть тогда».

1989—1991: Like a Prayer, «В постели с Мадонной.»

В начале 1989 года Мадонна подписывает контракт с компанией Пепси, согласно которому её новая песня «Like a Prayer» дебютирует в рекламе компании. Рекламный ролик безобиден и показывает детство певицы, но видеоклип к песне содержит анти-расистский сюжет и множество католических символов, среди которых были стигматы и горящие кресты. Двусмысленные отношения героини Мадонны с ожившей статуей чернокожего святого Фомы шокируют телезрителей и провоцируют общественные организации. Компания изымает рекламу из ротации и расторгает контракт, но певица получает полагающуюся ей сумму в пять миллионов долларов. Представители Ватикана осуждают видеоклип, а некоторые кардиналы грозят Мадонне отлучением от Церкви, но это остаётся угрозой. Песня названа авторитетным британским еженедельником New Musical Express 3-й лучшей в истории поп-музыки, VH1 ставит клип на 2-е место.

Четвёртый альбом Like a Prayer выходит в конце 1989 года и становится поворотным в карьере Мадонны. Like a Prayer написан и спродюсирован в сотрудничестве с Патриком Леонардом и Стивеном Брэйем. Певица продюсирует второй альбом подряд и очевидно её желание доказать, что успех True Blue не был случайностью. Журнал Rolling Stone характеризует альбом как «… настолько близкий к искусству, насколько поп-музыка может быть» и включает в список «500 лучших альбомов всех времён». Пэт Леонард называет его «разводным» из-за депрессии певицы по причине болезненного расставания с Шоном Пенном. Песня «Express Yourself» становится феминистским «призывом к оружию» с «проповедью самоуважения», представляя переход от рефлексии к действию. Темой других песен ожидаемо становятся домашнее насилие («Till Death Do Us Parts»), ностальгия по утраченным отношениям с братьями и сёстрами («Keep It Together»), мечты о ребёнке («Dear Jessie»). Все песни альбома Like a Prayer написаны Мадонной, что делает альбом самым личным, так как на предыдущих дисках встречались одна-две песни сторонних авторов. На претензии критиков, что она не единоличный творец, а «всего лишь со-автор и со-продюсер», певица реагирует так:

Я стараюсь тщательно контролировать свою карьеру, однако я не тиран. На моем альбоме не должно быть указано, что абсолютно всё написано, аранжировано, спродюсировано и исполнено Мадонной. Если установить полную монополию, то, по-моему, это угрожает потерей объективности. Я хотела бы продолжать совместную работу с талантливыми и умными людьми, которым бы я могла доверять, просить у них совета, использовать их идеи».

Тур Blond Ambition World Tour проходит в 1990 году в поддержку альбомов Like A Prayer и I’m breathless. Rolling Stone хвалит турне за новаторское переплетение театра, балета, кино и концерта на невиданном для того времени постановочном уровне. Центральная идея шоу о сопоставлении мастурбации и религиозного исступления выливается в призыв к бойкоту выступления певицы в Риме. Мадонна пытается оправдаться на месте, произнеся отличную речь в аэропорту Леонардо Да Винчи:

Моё шоу — театральная пьеса, приглашающая зрителей в эмоциональное путешествие… Я никому не навязываю своего представления, как надо жить, я просто описываю зрителям своё понимание жизни, и пусть они сами всё оценивают.

Концерт отменяют из-за низкого уровня продаж билетов. За концертное видео тура певица получает свою первую Grammy, но сама она не считает награду признанием её творчества, так как номинация за видео второстепенна. В том же году певица шокирует общественность с клипом на песню «Justify My Love». Видео запрещают к показу по телевидению из-за наличия эротических сцен. «Justify My Love» служит поводом к ещё нескольким скандалам, первый из которых связан с плагиатом. Мадонна использует текст попавшегося ей на глаза письма Ингрид Чавез, тогдашней подружки со-продюсера песни Ленни Кравитца. Не желая, чтобы слушатели относили его к фантазиям другой женщины, она не упоминает её в авторах. Chicago Sun-Times клеймит певицу позором словами о «беспрецедентной подлости» воровства песни. Мадонна оправдывается и переписывает песню, заменяя текст цитатами из Откровения, но сразу получает обвинения в антисемитизме, которые приходится отвергать. Нерифмованный текст «Justify My Love» о желании заняться любовью и связанные с ним обвинения и скандалы затрагивают самолюбие и авторское тщеславие певицы. Качественный скачок в творческих поисках Мадонны неожиданно впервые заводит вчерашнего кумира подростков на территорию «для взрослых».

В 1991 году песня Сондхайма «Sooner or Later» из «Дика Трейси» получает премию Оскар и исполняется Мадонной на церемонии в образе Мэрилин Монро. Именно с этого момента певицу называют новой Мэрилин и начинают сопоставлять с покойным секс-символом, тут же предрекая схожую незавидную судьбу. Документальный фильм о прошедшем турне называется «Мадонна: Правда или вызов». Фрагмент с шуткой/бравадой «Мадонна с бутылкой», понятый вне контекста игры для вечеринок в стиле фант (сказать правду или принять вызов), способствует восприятию певицы в контексте порнографии. За пределами США и Канады (стран, где была популярна игра) прокатчики пускают ленту под другим тайтлом — «В постели с Мадонной», которое не отражает содержания, но певица не в праве изменить, хотя и «ненавидит название из-за его глупости». Фильм попадает в десятку самых прибыльных документальных картин всех времён, и газета New York Times называет картину «умным, дерзким, ярким автопортретом».

1992—1993: Erotica, собственный лейбл, «Sex»

В 1992 году Мадонна основывает свою собственную компанию, работающую в сфере развлечений — Maverick, совместное предприятие с Time Warner. Сделка предусматривает для певицы рекордные авторские отчисления наравне с Майклом Джексоном.

«Мадонна улыбается так же делано, как Нэнси Рейган, её лицо выражает не то присутствие, не то отсутствие, и похожа она на королеву, наблюдающую за танцем папуасов» — Критик Марина Уорнер о фотографиях книги Sex

В 1992 году выходит книга-фотоальбом «Sex». «Sex» содержит иллюстрированные сексуальные фантази альтер-эго Мадонны — некой «госпожи Диты», беседующей с психоаналитиком. Книга оформлена в металлическую обложку и выглядит как арт-объект и предполагается как манифест. В прессе устраивают многостраничные похороны карьеры Мадонны, посчитав, что она зашла слишком далеко. «Sex» распродаётся тиражом 1,5 млн экземпляров только в Америке и вызывает шквал негативной реакции в СМИ и напуганном СПИДом обществе. Книга «Sex» затрагивает темы мастурбации, и проводит явную параллель между садомазохизмом и религиозным самобичеванием, а также содержит ироническое отношение к табу. Оскорбленными оказываются даже меньшинства: лесбиянки считают, что певица насмехается над их движением, изображая одну из них, и назвали её «сексуальной туристкой». Французская журналистка Франсуаза Турнье формулирует отношение либеральной Франции: «Добравшись до сути „Секса“, словно отыскав ядовитый гриб, понимаешь, что той, кого называют „новая малышка Пиаф“, руководит скорее жажда денег, чем жажда секса». Певица отвечает на критику:

Задача моего творчества — научить людей не стыдиться себя, своего тела, своей внешности, своих желаний и сексуальных фантазий. Именно страх является причиной и фанатизма, и сексизма, и расизма, и гомофобии. Все боятся своих чувств, боятся неизвестности… Я же призываю не бояться».

«Sex» и бурная реакция на него в обществе стала темой многих научных исследований и считается самой мощной прививкой стремящемуся к вуайеризму обществу от склонной эксгибиционизму знаменитости/музыканта. Книга уже несколько лет является самой разыскиваемой из уже не издающихся. После выхода «Sex» с певицей разорвал 8-месячные отношения бойфренд Vanilla Ice, тогда якобы не ожидавший публикации в книге своих фотографий. Популярный тогда рэпер испугалсся реакции общественности, хотя в книге нет его обнаженного тела.

В 1992 году выходит пятый студийный альбом Erotica. Erotica занимает второе место в американских чартах, а заглавный сингл — третье место в Billboard Hot 100. В год релиза Erotica прохладно принят критиками и слушателями из-за «гигантской тени книги SEX», но впоследствии начинает считаться одной из самых сильных работ певицы. Синглы «Erotica», «Rain», «Deeper and Deeper», «Bad Girl» и «Fever» (кавер-версию песни Элвиса Пресли) не имеют такого успеха в чартах, как предыдущие работы певицы. Пресса культивирует образ Мадонны — секс-маньячки, воплощения греха, делающего карьеру исключительно через постель.

Тур 1993 года «The Girlie Show» по Европе и Южной Америке (вместо США и Канады) содержит больше бурлеска, иронии и клоунады, нежели эротики, что смягчает негатив после выхода книги «Sex», альбома Erotica и киноролей. Концерт в Пуэрто-Рико вызывает пикеты: одетая в военную форму певица в ответ на свист публики при появлении огромного американского флага проводит пуэрто-риканским в районе промежности. Эпизод с возможным имевшим место быть оскорблением национального флага был неожиданно интерпретирован неоднозначно, скорее даже позитивно, по причине многочисленных романтических увлечений певицы пуэрториканцами, и позднее даже подвергся скрупулёзному анализу как пример взаимного влияния латиноамериканской культуры и США.

1994—1997: Bedtime Stories, «Эвита», «Золотой глобус»

В марте 1994 года Мадонна второй раз привлекает большой скандал, появившись в качестве гостя на ТВ-шоуДэвида Леттермана (первый раз это было в 1988). На шоу она приходит в военных ботинках, закуривает сигару, смачно матерится, ведёт беседы о мочеиспускании в ду́ше. За этим следует шквал негативных публикаций о «шокирующих 13-ти матерных словах на национальном телевидении». Рэй Кэррисон из New York Post формулирует отношение к интервью:

Она построила свою карьеру, если это можно так сказать, на богохульстве, пошлости, невежестве и похабщине. Смешно говорить о славе женщины, лишённой таланта и ума. Ей нечего продать, кроме скандала».

Баллада «I'll Remember» из фильма её друга Алека Кешишьяна «С почестями» становится первым шагом певицы по смягчению имиджа. Шестой студийный альбом Bedtime Stories выходит в 1994 году и становится для неё первым за 10 лет карьеры диском, номинированным на Грэмми. Хитами становятся «Secret», «Take a Bow», «Bedtime Story» и «Human Nature». Песня Babyface/Мадонны «Take a Bow» становится № 1 американского Billboard Hot 100, но одновременно прерывает рекордную серию из 32-х последовательных попаданий в Топ-10 британского синглового чарта. Певица меняет стиль в сторону R’n’B и хип-хопа, и впервые со времён Like A Virgin работает с крупными, уже известными продюсерами — Далласом Остином, Дэвидом Фостером, Дэйвом Холлом (работавшим с Мэрайей Кэри) и Мариусом Де Фрис и Нелли Хупером (работавшим с Бьорк). «Bedtime Story», слова которой написаны уже признанной Бьорк, становится важной вехой творческого развития Чикконе как автора. Мадонна прекрасно осваивает «бьорковскую архитектуру текста» и закладывает в ней основу своих следующих альбомов. Отношения с рэпером Тупаком Шакуром заканчиваются по расистской причине — его друзья «не могут поверить, что тот гуляет с белой девкой». У певицы начинаются короткие отношения с баскетболистом Дэнисом Родманом. Через год после расставания он пишет бестселлер с целой главой о сексе с Мадонной. По мнению Люси О'Брайен, во время обсасывания в прессе истории Родмана стало очевидно, что желающая иметь ребёнка Мадонна заводит отношения с малоподходящими мужчинами, что вредит её карьере.

«За последнее десятилетие вокруг моей карьеры было столько скандалов, что никто никогда не обращал внимания на мою музыку. Мои песни забывали» — Обращение Мадонны на буклете сборника баллад Something to Remember, ставшего важной вехой «возрождения» её репутации

В 1995 году международным хитом становится «You'll See» с альбома баллад Something to Remember. Альбом напоминает публике о таланте Мадонны как автора песен и продюсера, на что пресса до этого не обращала внимания на фоне скандалов. По мнению Тараборелли, только тогда «впервые о её карьере заговорили более честно и справедливо».

В 1996 году певица снимается в главной роли в экранизации мюзикла Эндрю Ллойд Уэббера «Эвита». Для записи саундтрека Мадонна впервые начинает брать уроки вокала у Джоан Лэдер, что приносит свои результаты. На альбоме «Эвиты» она впервые демонстрирует свой верхний регистр и пение диафрагмой. Фильм про Эву Перон, противоречивую жену аргентинского президента, получает положительные отзывы кинокритиков и Ллойд Уэббера. Британский композитор получает своего первого Оскара за исполненную Мадонной «You Must Love Me», написанную специально для фильма. Песня «Don't Cry For Me Argentina» становится хитом Billboard Hot 100 и UK Singles Chart, а певица получает «Золотой Глобус» за Лучшую женскую роль в комедии или мюзикле.

В октябре 1996 года у Мадонны рождается дочь Лурдес Мария Чикконе-Леон. Отцом девочки является кубинский фитнес-тренер и начинающий актёр Карлос Леон. Через семь месяцев после рождения дочери они расстаются, и Мадонна навлекает на себя гнев общественных организаций «за полную семью» и обвинения в «беременности с целью рекламы фильма». Певица крестит девочку в католичестве и неожиданно называет в честь города Лурд во Франции, в котором мечтала побывать её крайне религиозная мать. Во время беременности певица углубляется в йогу, изучение буддизма и каббалы, последнюю она описывает как «урок физики, мост между наукой и духовностью», а не как религиозное учение.

1998—1999: Ray of Light, премии Грэмми

«В студии она всегда работает засучив рукава. Все думают, что она… избалованная поп-звезда, и не понимают, что она прекрасный продюсер, но именно им она и является» — Со-продюсер альбома Ray of Light Уильям Орбит о сотрудничестве с Мадонной

Седьмой студийный альбом певицы Ray of Light (1998) отражает «духовное перерождение» певицы и становится знаковым во всём её творчестве. На направление его развития влияют много факторов: материнство, философское переосмысление действительности и роман с английским сценаристом и актёром Энди Бёрдом (англ. Andy Bird). Пластинка получает одобрение критиков, а в авторитетном музыкальном издании Slant Magazine названа «одним из величайших поп-шедевров 90-х гг.». Диск входит в список «500 величайших альбомов всех времён» и занимает 28-е место в «100 лучших альбомов 1990-х» по версии журнала Rolling Stone. Релизу сопутствует и коммерческий успех: альбом возглавляет национальные чарты Австралии, Канады, Великобритании и большинства стран Европы, а в США финиширует на второй строчке Billboard 200, уступив первое место саундтреку к фильму «Титаник».

Сингл альбома «Frozen» становится первым синглом со времён «Vogue» (1990) в дискографии певицы, финишировавшим на первом месте в чарте Великобритании. В США песня добирается лишь до второй строчки Billboard Hot 100, устанавливая рекорд Мадонны по наибольшему числу синглов, достигших второго места. На диске певица «внимательно всматривается в прошлое и много думает о мистической стороне бытия». После Ray Of Light в Мадонне снова начали видеть прогрессирующего музыканта. Оценивая работу, певица всячески старается превознести «гениального» продюсера альбома Уильяма Орбита, но сам он считает свой вклад в «её» альбом довольно скромным. По сложившейся традиции снисходительного отношения к поп-авторам/исполнительницам, критики приписывают успех пластинки Орбиту. Ray of Light награждён Грэмми (в том числе в одной из главных номинаций «Лучший поп-альбом»). Мадонна на церемонии награждения:

В музыкальном бизнесе я работаю шестнадцать лет и сегодня в первый раз получила Грэмми, и не одну, а целых четыре. Эти годы прошли не зря.

Хитами становятся «The Power Of Good-Bye», «Nothing Really Matters», «Drowned World/Substitute for Love» и заглавный трек «Ray of Light». Клип на «Ray of Light» получает 6 наград MTV Video Music Awards в 1999 году. Выступление Мадонны на церемонии с песней на санскрите «Shanti/Ashtangi» и «Ray of Light» в индийском наряде с точкой на лбу, символизирующей преданность Богу, вызывает протесты индуистских организаций страны и обвинения в богохульстве. На имидж певицы того времени оказывает большое влияние её увлечение книгой «Мемуары гейши». В том же 1999 году выходит сингл «Beautuful Stranger» (рус. прекрасный иностранец), написанный для саундтрека к фильму «Остин Пауэрс: Шпион, который меня соблазнил». Песня становится большим хитом за пределами США и приносит Мадонне ещё одну Grammy за «лучшую песню, написанную для художественного фильма». Отношения певицы с Энди Бёрдом, описанным в данной песне «прекрасным иностранцем», продолжаются около года. Летом 1998 года в его сопровождении она посещает вечеринку Стинга и его жены Труди Стайлер, где знакомится с Гаем Ричи, своим будущим мужем и отцом второго ребёнка. Ричи несвободен, встречаясь с моделью Таней Стрекер, и романтические отношения с певицей возникают лишь через год, а их развитие включает публичную драку в баре между Ричи и Бёрдом. Эта история потом становится основой песни Робби Уильямса «She's Madonna» (2006).

2000—2002: Music, переезд в Англию, брак с Гаем Ричи

В 2000 году выходит фильм c Мадонной в главной роли «Лучший друг», для которого она записывает кавер-хит «American Pie» и балладу «Time Stood Still». Эти песни завершают эру альбома Ray of Light. В начале 2000 года по причине беременности от работавшего над фильмом «Большой куш» Гая Ричи певица вынуждена переехать к бойфренду в Лондон для записи альбома. В августе 2000-го у них рождается сын Рокко.

В сентябре 2000 года выходит восьмой студийный альбом Music. Диск получает лестные отзывы критиков и становится № 1 и в Великобритании и США, повторив успех Like a Prayer (1989). Под влиянием соавтора и сопродюсера диска Мирвэ Мадонна полностью меняет звучание и впервые начинает использовать вокодер. С Music вышло три сингла: Music, «Don’t Tell Me» и «What It Feels Like for a Girl». Клип Гая Ричи на песню запрещают к показу на каналах MTV и VH1 из-за сцен жестокости. Для альбома певица выбирает гротескный имидж ковбойши, выражавший ироничное отношение к Америке новоявленной жительницы Лондона:

Я считаю, что даже самый глупый англичанин в десять раз умнее самого глупого американца».

22 декабря 2000 года выходит замуж за Ричи, бывшего пасынка баронета, что автоматически причисляет певицу к английской аристократии. Свадьба в шотландском замке проходит по пресвитерианскому обряду. Вскоре Мадонна становится подданной Великобритании.

В 2001 году впервые за 8 лет певица возобновляет гастроли с аншлаговым мировым туром Drowned World Tour. Концерты получают положительные отзывы критиков, хотя журналисты и отмечают чересчур мрачную драматургию. Впервые с начала 1980-х певица начинает аккомпанировать себе на гитаре и удостаивается номинации на премию Орвила Гибсона. После терактов 11 сентября Мадонна исключает из шоу момент стрельбы из ружья в самурая, по сюжету пытавшегося отрубить ей голову. Во время концерта в Лос-Анджелесе 15 сентября 2001 года Мадонна произносит следующее:

Насилие рождает насилие. То, что случилось, ужасно, но я предпочитаю думать об этом событии как о предупреждающем звонке. Террористические акты происходят каждый день в разных точках земного шара... США, посмотрите, что происходит в окружающем мире... Если вы хотите изменить мир, измените сначала себя...

«Деланный» британский акцент уроженки Мичигана неожиданно становится предметом раздражения американцев и иронии англичан. Это приживается в разговорном языке идиоматическими выражениями «синдром Мадонны» и «комплекс Мэдж». Жизнь в собственном поместье Эшкомб уилтширской деревни влияет на настроение последующих работ певицы и её отношение к родным США.

2003—2004: American Life, детские книги, поцелуй с Бритни Спирс

Чувствую в себе Бога, чувствую себя как дерьмо.
Парадокс, даже раскол.

Оригинальный текст (англ.)  

I feel like God, I feel like shit
The paradox, an even split

Фрагмент стихотворения Мадонны из фильма «Мадонна. Я хочу открыть вам свои секреты», снятого во время тура в поддержку American Life

Девятый альбом American Life выходит в 2003 году и возглавляет хит-парады США и Великобритании. Альбом написан и спродюсирован Мадонной в сотрудничестве с Мирвэ в концепции минимализма. American Life, несмотря на хороший дебют в чартах, быстро теряет позиции и становится самым провальным по продажам в карьере певицы на тот момент. Альбом вызывает смешанные отзывы критиков из-за темы развенчания «американской мечты» в свете 11 сентября и войны в Афганистане. Позднее сама музыка на диске была оценена более высоко. Помимо «Die Another Day» (2002) синглами становятся «American Life», «Hollywood», «Love Profusion», «Nothing Fails». Во Франции диск имеет большой успех из-за пацифистского настроения, так как эта страна не участвовала в операции против талибов. В клипе на заглавную песню присутствует пародия на американского президента Джорджа Буша и его поцелуй с Саддамом Хусейном. После обвинений в отсутствии патриотизма последовал запрет проигрывания новых песен Мадонны на республиканских радиостанциях Америки. Нерешительность и противоречивость высказываний певицы также убавляют количество её поклонников. За неделю до релиза она смело утверждает, что «нет лучшего времени для пацифистского клипа, чем время войны». В последний момент Мадонна вдруг отзывает клип, заявив о «нежелании смущать людей, чьи родственники воюют в Афганистане». Эта запоздалая обеспокоенность о собственном творчестве не влияет на республиканский запрет, сделавший практически невозможным для Мадонны любое попадание на высокие позиции Billboard Hot 100.

В сентябре 2003 года Мадонна Чикконе Ричи дебютирует в детской литературе с книжкой с картинками «Английские розы», возглавив список бестселлеров газеты The New York Times. Своим положительным мнением о книге неожиданно делится тогдашний премьер-министр Польши Лешек Миллер, назвав её «больше чем просто детской сказкой» в газете Rzeczpospolita. Но выступление Мадонны на церемонии MTV провоцирует неуместный для детской писательницы скандал. На сцене Мадонна в костюме жениха, а Бритни Спирс и Кристина Агилера в роли невест. Французский поцелуй со Спирс вызывает в прессе скандал из-за намёка на лесбийство. Мадонна очевидно не желает скандала, усугубления проблем с радиостанциями, ей приходится с трудом оправдываться — логичностью поцелуя в исполняемых сценических образах.

В 2004 году проходит мировой тур Re-Invention World Tour в поддержку American Life. В отличие от Drowned World Tour турне содержит достаточное количество старых хитов в новом звучании помимо песен из нового альбома. Выступления вызывают смешанную реакцию критиков из-за общей политизированности и открытой поддержки фильма Майкла Мура «Фаренгейт 9/11». Во время тура снимается второй документальный фильм «I’m going to tell you a secret». Фильм в стиле «В постели с Мадонной», показывает увлечение певицы «Зоаром» и трогательные отношения с детьми и мужем Гаем Ричи. DVD с фильмом и одноимённым концертным альбомом был выпущен через год. По мнению Люси О'Брайен, с этого фильма начинается слияние певицы с образом праведницы.

2005—2007: Confessions on a Dance Floor, скандалы с распятием и усыновлением

В 2005 году с Мадонной Чикконе Ричи происходит несчастный случай в поместье в Уилтшир. Новая лошадь неудачно бросает певицу на землю во время первого катания. До несчастного случая в деревне Мадонна полностью срастается с ролью английской аристократки (по мужу), жены-затворницы и матери семейства. Помимо британского акцента и верховой езды, она учится пить эль в местных пабах, рыбачить. Певица увлекается охотой на фазанов, за что попадает в чёрный список PETA. После того, как лошадь «поиграла в поло» телом певицы, Мадонна потеряла сознание и очнулась с множественными переломами. После этого певица меняется внутренне и внешне сильно теряет вес^[стиль].

Пластинка 2005-го года Confessions on a Dance Floor возвращает Мадонне лидирующие позиции почти во всех чартах мира, а также титул королевы танцпола. Это происходит не в последнюю очередь благодаря мега-хиту «Hung Up», написанному на основе семпла группы Abba. Мадонна пишет и продюсирует пластинку вместе со своим давним звукоинженером и клавишником Стюартом Прайсом. Из-за отсутствия ротации новых песен Мадонны в США со времён скандала American Life родина певицы становится одной из немногих стран, где сингл «Hung Up» не становится № 1, а занимает только 7-е место.

Во время последующего турне состоится ещё один скандал, по мнению Люси О'Брайен, вызванный переживанием близости смерти в связи с падением с лошади. Исполнение классической баллады «Live To Tell» а-ля Иисус Христос с терновым венцом на зеркальном кресте в сопровождении видеоряда страдающих в Африке детей сопровождается цитатой из Мф. 25:40. В конце номера показаны адреса сайтов для сбора пожертвований для больных африканский детей. Это выступление вызывает вопросы и гнев у активистов общественных движений, которые довольно быстро сходят на нет по причине распространения видео через интернет, заявления певицы и смысла самой песни. Мадонна объяснила сцену следующим образом:

«Крест — это очень сильный образ страдания, однако он также связан с любящей и делящейся со всеми личностью [Иисуса], Его посланием о безусловной любви. Я попыталась взять сильный образ и использовать его для привлечения внимания к ситуации, которая этого заслуживает. Считаю, что все мы должны уподобляться Иисусу в наших жизнях. Посланием Иисуса было любить ближнего, как самого себя, а это и есть нуждающиеся люди».

Оригинальный текст (англ.)  

The cross is a very powerful symbol and it symbolises suffering, but it also is connected to a person who was loving and sharing and his message was about unconditional love... I tried to take a powerful image and use it to draw attention to a situation that needs attention. For me, we all need to be Jesus in our time. Jesus's message was to love your neighbour as yourself and these are people in need.

Все билеты на концерты тура были распроданы, кроме первого концерта певицы в Москве, где Русская Православная Церковь призывала верующих бойкотировать выступление, назвав его «богохульным». По окончании тура певица и муж усыновляют годовалого ребёнка из Малави, Дэвида Банду. Это вызывает ещё один скандал и волну протестов против «покупки» ребёнка, так как тогдашние законы Малави, несмотря на 1 млн сирот в стране, не разрешали усыновление иностранным гражданам.

2008—2011: Hard Candy, «МЫ. Верим в любовь», развод

Одиннадцатый альбом Hard Candy выходит в начале 2008 года и возглавляет чарты 37 стран, в том числе США и Великобритании. Для работы над Hard Candy Мадонна Чикконе обращается к главным хит-мейкерам второй половины 2000-х годов: Тимбалэнду, Джастину Тимберлейку и Фарреллу Уильямсу. Причину смены стиля певица объясняет интересом к этим артистам и желанием поучиться у нового поколения. Певица честно признаётся, что хотела вернуть себе любовь американских радиослушателей, которых она потеряла с антивоенным альбомом 2003-го года. Пластинка получает смешанные отзывы критиков из-за отсутствие оригинальности, свойственной предыдущим работам Мадонны, и некоторый кризис самой певицы, отражённый на провокационной обложке перепродюсированного альбома, резко контрастирующего со стилистикой эталонного «Ray of Light». Первым синглом альбома становится дуэт с Тимберлейком 4 Minutes. Песня 4 Minutes лишь отчасти оправдывает ожидания, став радиохитом и самым успешным синглом Мадонны в Штатах со времён «Don't Tell Me» (2001), но так и не становится № 1 в США из-за малой ротации на радио, даже несмотря на рекордные продажи. Песня становится её рекордным 13-м синглом № 1 в Великобритании. Хитом в Европе стала песня «Give It 2 Me», исполненная вместе с Фареллом Уильямсом.

Тур в поддержку альбома назывался Sticky and Sweet Tour и не содержит провокационного материала. Sticky and Sweet Tour бьёт рекорд успешности тура для сольного исполнителя, установленный до этого самой Мадонной с предыдущим Confessions Tour. Книга брата певицы гомосексуала Кристофера Чикконе «Жизнь с моей сестрой Мадонной», вышедшая против её воли в начале 2008 года, показывает мужа Мадонны Гая Ричи явным гомофобом и скользким типом, манипулирующим его сестрой. Во время тура в октябре 2008 года певица объявляет о разводе с мужем. 12 июня 2009 года Мадонна удочеряет очередного ребёнка — малавийскую девочку Мерси Джеймс, желание удочерить которую считают основным поводом развода Мадонны с мужем, которому хватало трех детей. После этого певица впервые в карьере решает продлить тур 2008 года до лета 2009 года.

В 2009 году состоялся выпуск третьего сборника лучших песен Мадонны Celebration, поставивший точку в 25-летних отношениях певицы с лейблом Warner Bros.. В клипе на песню «Celebration» Мадонна снимает своего нового бойфренда и модель Хесуса Луса. В 2010 году Мадонна эксклюзивно предоставляет телесериалу «Хор» права на весь каталог своих песен. В апреле 2010 года эпизод сериала «The Power of Madonna» получает одобрение певицы, а саундтрек к нему возглавляет альбомный чарт Billboard 200. В 2010 году Чикконе открывает сеть собственных фитнес-клубов, названных в честь её альбома Hard Candy. В 2010 году Мадонна Чикконе вместе с дочерью Лурдес Леон запускают бренд молодёжной одежды Material Girl. На презентации коллекции Мадонна познакомится с выступавшим на мероприятии брейкдансером Pokemon Crew Брахимом Зеб́а, который на 3 года становится бойфрендом певицы и также будет сниматься в её клипе.

2012—2013: MDNA, Супер Боул

В начале 2012 года песня Мадонны «Masterpiece» из фильма «Мы. Верим в любовь» признана лучшей на церемонии вручения премии «Золотой глобус». 5 февраля 2012 года Мадонна выступает в перерыве 46-го Супер Боула, который транслирует на канале NBC. Она поёт попурри из песен «Vogue», «Music», «Open Your Heart», «Express Yourself», «Like a Prayer» и новую композицию «Give Me All Your Luvin’» совместно с Ники Минаж, M.I.A. и группой LMFAO. Игра и выступление Мадонны становятся самой просматриваемой телепередачей в истории США. Патриотичные критики отмечают, что певица неподобающе иронизировала над «священностью» Супер Боула для американцев, использовав образы богини Исиды/Клеопатры в исполнении Элизабет Тейлор. В США новый сингл устанавливает рекорд по попаданиям в десятку для сольного исполнителя, побив достижение Элвиса Пресли. Тем не менее, сингл не дотягивает до лучшего результата прошлого альбома. В Великобритании сингл с треском проваливается.

Двенадцатый альбом певицы MDNA выпущен 26 марта 2012 года и сразу попадает на первое место в хит-парады США и Великобритании. Критики оценивают пластинку как мрачный альбом болезненного развода, а The Telegraph даже называла его «последним успехом» по причине отсутствия у Мадонны прогресса как автора песен. Клип на второй сингл Girl Gone Wild подвергается цензурному запрету из-за откровенных сцен. Пластинка без промотура в поддержку становится самой худшей по продажам в карьере певицы, побив антирекорд American Life 2003-го года.

Тур MDNA Tour стартует 31 мая и становится самым успешным туром 2012 года. Концерты вызывают общественный резонанс в США из-за использования имитации оружия на сцене. Billboard называет Мадонну рекордсменом по доходам музыкальной индустрии — 34,6 миллиона долларов за год. В 2013 году Мадонна получает 3 премии Billboard Music Awards. В августе 2013 года журнал Forbes называет певицу лидером года по доходом среди знаменитостей с заработком 125 млн долларов.

2014 — настоящее время: Rebel Heart

В декабре 2014 года произошла неожиданная утечка в Интернет 13 демо-версий композиций, которые были записаны во время работы над тринадцатым студийный альбомом Мадонны. Артистка была в ярости от произошедшего, оставив позже несколько грозных сообщений в адрес пиратов. Спустя несколько дней после утечки, 20 декабря, Мадонна официально анонсировала тринадцатый лонгплей, получивший название Rebel Heart. В связи с предварительным заказом альбома стали доступны шесть новых песен из 19 возможных, в том числе лид-сингл «Living for Love». Выпуск альбома состоялся 10 марта 2015 года.

Творчество

Музыкальные темы и жанры

«[Мадонна] — блестящий поп-мелодист и лирик. Я был сражен качеством песен [во время сессий Ray of Light]. Лирика «The Power of Good-Bye» просто ошеломляет. Я люблю Мадонну как артиста и как автора песен... Знаю, что она выросла на Джони Митчелл и Motown, и по моему мнению, воплощает в себе лучшее из двух направлений. Её автобиографичные песни чудесны, и при этом она может сочинить роскошный поп-припев... Она заслуживает большего признания как автор.»

Оригинальный текст (англ.)  

[Madonna] is a brilliant pop melodist and lyricist. I was knocked out by the quality of the writing [during Ray of Light sessions]. The lyrics to "The Power of Good-Bye" are stunning. I love Madonna as an artist and a songwriter... I know she grew up on Joni Mitchell and Motown, and to my ears she embodies the best of both worlds. She is a wonderful confessional songwriter, as well as being a superb hit chorus pop writer... She doesn’t get the credit she deserves as a writer.

— Комментарий соавтора и сопродюсера альбома Ray of Light Рика Ноуэлса по поводу мастерства Мадонны как автора песен

Музыковед Сьюзан МакКлэри считала, что работы Мадонны исследуют разные методы взаимодействия со слушателями, и при этом избегают стабильности, остаются пластичными, не поддаются конкретной «категоризации». Роберт М. Грант в «Современном стратегическом анализе» (1990) отмечал, что её успех «достигнут определенно не за счёт невероятного природного таланта». Автор считает, что «как вокалистка, музыкант, танцовщица, композитор или актриса, она одарена скромно». Карьера Мадонны далека от постулата музыкальной индустрии — «найти выигрышную формулу и ей придерживаться». Причиной успеха певицы Грант считал постоянные эксперименты с новыми музыкальными идеями, использование талантов других, а также постоянную смену имиджа. Марк Бего, автор книги «Madonna: Blonde Ambition» (2000), назвал её «идеальной вокалисткой лёгких песен», несмотря на отсутствие «значительного таланта». В интервью журналу Island 1983 года свои песни она характеризовала словосочетанием «soulful pop music».

С самого начала карьеры Мадонна принимала основное участие в написании и продюсировании собственных песен. Песни автора/певицы просты и хорошо воспринимаются, но некоторые критики упрекали их в шаблонности и однообразии. Это сказалась на том, что Мадонна Чикконе не сразу заслужила доверие как музыкант. Ранние сочинения приходятся на время участия Мадонны в группе Breakfast Club (1979 год). Собственное умение писать песни поначалу стало для Мадонны откровением:

Я не знаю, откуда пришли [песни]. Это было похоже на волшебство. Я писала по песне в день. Себе я сказала: «Вау, я должна этим заниматься».

Оригинальный текст (англ.)  

I don't know where [the songs] came from. It was like magic. I'd write a song every day. I said 'Wow, I was meant to do this.

Диджей Марк Каминс, помогший Мадонне с первым контрактом, полагал, что она «сильно недооценена как музыкант и лирик». Rolling Stone назвал её «достойным подражания автором песен с даром хуков и запоминающихся текстов». По мнению Фреи Джермен-Айвенс, талант Мадонны в создании «потрясающих» хуков позволяет текстам обращать на себя внимание слушателей, даже без помощи музыки. В качестве примера Джермен-Айвенс приводит сингл 1985 года «Into the Groove» и строки текста:

«Live out your fantasy here with me, just let the music set you free;
Touch my body, and move in time, now I know you’re mine».

Как автор песен Мадонна часто автобиографична и затрагивает различные темы, от любви и отношений до самоуважения прав женщин. Её песни также говорят о табу и нетрадиционных для того времени темах, например, сексуальности и СПИДа на альбоме Erotica (1992). Многие из её текстов содержат намёки и двусмысленности, что приводит к многочисленным интерпретациям среди музыкальных критиков и учёных. В 2014 году Мадонна была номинирована на включение в Зал славы авторов песен.

На первых альбомах автор/певица раскрылась не полностью, но они определили несколько ключевых моментов, которые прослеживаются на продолжении всей её карьеры. Это сильная танцевальная направленность, свингующие ритмы и красивые мелодии синглов, отшлифованность аранжировки и вокала. Тогда же певица начала «превращать свою биографию в дискографию». Электронно-танцевальный стиль песен «Lucky Star» и «Borderline» также прослеживается в её последующих работах. Трендами второго альбома стали отсылки к классической музыке (пиццикато на синтезаторе в «Angel»); реакция от социальных групп из-за двойственности текста («Dress You Up» попала в «чёрный список» родительского центра музыкального контроля (англ. Parents Music Resource Center); ретро-композиции («Shoo-Bee-Doo» является данью уважения Motown). С альбомом Like A Prayer (1989) Мадонна вступила в новую музыкальную фазу, сведя воедино танцевальную музыку, R&B и госпел. Певица продолжила писать баллады и быстрые треки для Erotica (1992) и Bedtime Stories (1994). Тогда она начала включать семплы и элементы хип-хопа для актуального звучания.

Эволюция продолжилась на альбоме Ray Of Light, где «Frozen» продолжила аллюзии на классику. На альбоме Music совсем другой материал — преимущественно простые меланхоличные песни о любви. Согласно журналу Q следующий альбом American Life характеризовался «жёстким техно-ритмом, прозрачными клавишными, акустическими припевами и спорным рэпом Мадонны». «Стандартные рок-песни» альбома снабжены драматичной лирикой, а композиционные украшения ограничиваются церковным хором на «Nothing Fails». Всё изменилось на альбоме Confessions on a Dance Floor (2005), обратившемуся к ретро 70-х годов и клубным ритмам, однако лирика продолжала стиль парадоксальных метафор и содержала самоцитаты ранних работ певицы. На следующем Hard Candy (2008) она смешала R&B и хип-хоп с танцевальными мелодиями, оставив автобиографичные тексты. На альбоме MDNA (2012) певица обратилась к жанру электропоп, с которым до этого заигрывала на Like a Prayer и Music. По сравнению с предыдущими опытами результат получился скромным. Альбом Rebel Heart (2015) был расценен многими критиками как долгожданное возвращение к стилистике, предшествующей Music.

Вокальный стиль и владение инструментами

Мадонна всегда открыто признавала ограниченные возможности своего вокала, особенно по сравнению с её кумирами Эллой Фицжеральд и Чака Хан. У певицы меццо-сопрано, хотя такая классификация не совсем верна для неклассической музыки. При максимальном диапазоне в 3 октавы (B2-B5) её голос обладает силой, теплотой окраски и чистотой тембра только в середине грудного регистра, а именно в интервале F3-C5 (фа малой октавы — до второй октавы) . Мадонна может максимально держать ноту 17 секунд (Ray of Light на «Live 8»). Когда она «танцует, как одержимая», то пение сразу становится назальным и неубедительным, порой даже мимо нот. Из плюсов вокала отмечают большую вариативность и то, что она пишет только то, что в состоянии хорошо петь, трезво оценивая свои возможности. Головной регистр певицы то мягок и нежен, то напорист и прямолинеен. Более ранние записи певицы свидетельствуют, что в своей рок-группе она пела в стиле The Pretenders, что слышно на сингле «Burning Up» с первого альбома. По мнению критика MSNBC Тони Склафани:

Вокал Мадонны — это её рок-корни. Поп-вокалисты обычно поют «нормально», но Мадонна добавляет подтекст, иронию, агрессию и всё то, что делали Джон Леннон и Боб Дилан.

Оригинальный текст (англ.)  

Madonna's vocals are the key to her rock roots. Pop vocalists usually sing songs "straight," but Madonna employs subtext, irony, aggression and all sorts of vocal idiosyncrasies in the ways John Lennon and Bob Dylan did".

В песнях с дебютного альбома «Lucky Star» и «Borderline» слышен именно тот печально знаменитый вариант вокала певицы, за который критики назвали её «Минни Маус, вдохнувшей гелия». Комбинация голосов Мадонны наиболее заметна в «Material Girl», где сама песня поётся «голоском маленькой девочки», а в припеве слышится взрослый вокал. Голос раскрылся на альбоме True Blue, где особо показательна песня «Papa Don’t Preach»: классическое скрипичное вступление, быстрый темп и явная уверенность в вокале, какой раньше не было. Голос стал звучать глубже и богаче, что заметно по песням «Rain» и «Take a Bow». Во время сьёмок в фильме «Эвита» Мадонне пришлось брать уроки вокала, расширившие её диапазон. Эволюция вокала видна на альбоме Ray of Light, где вокал безупречен. Певица стала правильнее петь, что уменьшило вибрато голоса, однако шум дыхания на записях стал более явным. На Music она снова стала петь своим привычным голосом в среднем диапазоне, иногда переходя на верха в припеве. Профессор Университета Ньюкасла Фрея Джермен-Айвенс резюмировала: «Мадонна, манипулирующая своим голосом, показала нам, что не поддаваясь однозначной категоризации, она фактически создала почву для открытия новых методов музыкального анализа».

Помимо вокала Мадонна владеет несколькими музыкальными инструментами. В конце 70-х она научилась играть на ударных и гитаре у своего бойфренда Дэна Гилроя, затем примкнув к его группе Breakfast Club. Гилрой вспоминает об этом эпизоде:

У неё природный талант игры на ударных инструментах, и мы предложили ей выгодное дело. Однажды вечером она захотела попробовать себя как певица, мы дали ей шанс в одном из наших номеров, и вскоре это состоялось. Она больше не могла от этого отделаться. К этому времени у нас уже было два вокалиста, и нам не нужен был третий, поэтому она ушла от нас. Вероятно, это было одно из самых умных решений, которое она когда-либо принимала.

После рывка в популярности Мадонна сосредоточилась на вокале и отметилась только игрой на колокольчике на альбоме Madonna и синтезаторе на Like a Prayer. В 1999 году Мадонна в течение трёх месяцев училась играть на скрипке для роли учительницы в фильме «Музыка сердца», но выбыла из проекта из-за разногласий с режиссёром. Мадонна снова решила петь с гитарой во время промотура к альбому Music (2000). Для этого она брала уроки гитариста Монте Питтмана. С этого момента Мадонна играла на гитаре во всех своих турах, а также на студийных альбомах. В 2002 году она была номинирована на награду церемонии Гитарных наград Орвилла Гибсона под названием «Les Paul Horizon Award» как самый многообещающий гитарист-новичок.

Влияния

Наибольшее влияние на Мадонну оказала преждевременная смерть матери, после которой 5-летняя Мадонна 2 года страдала агорафобией: при выходе из дома у неё начиналась рвота. Страх смерти отца вызвал сильную зависимость от его мнения и заставил преодолевать неуверенность в себе. Мадонна говорила, что подозрение о своей посредственности является основным стимулом её поведения. Мать была тёзкой певицы и её имя на могильной плите рано вызвало у девочки мысли о жизни и смерти. Люси О'Брайен считает оральное изнасилование в 20-летнем возрасте более важным стимулом её поведения, чем ранняя потеря родителя. Брайен полагает, что это подвигло певицу на манифестацию равенства во всех проявлениях. Желание певицы отомстить повлияло на её книгу «Sex», где она рассказывает истории в фотографиях под маской различных персонажей в стиле работ Синди Шерман. В раннем возрасте Мадонна обратила внимание на поэзию Энн Секстон и Сильвии Плат, что повлияло на её простую метатекстуальную лирику, разобранную в работе «Метатекстуальная девушка» (англ. Metatextual Girl). На певицу также повлияла лирика Джони Митчелл. Со времён занятий балетом Чикконе вдохновлялась классикой, в особенности барокко, Малером Моцартом и Шопеном. Сильно влияние на неё хореографов модерн и постмодерн, в особенности Марты Грэм и «родственной души» Дункан:

Провокационные сцены раздражают вас как пощечины, а двусмысленности заставляют задуматься»

В интервью 1985 года Мадонна назвала «These Boots Are Made for Walkin'» Нэнси Синатры первой песней, произведшей на неё сильное впечатление.. В детстве на неё оказали влияние Карен Карпентер, The Supremes, Led Zeppelin и The Who позднее — Blondie. Под песню The Who в 14 лет состоялся её дебют на сцене — она «вертелась подобно дервишу» на школьном концерте. «Хамелеон рок-музыки» Дэвид Боуи повлиял на всю её карьеру: во время включения Боуи в Зал славы рок-н-ролла в 1996 году награду за него принимала именно Мадонна. По словам культуролога Питера Йорка она стала первой женщиной, которая «пошла путём Боуи». Игра на ударных в фанк-поп-ска-панк группе Breakfast Club и создание Emmy способствовала её последующему статусу поп-рок-диско певицы, легко меняющей аранжировки песен от гранжа к диско. «Правильное» начало карьеры помогло ей войти в Зал славы рок-н-ролла с первой номинации. В её песнях раннего периода сильно слышалось влияние Крисси Хайнд. Высказанная в прессе неприязнь к ней Кортни Лав и Моррисси, назвавшего певицу МакДонной, демонстративно противопоставив себя её «коммерческой музычке», повлияла на скептическое отношение Мадонны к альтернативе:

Полагаю, это музыка, которая не популярна. Я имею в виду, альтернатива чему? Полагаю, так должна называться музыка, заставляющая думать, как альтернатива не делающей этого».

Влияния католицизма и религиозного синкретизма характерны для всего творчества Мадонны. До 12-ти лет певица хотела стать монахиней и музыка мессы повлияла на её сочинения и манеру: профессор Дуглас Келлнер особо выделил органный григорианский контрапункт «Music» и подражание церковному пению во «Frozen». В имидже первых двух альбомов видна бижутерия из огромных крестов и рваная одежда «современной юродивой», как объединение двух её детских мечтаний — «быть монахиней и быть Нэнси Синатрой». В клипе на песню «La Isla Bonita» она показана молящейся на чётках розария. Альбом Like a Prayer(1989) посвящён влиянию католического воспитания певицы на её отношения с родителями и миром.

Мадонна стала изучать каббалу с 1996 году, но не переходила в иудаизм, вызвав нарекания ортодоксальных евреев, а также христиан-фундаменталистов, обеспокоенных формальным отсутствием отлучения от Церкви. Влияние каббалы особо заметно на её альбомах Ray of Light, Music и Confessions On a Dance Floor. В 2004 певица взяла себе ещё одно имя — каббалистическое «Эсфирь» (англ. Esther) вдобавок к конфирмационному «Вероника». Вероника была ей симпатична, так как «смело помогла вытереть пот с лица Иисуса, несмотря на запрет евреев». Новое имя значит по-персидски «звезда» и созвучно со словом «Пасха» (англ. Easter). В 2006 году она уточнила, что продолжает «верить в Иисуса» и воспринимает каббалу в качестве философской, а не религиозной системы. Певица давала многомиллионные пожертвования школам каббалы в Лондоне и Лос-Анджелесе, а также идеализировала учение вплоть до привлёкшего в 2011 году внимание ФБР скандала с украденными средствами. В интервью 2012 года Мадонна сказала, что «мир за пределами католичества тоже несовершенен», и новое отношение отразилось на альбоме MDNA.

Существенно влияние итальянской крови по отцу и французской по матери. Персонажи её клипов говорят по-итальянски в «Open Your Heart» и «Turn On The Radio», а надпись на футболке «Итальянцы делают это лучше» (англ. Italians Do It Better) из клипа «Papa Don’t Preach» акцентирует корни певицы. Поездка в Париж в 1979 году познакомила её с культурой французских шансонье и дала уверенности для старта карьеры певицы. На исторической родине матери Мадонну посчитали «новой малышкой Пиаф», а президент Саркози назвал её любимицей нации.

Согласно профессору Фуэз-Эрнандесу, певица сильно повлияла на многих последующих исполнительниц, среди которых её «духовные дочери, решившие быть „как она“» — Destiny's Child, Бритни Спирс, Пинк, Дженнифер Лопез, Spice Girls, а также Леди Гага, Кэти Перри, Майли Сайрус. По мнению профессора Камиллы Пальи, в своих попытках провоцировать общественное мнение «подражательницы» значительно уступают в первую очередь высокому интеллектуальному и культурному уровню Мадонны с её личным протестом, европейским неореализмом и Марлен Дитрих в качестве источников вдохновения.

Критика

Певица вызвала наибольшую реакцию общественных организаций и СМИ со времён критики Элвиса Пресли. Основной причиной критики стал переход сценического имиджа певицы от игривого образа 80-х в сторону вызывающей сексуальности 1990—1994 годов. В результате многообразия и полярности оценок творчества певицы обществом в университетах Европы и США с начала 90-х стали изучать так называемый «феномен Мадонны» в рамках семинара о женщинах в искусстве, а также в контексте постмодернизма, феминизма и позднее — модернизма. СМИ и общественные организации обвиняли певицу в «богохульстве» за использование распятий в качестве украшений, а также осуждали за то, что она испытывает наслаждение от собственной эротичности. В Санкт-Петербурге певица стала объектом судебного разбирательства, названного «делом Мадонны».

Интерпретации и культурное влияние

Для описания творческой Мадонны и влияния её на различные сферы общества и культуры иногда применяется термин Феномен Мадонны (англ. Madonna Phenomenon).

Творчество Мадонны 1990-х годов было встречено отрицательными отзывами прессы и порицанием общества, но привлекло внимание академической среды . По примеру Гарвардского университета, высшие учебные заведения включали мини-курсы «мадонноведения» (англ. Madonna Studies) . Её деятельность отражала процессы, происходившие в «раздираемом идеологическими баталиями» культурном пространстве США XX веке. Междисциплинарный курс об «интерпретации корпуса её работ» и их влиянии на субкультуры положил начало многолетнему дискурсу, рассматривавшему его возникновение как «симптом времени», как отметил профессор английского языка Университета Огайо Роберт Миклич в работе «От Гегеля до Мадонны: навстречу экономике товарного фетишизма». По причине вызывающего поведения, нарушения традиций, смены образов и музыки Мадонну стали назывть «иконой постмодернизма». Творчество Мадонны имеет все черты эпохи постмодернизма: пародия, подражание, неопределенности и обобщения. И Мадонна была названа идеальной иллюстрацией этого явления, для которого внешнее выражение (представление) важнее внутреннего содержания (глубинного смысла) (по определению Дэвиду Харви в книге «Условия постмодернизма»). Мадонну стали изучать как феномен культуры, гендерный и медиа по причине постоянно меняющегося образа, ломки гендерных стереотипов, пародии и имитация гламурных голливудских звезд, положение на грани «Дева/шлюха» и переплетение стилей и жанров. Поняв, что постмодернизм открыл пропасть между высокой и массовой культурами, возвеличивая последнюю, певица без страха осуждения стала воплощать образы неряхи, проститутки и стриптизерши. Её утверждение, что она ребёнок из рабочего класса не совсем правдиво, но в начале карьеры это приблизило её к уличным фанатам, оградив от обвинений в элитарности. Она пропагандирует субкультуру улицы — паркур, скейтбординг, брейк-данс.

Французский философ Жан Бодрийяр сказал о ней: «Она добилась смешения культур, подняла тему сексуальной вариативности, смешав все карты. Может быть, это и есть постмодернизм — возможность смешения». Также Бодрийяр считал Мадонну асексуальной и противопоставлял порнозвезде Чиччолине:

«Ее [Чиччолины] антипод -

Мадонна, этот девственный плод аэробики и ледяной эстетики, лишенный всякого шарма и всякой чувственности, мускулистое

человекообразное существо».

[www.stonybrook.edu/commcms/cat/people/cat_faculty/EAnnKaplan%20.html Е. Энн Каплан], тогда ректор Гуманитарного Института Нью-Йорка, и автор книги «Маятник часов: музыкальное телевидение, постмодернизм и общество потребления» назвала все это «феноменом Мадонны». Она заявила, что маскарады и маски Мадонны являются отражением «иллюзорности буржуазного представления об индивидууме (являющемся ничем иным, как маской)», а её постоянная изменчивость и игра с сексуальными категориями «воплощают современную тенденцию предпочтения внешнего внутреннему».

Профессор университета Джорджии Кэтти Швихтенберг совтавила сборника научных статей «Феномен Мадонны: методы репрезентации, субкультурное явление и теория культуры» (1993), где написала, что Мадонна в своем творчестве занимается деконструкцией и составлением мозаики из разрозненных категорий культуры, особенно касательно интерпретации гендерных вопросов, и использует «возможности мультикультурных слияний в рамках постмодернизма».

«Я думаю, сравнение с Цирцеей удачное. С одной стороны, можно сказать, что я превращаю мужчин в свиней, но с другой, — верно и то, что я заставляю мужчин (да и не заставляю, а прошу) вести себя так, как они обычно не должны вести себя в обществе. Если они хотят носить бюстгальтер, они могут носить его. Если они хотят плакать, они могут плакать. Если один мужчина хочет поцеловать другого, это тоже можно». — Мадонна в интервью 1992 года. Реакция на эпитет "современная Цирцея" в свой адрес

Жорж-Клод Жильбер, автор книги «Мадонна как миф постмодернизма» (2002) и профессор Руанского университета во Франции, заявил, что Мадонна — «американское зеркало», показывающее одержимость американцев знаменитостями, восхваляющее труд и стремление к достижению успеха. Дуглас Келлнер в эссе «Мадонна: мода и идентичность» считал, что в ней более силён модернизм, нежели постмодернизм. По его мнению, разрушая устоявшиеся представления об идентичности, сексуальности и гендерных стереотипах, Мадонна по-новому истолковывала нормы, принятые в современном обществе потребления, предлагая своё представление о свободе.

Феминизм

Феминистки видели стереотип женщины-соблазнительницы, унизительный и неудачный пример для молодых женщин. Представители движения обвиняли Мадонну в том, что её способы привлечения внимания эпатажем и обнажением своего тела делают её антифеминисткой, утверждающей патриархальное отношение к женщине как к сексуальной собственности мужчины. В книге «Мадонна, непристойность и душа» (англ. Bowdy and Soul) канадская феминистка Карлен Фейт заявила, что Мадонна рушит устоявшиеся представления об этических, расовых и гендерных рамках, тем самым «ломая культурные границы» и принимая «в любой момент любое выбранное ею обличье», которое тут же сама уничтожает.

«Я не считаю себя феминисткой, я считаю себя гуманисткой» — Мадонна в проекте MTV On Stage and On The Record по случаю выхода её альбома American Life, 2003 год

Профессор гуманитарных наук Университета Искусств Филадельфии Камилла Палья писала, что мир «прожженных, зажатых и закомплексованных англо-саксонских феминисток» не способен понять, что Мадонна учит «молодых девушек быть в полной мере женщинами, открыто сексуальными, и при этом сохранять контроль над своей собственной жизнью», «смело противопоставляя патриархальной системе свою свободную чувственность и эротизм». Палья видела её «будущим феминизма» и утверждала:

«Мадонна объединила традиционно противопоставленные друг другу образы Девы Марии и Марии Магдалины, раскаявшейся грешницы».

В 1993 году фольклористка Калифорнийского университета Кэй Тёрнер собрала книгу из 50 женских снов, в которых присутствует певица. Люси О’Брайен считает певицу не обольстительницей, а мстительницей, и соглашается с профессором [rms.stir.ac.uk/converis-stirling/person/10924 Джоном Айзодом], что она «не столько воспевает любовь и сексуальность, сколько играет с представлениями о них». Айзод в «Миф, Разум и Экран: понимание героев нашего времени» считает, что Мадонна — трикстер, и ей покровительствует Афина, а не Афродита. Eё творчество выражает смятение души после перенесённого насилия, поэтому мужчины испытывают по отношению к ней противоречивые чувства, а женщины воспринимают как свою и видят в снах. В 2012 году вышел сборник «Мадонна и я: писательницы о королеве поп-музыки», в котором более сорока авторов повествуют о влиянии на них исполнительницы в детстве, юности и зрелости.

Дискография

• 1983 — Madonna
• 1984 — Like a Virgin
• 1986 — True Blue
• 1989 — Like a Prayer
• 1992 — Erotica
• 1994 — Bedtime Stories
• 1998 — Ray of Light
• 2000 — Music
• 2003 — American Life
• 2005 — Confessions on a Dance Floor
• 2008 — Hard Candy
• 2012 — MDNA
• 2015 — Rebel Heart

Туры

• 1985 — The Virgin Tour
• 1987 — Who's That Girl World Tour
• 1990 — Blond Ambition World Tour
• 1993 — The Girlie Show World Tour
• 2001 — Drowned World Tour
• 2004 — Re-Invention World Tour
• 2006 — Confessions Tour
• 2008—2009 — Sticky and Sweet Tour
• 2012 — The MDNA Tour
• 2015—2016 — Rebel Heart Tour

Фильмы

Избранные киноработы

• «Отчаянно ищу Сьюзен». Реж. С. Зейделман. 1985
• «Кто эта девчонка?». Реж. Дж. Фоули. 1987
• «Дик Трэйси». Реж. У. Битти. 1990
• «В постели с Мадонной». Реж. А. Кешишан. 1991
• «Их собственная лига». Реж. П. Маршалл. 1992
• «Опасные игры». Реж. А. Феррара. 1993
• «Эвита». Реж. А. Паркер. 1996
• «Лучший друг». Реж. Дж. Шлезингер. 2000
• «Унесённые». Реж. Г. Ричи. 2002
• «Мадонна. Я хочу открыть вам свои секреты». Реж. Ю. Окерлунд, Д. Гонсалес. 2005
• «Я есть, потому что мы есть». Реж. Н. Риссман. 2008.
• «Грязь и мудрость». Реж. Мадонна. 2008
• «МЫ. Верим в любовь». Реж. Мадонна. 2011

Книги

Избранные книги

• «Sex»
• «Английские розы»
• «Яблоки мистера Пибоди»
• «Яков и семеро разбойников»
• «Приключения Абди»
• «Лотса Тугой Кошель»
• «Английские розы. Любовь и дружба»

См. также

• Список наград Мадонны
• Библиография о Мадонне
• Список самых продаваемых музыкантов США
• Список самых продаваемых альбомов года (Великобритания)
• Список самых дорогих музыкальных видеоклипов

Литература

Книги на русском

• Андерсен Х. [books.google.ru/books/about/Madonna_unauthorized.html?id=4pgV51cXMGAC&redir_esc=y Мадонна. Неавторизованная биография] = Madonna, unauthorized. — Москва: ТОО "Россия-Великобритания", 1992. — 224 с. — 15 000 экз. — ISBN 5-87387-001-X.
• Бенуа С. [books.google.ru/books?id=HVWIAQAAQBAJ Мадонна. Никто не видит моих слез]. — Москва: Алгоритм, 2013. — 272 с. — 3000 экз. — ISBN 978-5-4438-0373-9.
• О' Брайен Л. [books.google.ru/books/about/Madonna_Like_an_Icon.html?id=vE6AUD_wLmMC&redir_esc=y Madonna. Подлинная биография королевы поп-музыки] = Madonna: Like an Icon. — Санкт-Петербург: Амфора, 2009. — 206 с. — 5000 экз. — ISBN 978-5-367-00988-0.
• Джексон Л., Мадонна. [www.livelib.ru/book/1000481464 Майкл Джексон глазами его сестры. Мадонна: Откровения]. — ИнтерДайджест, 1993. — 336 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-8284-0017-7.
• Кросс М. [books.google.ru/books/about/Madonna.html?id=QYHwLta1SooC&redir_esc=y Мадонна. История жизни] = Madonna: a biography. — Санкт-Петербург: Питер, 2009. — 144 с. — («Люди — легенды»). — 4000 экз. — ISBN 978-5-388-00369-0.
• Тараборелли Р. Дж. [books.google.ru/books/about/Madonna.html?id=yj1PTnse9-gC&redir_esc=y Мадонна. В постели с богиней] = Madonna: An Intimate Biography. — Москва: Эксмо, 2004. — 410 с. — 4000 экз. — ISBN 5-699-04814-6.
• Харари О., Ли В. [books.google.ru/books/about/Эффект_Мадонны.html?id=g2KtVajktgoC&redir_esc=y Эффект Мадонны. Стратегии опережения в подражательной экономике] = Break from the Pack: How to Compete in a Copycat Economy. — Москва: BestBusinessBooks, 2011. — 368 с. — 6000 экз. — ISBN 978-5-91171-011-8.
• Чикконе К., Ли В. [books.google.ru/books?id=mqqFX9lU98IC&dq=life+with+my+sister+madonna&hl=ru&source=gbs_navlinks_s Жизнь с моей сестрой Мадонной] = Life With My Sister Madonna. — Москва: Эксмо, 2009. — 352 с. — 6000 экз. — ISBN 978-5-699-32932-8.

Книги на английском

• [books.google.ru/books?id=VWd7B_KuD5YC The Gender/sexuality Reader: Culture, History, Political Economy]. — Routledge, 1997. — ISBN 0415910056.
• [books.google.ru/books?id=RGN6AgAAQBAJ Doing Gender in Media, Art and Culture]. — Routledge, 2009. — ISBN 0203876806.
• [books.google.ru/books?id=t9eocwUfoSoC The New Rolling Stone Album Guide]. — Simon & Schuster, 2004. — ISBN 0-7432-0169-8.
• [books.google.ru/books?id=gSl3I2paZ_AC Psychoanalyses: Feminisms]. — State University of New York Press, 2000. — ISBN 143841823X.
• Axelrod Alan. [books.google.ru/books?id=w8UGSa7eIx4Cх One thousand one people who made America]. — National Geographic Books, 2007. — ISBN 978-1-4262-0052-6.
• Barcella Laura. [books.google.ru/books?id=CXil32-0MqkC Madonna and Me: Women Writers on the Queen of Pop]. — Soft Skull Press, 2012. — ISBN 1593764758.
• Bayles Martha. [books.google.ru/books?id=pmcaVNZNF-cC Hole in Our Soul: The Loss of Beauty and Meaning in American Popular Music]. — University of Chicago Press, 1994. — 453 с. — ISBN 9780226039596.
• Bego Mark. [books.google.ru/books?id=KSe_AAAAQBAJ Madonna: Blonde Ambition]. — Cooper Square Press, 2000. — ISBN 978-0-8154-1051-5.
• Bohem David A. [books.google.ru/books?id=NbCWsIWYYQwC Guinness Book of World Records 1990]. — Sterling Publications, 1990. — ISBN 0-8069-5791-3.
• Boteach Shmuel. [books.google.ru/books?id=jnDphAYpZY4C Hating women: America's hostile campaign against the fairer sex]. — HarperCollins, 2005. — ISBN 978-0-06-078122-4.
• Bronson Fred. [books.google.ru/books?id=PgGqNrqfrsoC The Billboard Book of Number 1 Hits]. — Billboard books, 2003. — ISBN 0-8230-7677-6.
• Claro Nicole. [books.google.ru/books?id=quAFnZKjgKMC Madonna]. — Chelsea House Publishers, 1994. — ISBN 978-0-7910-2330-3.
• Clerk Carol. [books.google.ru/books?id=tuVeLwEACAAJ Madonnastyle]. — Omnibus Press, 2002. — ISBN 0-7119-8874-9.
• Cross Mary. [books.google.ru/books?id=QYHwLta1SooC Madonna: A Biography]. — Greenwood Publishing Group, 2007. — ISBN 0-313-33811-6.
• Crow Robin. [books.google.ru/books?id=2WVe1oCuWvkC Evolve or Die: Seven Steps to Rethink the Way You Do Business]. — John Wiley & Sons, 2010. — ISBN 0470627409.
• Danesi Marcel. [books.google.ru/books?id=v_GcnRXDI-IC Popular Culture: Introductory Perspectives]. — Rowman & Littlefield, 2012. — ISBN 1442217839.
• Diamond Elin. [books.google.ru/books?id=NUP_AQAAQBAJ Performance and Cultural Politics]. — Routledge, 1996. — ISBN 978-0-415-12767-7.
• Dean Maury. [books.google.ru/books?id=lJS4EArRBwoC Rock 'n' Roll Gold Rush: A Singles Un-Cyclopedia]. — Algora Publishing, 2003. — ISBN 0-87586-207-1.
• Erlewine Stephen Thomas. [books.google.ru/books?id=1-pH4i3jXvAC&dq All music guide to rock: the definitive guide to rock, pop, and soul]. — Hal Leonard Corporation, 2002. — P. 1399. — ISBN 0-87930-653-X.
• Jeffreys Sheila. [books.google.ru/books?id=YlWcBQAAQBAJ Beauty And Misogyny: Harmful Cultural Practices In The West]. — Routledge, 2005. — ISBN 0415351839.
• Guilbert Georges-Claude. [books.google.ru/books?id=H3o6lKBvyjwC Madonna as postmodern myth]. — McFarland, 2002. — ISBN 0-7864-1408-1.
• Gnojewski Carol. [books.google.ru/books?id=JDGdVGWrjr8C Madonna: Express Yourself]. — Enslow Publishers, 2007. — ISBN 978-0-7660-2442-7.
• Grant Robert. [books.google.ru/books?id=-jJ_LJRSFOwC Contemporary Strategy Analysis]. — Wiley-Blackwell, 2005. — ISBN 978-1-4051-1999-3.
• Fiske John. [books.google.ru/books?id=t2XFBQAAQBAJ Reading the popular]. — Routledge, 1989. — ISBN 041507875X.
• Friskics-Warren Bill. [books.google.ru/books?id=fPaWGKupylAC I'll Take You There: Pop Music and the Urge for Transcendence]. — Continuum International Publishing Group, 2006. — ISBN 0-8264-1921-6.
• Fouz-Hernández Santiago. [books.google.ru/books?id=T_WRxMe-ysoC Madonna's Drowned Worlds]. — Ashgate Publishing, 2004. — ISBN 0-7546-3372-1.
• Gallo Carmine. [books.google.ru/books?id=_KOC4aoL0WgC 10 Simple Secrets of the World's Greatest Business Communicators]. — Sourcebooks, 2006. — ISBN 978-1-4022-0696-2.
• George-Warren Holly. [books.google.ru/books?id=a-gTAQAAIAAJ Madonna: The Rolling Stone Files]. — Hyperion Books, 1997. — ISBN 0-7868-8154-2.
• Glenday Craig. [books.google.ru/books?id=ZSyswNFqTycC Guinness Book of World Records 1998]. — Jim Pattison Group, 1998. — ISBN 0851120709.
• Glenday Craig. [books.google.ru/books?id=8yKOtU2LPm8C Guinness Book of World Records 2007]. — Bantam Books, 2007. — ISBN 0-553-58992-X.
• Guralnick Peter. [books.google.ru/books?id=AXepB1dBCzcC Best Music Writing]. — Da Capo Press, 2000. — ISBN 0-306-80999-0.
• Hoban Phoebe. [books.google.ru/books?id=fcLdngEACAAJ Basquiat: A Quick Killing in Art]. — Penguin Books, 2004. — ISBN 0-14-303512-6.
• Horton Ros. [books.google.ru/books?id=7LYLOj2APSsC Women Who Changed the World]. — Quercus, 2007. — ISBN 1-84724-026-7.
• Jhally Sut. [books.google.ru/books?id=fE_3CBgGzfkC The Spectacle of Accumulation: Essays in Culture, Media, And Politics]. — Peter Lang, 2006. — ISBN 0820479047.

• Kellner Douglas. [books.google.ru/books?id=DlyKAgAAQBAJ Media Culture: Cultural Studies, Identity, and Politics Between the Modern and the Postmodern]. — Routledge, 1995. — ISBN 0-415-10570-6.
• Kramarae Cheris. [books.google.ru/books?id=60KJxSvkh5MC Routledge International Encyclopedia of Women: Global Women's Issues and Knowledge]. — Routledge, 2000. — ISBN 0-415-92091-4.
• Landrum Gene N. [books.google.ru/books?id=JHbBHSkob9EC Paranoia & Power: Fear & Fame of Entertainment Icons]. — Morgan James Publishing, 2007. — ISBN 1-60037-273-2.
• May John R. [books.google.ru/books?id=oQFuCpdDW7sC The New Image of Religious Film]. — Rowman & Littlefield, 1997. — ISBN 1556127618.
• Metz Allen. [books.google.ru/books?id=e2kMFRahI04C The Madonna Companion: Two Decades of Commentary]. — Music Sales Group, 1999. — ISBN 0-8256-7194-9.
• Morton Andrew. Madonna. — Macmillan Publishers, 2002. — ISBN 0-312-98310-7.
• O'Brien Lucy. [books.google.ru/books?id=l9Gg9zNzxfEC Madonna: Like an Icon]. — HarperCollins, 2007. — ISBN 0-593-05547-0.
• Orgill Roxanne. [books.google.ru/books?id=Gyh39Rlta-4C Shout, Sister, Shout!: Ten Girl Singers who Shaped a Century]. — Simon and Schuster, 2001. — ISBN 0-689-81991-9.
• Pitts Michael. [books.google.ru/books?id=xSmWVsDh8WEC Famous Movie Detectives III]. — Scarecrow Press, 2004. — ISBN 0-8108-3690-4.
• Rettenmund Matthew. Madonnica: The Woman & The Icon From A To Z. — Macmillan, 1995. — ISBN 0-312-11782-5.
• Robertson Pamela. [books.google.ru/books?id=QbloGg8ZPVsC Guilty Pleasures: Feminist Camp From Mae West to Madonna]. — Duke University Press, 1996. — ISBN 978-0-8223-1748-7.
• Rooksby Rikky. [books.google.ru/books?id=CInbKzyTHqEC The Complete Guide to the Music of Madonna]. — Omnibus Press, 2004. — ISBN 0-7119-9883-3.

• Rust, Paula C. Rodriguez (2000). «[books.google.ru/books?id=EwcABAApgR8C Bisexuality in the United States: A Social Science Reader]» (Columbia University Press).
• Sexton Adam. [books.google.ru/books?id=Rc9vbxPc_HcC Desperately Seeking Madonna: In Search of the Meaning of the World's Most Famous Woman]. — Delta Publishing Inc., 1993. — ISBN 0-385-30688-1.
• St. Michael Mick. [books.google.ru/books?id=Cjea8TsM0hkC Madonna talking: Madonna in Her Own Words]. — Omnibus Press, 2004. — ISBN 1-84449-418-7.
• Streitmatter Rodger. [books.google.ru/books?id=OARiAAAAMAAJ Sex Sells!]. — Westview Press, 2004. — ISBN 978-0-8133-4248-1.
• Taraborrelli Randy J. Madonna: An Intimate Biography. — Simon and Schuster, 2002. — ISBN 0-7432-2880-4.
• Taylor Mark C. [books.google.ru/books?id=M5x3BZ1MAI8C Nots]. — University of Chicago Press, 1993. — ISBN 0226791319.
• Tetzlaff David. Metatextual Girl. — Westview Press, 1993. — ISBN 0-8133-1396-1.
• Victor Barbara. [books.google.ru/books?id=XLWquBKci9IC Goddess, Inside Madonna]. — Cliff Street Books, 2001. — ISBN 0-06-019930-X.
• Voller Debbie. [books.google.ru/books?id=SWK8xbJMvPYC Madonna: The Style Book]. — Omnibus Press, 1999. — ISBN 0-7119-7511-6.
• Warren Holly. [books.google.ru/books?id=DMzDQgAACAAJ The Rolling Stone Encyclopedia of Rock & Roll]. — Fireside, 2001. — ISBN 0-7432-0120-5.
• Welton Donn. [books.google.ru/books?id=4P890RT-OZYC Body and flesh: a philosophical reader]. — Wiley-Blackwell, 1998. — ISBN 1-57718-126-3.

Ссылки

• [www.madonna.com onna.com] — официальный сайт Мадонны  (англ.)
• [www.rayoflight.org/ oflight.org] — официальный сайт благотворительных проектов Мадонны (англ.)
• [madonna.wikia.com/wiki/Madonnapedia Wikia — Мадоннапедия] (англ.)
• [www.allmusic.com/11:jvfyxqe5ldae/Madonna Мадонна (певица)] (англ.) на сайте Allmusic

Отрывок, характеризующий Мадонна (певица)

Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.
«Но нет, это не может быть, – подумал он. – Это строгое, худое и бледное, постаревшее лицо? Это не может быть она. Это только воспоминание того». Но в это время княжна Марья сказала: «Наташа». И лицо, с внимательными глазами, с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь, – улыбнулось, и из этой растворенной двери вдруг пахнуло и обдало Пьера тем давно забытым счастием, о котором, в особенности теперь, он не думал. Пахнуло, охватило и поглотило его всего. Когда она улыбнулась, уже не могло быть сомнений: это была Наташа, и он любил ее.
В первую же минуту Пьер невольно и ей, и княжне Марье, и, главное, самому себе сказал неизвестную ему самому тайну. Он покраснел радостно и страдальчески болезненно. Он хотел скрыть свое волнение. Но чем больше он хотел скрыть его, тем яснее – яснее, чем самыми определенными словами, – он себе, и ей, и княжне Марье говорил, что он любит ее.
«Нет, это так, от неожиданности», – подумал Пьер. Но только что он хотел продолжать начатый разговор с княжной Марьей, он опять взглянул на Наташу, и еще сильнейшая краска покрыла его лицо, и еще сильнейшее волнение радости и страха охватило его душу. Он запутался в словах и остановился на середине речи.
Пьер не заметил Наташи, потому что он никак не ожидал видеть ее тут, но он не узнал ее потому, что происшедшая в ней, с тех пор как он не видал ее, перемена была огромна. Она похудела и побледнела. Но не это делало ее неузнаваемой: ее нельзя было узнать в первую минуту, как он вошел, потому что на этом лице, в глазах которого прежде всегда светилась затаенная улыбка радости жизни, теперь, когда он вошел и в первый раз взглянул на нее, не было и тени улыбки; были одни глаза, внимательные, добрые и печально вопросительные.
Смущение Пьера не отразилось на Наташе смущением, но только удовольствием, чуть заметно осветившим все ее лицо.


– Она приехала гостить ко мне, – сказала княжна Марья. – Граф и графиня будут на днях. Графиня в ужасном положении. Но Наташе самой нужно было видеть доктора. Ее насильно отослали со мной.
– Да, есть ли семья без своего горя? – сказал Пьер, обращаясь к Наташе. – Вы знаете, что это было в тот самый день, как нас освободили. Я видел его. Какой был прелестный мальчик.
Наташа смотрела на него, и в ответ на его слова только больше открылись и засветились ее глаза.
– Что можно сказать или подумать в утешенье? – сказал Пьер. – Ничего. Зачем было умирать такому славному, полному жизни мальчику?
– Да, в наше время трудно жить бы было без веры… – сказала княжна Марья.
– Да, да. Вот это истинная правда, – поспешно перебил Пьер.
– Отчего? – спросила Наташа, внимательно глядя в глаза Пьеру.
– Как отчего? – сказала княжна Марья. – Одна мысль о том, что ждет там…
Наташа, не дослушав княжны Марьи, опять вопросительно поглядела на Пьера.
– И оттого, – продолжал Пьер, – что только тот человек, который верит в то, что есть бог, управляющий нами, может перенести такую потерю, как ее и… ваша, – сказал Пьер.
Наташа раскрыла уже рот, желая сказать что то, но вдруг остановилась. Пьер поспешил отвернуться от нее и обратился опять к княжне Марье с вопросом о последних днях жизни своего друга. Смущение Пьера теперь почти исчезло; но вместе с тем он чувствовал, что исчезла вся его прежняя свобода. Он чувствовал, что над каждым его словом, действием теперь есть судья, суд, который дороже ему суда всех людей в мире. Он говорил теперь и вместе с своими словами соображал то впечатление, которое производили его слова на Наташу. Он не говорил нарочно того, что бы могло понравиться ей; но, что бы он ни говорил, он с ее точки зрения судил себя.
Княжна Марья неохотно, как это всегда бывает, начала рассказывать про то положение, в котором она застала князя Андрея. Но вопросы Пьера, его оживленно беспокойный взгляд, его дрожащее от волнения лицо понемногу заставили ее вдаться в подробности, которые она боялась для самой себя возобновлять в воображенье.
– Да, да, так, так… – говорил Пьер, нагнувшись вперед всем телом над княжной Марьей и жадно вслушиваясь в ее рассказ. – Да, да; так он успокоился? смягчился? Он так всеми силами души всегда искал одного; быть вполне хорошим, что он не мог бояться смерти. Недостатки, которые были в нем, – если они были, – происходили не от него. Так он смягчился? – говорил Пьер. – Какое счастье, что он свиделся с вами, – сказал он Наташе, вдруг обращаясь к ней и глядя на нее полными слез глазами.
Лицо Наташи вздрогнуло. Она нахмурилась и на мгновенье опустила глаза. С минуту она колебалась: говорить или не говорить?
– Да, это было счастье, – сказала она тихим грудным голосом, – для меня наверное это было счастье. – Она помолчала. – И он… он… он говорил, что он желал этого, в ту минуту, как я пришла к нему… – Голос Наташи оборвался. Она покраснела, сжала руки на коленах и вдруг, видимо сделав усилие над собой, подняла голову и быстро начала говорить:
– Мы ничего не знали, когда ехали из Москвы. Я не смела спросить про него. И вдруг Соня сказала мне, что он с нами. Я ничего не думала, не могла представить себе, в каком он положении; мне только надо было видеть его, быть с ним, – говорила она, дрожа и задыхаясь. И, не давая перебивать себя, она рассказала то, чего она еще никогда, никому не рассказывала: все то, что она пережила в те три недели их путешествия и жизни в Ярославль.
Пьер слушал ее с раскрытым ртом и не спуская с нее своих глаз, полных слезами. Слушая ее, он не думал ни о князе Андрее, ни о смерти, ни о том, что она рассказывала. Он слушал ее и только жалел ее за то страдание, которое она испытывала теперь, рассказывая.
Княжна, сморщившись от желания удержать слезы, сидела подле Наташи и слушала в первый раз историю этих последних дней любви своего брата с Наташей.
Этот мучительный и радостный рассказ, видимо, был необходим для Наташи.
Она говорила, перемешивая ничтожнейшие подробности с задушевнейшими тайнами, и, казалось, никогда не могла кончить. Несколько раз она повторяла то же самое.
За дверью послышался голос Десаля, спрашивавшего, можно ли Николушке войти проститься.
– Да вот и все, все… – сказала Наташа. Она быстро встала, в то время как входил Николушка, и почти побежала к двери, стукнулась головой о дверь, прикрытую портьерой, и с стоном не то боли, не то печали вырвалась из комнаты.
Пьер смотрел на дверь, в которую она вышла, и не понимал, отчего он вдруг один остался во всем мире.
Княжна Марья вызвала его из рассеянности, обратив его внимание на племянника, который вошел в комнату.
Лицо Николушки, похожее на отца, в минуту душевного размягчения, в котором Пьер теперь находился, так на него подействовало, что он, поцеловав Николушку, поспешно встал и, достав платок, отошел к окну. Он хотел проститься с княжной Марьей, но она удержала его.
– Нет, мы с Наташей не спим иногда до третьего часа; пожалуйста, посидите. Я велю дать ужинать. Подите вниз; мы сейчас придем.
Прежде чем Пьер вышел, княжна сказала ему:
– Это в первый раз она так говорила о нем.


Пьера провели в освещенную большую столовую; через несколько минут послышались шаги, и княжна с Наташей вошли в комнату. Наташа была спокойна, хотя строгое, без улыбки, выражение теперь опять установилось на ее лице. Княжна Марья, Наташа и Пьер одинаково испытывали то чувство неловкости, которое следует обыкновенно за оконченным серьезным и задушевным разговором. Продолжать прежний разговор невозможно; говорить о пустяках – совестно, а молчать неприятно, потому что хочется говорить, а этим молчанием как будто притворяешься. Они молча подошли к столу. Официанты отодвинули и пододвинули стулья. Пьер развернул холодную салфетку и, решившись прервать молчание, взглянул на Наташу и княжну Марью. Обе, очевидно, в то же время решились на то же: у обеих в глазах светилось довольство жизнью и признание того, что, кроме горя, есть и радости.
– Вы пьете водку, граф? – сказала княжна Марья, и эти слова вдруг разогнали тени прошедшего.
– Расскажите же про себя, – сказала княжна Марья. – Про вас рассказывают такие невероятные чудеса.
– Да, – с своей, теперь привычной, улыбкой кроткой насмешки отвечал Пьер. – Мне самому даже рассказывают про такие чудеса, каких я и во сне не видел. Марья Абрамовна приглашала меня к себе и все рассказывала мне, что со мной случилось, или должно было случиться. Степан Степаныч тоже научил меня, как мне надо рассказывать. Вообще я заметил, что быть интересным человеком очень покойно (я теперь интересный человек); меня зовут и мне рассказывают.
Наташа улыбнулась и хотела что то сказать.
– Нам рассказывали, – перебила ее княжна Марья, – что вы в Москве потеряли два миллиона. Правда это?
– А я стал втрое богаче, – сказал Пьер. Пьер, несмотря на то, что долги жены и необходимость построек изменили его дела, продолжал рассказывать, что он стал втрое богаче.
– Что я выиграл несомненно, – сказал он, – так это свободу… – начал он было серьезно; но раздумал продолжать, заметив, что это был слишком эгоистический предмет разговора.
– А вы строитесь?
– Да, Савельич велит.
– Скажите, вы не знали еще о кончине графини, когда остались в Москве? – сказала княжна Марья и тотчас же покраснела, заметив, что, делая этот вопрос вслед за его словами о том, что он свободен, она приписывает его словам такое значение, которого они, может быть, не имели.
– Нет, – отвечал Пьер, не найдя, очевидно, неловким то толкование, которое дала княжна Марья его упоминанию о своей свободе. – Я узнал это в Орле, и вы не можете себе представить, как меня это поразило. Мы не были примерные супруги, – сказал он быстро, взглянув на Наташу и заметив в лице ее любопытство о том, как он отзовется о своей жене. – Но смерть эта меня страшно поразила. Когда два человека ссорятся – всегда оба виноваты. И своя вина делается вдруг страшно тяжела перед человеком, которого уже нет больше. И потом такая смерть… без друзей, без утешения. Мне очень, очень жаль еe, – кончил он и с удовольствием заметил радостное одобрение на лице Наташи.
– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.
Пьер еще за несколько дней перед этим назначил в пятницу день своего отъезда в Петербург. Когда он проснулся, в четверг, Савельич пришел к нему за приказаниями об укладке вещей в дорогу.
«Как в Петербург? Что такое Петербург? Кто в Петербурге? – невольно, хотя и про себя, спросил он. – Да, что то такое давно, давно, еще прежде, чем это случилось, я зачем то собирался ехать в Петербург, – вспомнил он. – Отчего же? я и поеду, может быть. Какой он добрый, внимательный, как все помнит! – подумал он, глядя на старое лицо Савельича. – И какая улыбка приятная!» – подумал он.
– Что ж, все не хочешь на волю, Савельич? – спросил Пьер.
– Зачем мне, ваше сиятельство, воля? При покойном графе, царство небесное, жили и при вас обиды не видим.
– Ну, а дети?
– И дети проживут, ваше сиятельство: за такими господами жить можно.
– Ну, а наследники мои? – сказал Пьер. – Вдруг я женюсь… Ведь может случиться, – прибавил он с невольной улыбкой.
– И осмеливаюсь доложить: хорошее дело, ваше сиятельство.
«Как он думает это легко, – подумал Пьер. – Он не знает, как это страшно, как опасно. Слишком рано или слишком поздно… Страшно!»
– Как же изволите приказать? Завтра изволите ехать? – спросил Савельич.
– Нет; я немножко отложу. Я тогда скажу. Ты меня извини за хлопоты, – сказал Пьер и, глядя на улыбку Савельича, подумал: «Как странно, однако, что он не знает, что теперь нет никакого Петербурга и что прежде всего надо, чтоб решилось то. Впрочем, он, верно, знает, но только притворяется. Поговорить с ним? Как он думает? – подумал Пьер. – Нет, после когда нибудь».
За завтраком Пьер сообщил княжне, что он был вчера у княжны Марьи и застал там, – можете себе представить кого? – Натали Ростову.
Княжна сделала вид, что она в этом известии не видит ничего более необыкновенного, как в том, что Пьер видел Анну Семеновну.
– Вы ее знаете? – спросил Пьер.
– Я видела княжну, – отвечала она. – Я слышала, что ее сватали за молодого Ростова. Это было бы очень хорошо для Ростовых; говорят, они совсем разорились.
– Нет, Ростову вы знаете?
– Слышала тогда только про эту историю. Очень жалко.
«Нет, она не понимает или притворяется, – подумал Пьер. – Лучше тоже не говорить ей».
Княжна также приготавливала провизию на дорогу Пьеру.
«Как они добры все, – думал Пьер, – что они теперь, когда уж наверное им это не может быть более интересно, занимаются всем этим. И все для меня; вот что удивительно».
В этот же день к Пьеру приехал полицеймейстер с предложением прислать доверенного в Грановитую палату для приема вещей, раздаваемых нынче владельцам.
«Вот и этот тоже, – думал Пьер, глядя в лицо полицеймейстера, – какой славный, красивый офицер и как добр! Теперь занимается такими пустяками. А еще говорят, что он не честен и пользуется. Какой вздор! А впрочем, отчего же ему и не пользоваться? Он так и воспитан. И все так делают. А такое приятное, доброе лицо, и улыбается, глядя на меня».
Пьер поехал обедать к княжне Марье.
Проезжая по улицам между пожарищами домов, он удивлялся красоте этих развалин. Печные трубы домов, отвалившиеся стены, живописно напоминая Рейн и Колизей, тянулись, скрывая друг друга, по обгорелым кварталам. Встречавшиеся извозчики и ездоки, плотники, рубившие срубы, торговки и лавочники, все с веселыми, сияющими лицами, взглядывали на Пьера и говорили как будто: «А, вот он! Посмотрим, что выйдет из этого».
При входе в дом княжны Марьи на Пьера нашло сомнение в справедливости того, что он был здесь вчера, виделся с Наташей и говорил с ней. «Может быть, это я выдумал. Может быть, я войду и никого не увижу». Но не успел он вступить в комнату, как уже во всем существе своем, по мгновенному лишению своей свободы, он почувствовал ее присутствие. Она была в том же черном платье с мягкими складками и так же причесана, как и вчера, но она была совсем другая. Если б она была такою вчера, когда он вошел в комнату, он бы не мог ни на мгновение не узнать ее.
Она была такою же, какою он знал ее почти ребенком и потом невестой князя Андрея. Веселый вопросительный блеск светился в ее глазах; на лице было ласковое и странно шаловливое выражение.
Пьер обедал и просидел бы весь вечер; но княжна Марья ехала ко всенощной, и Пьер уехал с ними вместе.
На другой день Пьер приехал рано, обедал и просидел весь вечер. Несмотря на то, что княжна Марья и Наташа были очевидно рады гостю; несмотря на то, что весь интерес жизни Пьера сосредоточивался теперь в этом доме, к вечеру они всё переговорили, и разговор переходил беспрестанно с одного ничтожного предмета на другой и часто прерывался. Пьер засиделся в этот вечер так поздно, что княжна Марья и Наташа переглядывались между собою, очевидно ожидая, скоро ли он уйдет. Пьер видел это и не мог уйти. Ему становилось тяжело, неловко, но он все сидел, потому что не мог подняться и уйти.
Княжна Марья, не предвидя этому конца, первая встала и, жалуясь на мигрень, стала прощаться.
– Так вы завтра едете в Петербург? – сказала ока.
– Нет, я не еду, – с удивлением и как будто обидясь, поспешно сказал Пьер. – Да нет, в Петербург? Завтра; только я не прощаюсь. Я заеду за комиссиями, – сказал он, стоя перед княжной Марьей, краснея и не уходя.
Наташа подала ему руку и вышла. Княжна Марья, напротив, вместо того чтобы уйти, опустилась в кресло и своим лучистым, глубоким взглядом строго и внимательно посмотрела на Пьера. Усталость, которую она очевидно выказывала перед этим, теперь совсем прошла. Она тяжело и продолжительно вздохнула, как будто приготавливаясь к длинному разговору.
Все смущение и неловкость Пьера, при удалении Наташи, мгновенно исчезли и заменились взволнованным оживлением. Он быстро придвинул кресло совсем близко к княжне Марье.
– Да, я и хотел сказать вам, – сказал он, отвечая, как на слова, на ее взгляд. – Княжна, помогите мне. Что мне делать? Могу я надеяться? Княжна, друг мой, выслушайте меня. Я все знаю. Я знаю, что я не стою ее; я знаю, что теперь невозможно говорить об этом. Но я хочу быть братом ей. Нет, я не хочу.. я не могу…
Он остановился и потер себе лицо и глаза руками.
– Ну, вот, – продолжал он, видимо сделав усилие над собой, чтобы говорить связно. – Я не знаю, с каких пор я люблю ее. Но я одну только ее, одну любил во всю мою жизнь и люблю так, что без нее не могу себе представить жизни. Просить руки ее теперь я не решаюсь; но мысль о том, что, может быть, она могла бы быть моею и что я упущу эту возможность… возможность… ужасна. Скажите, могу я надеяться? Скажите, что мне делать? Милая княжна, – сказал он, помолчав немного и тронув ее за руку, так как она не отвечала.
– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.
Когда ему предлагали служить или когда обсуждали какие нибудь общие, государственные дела и войну, предполагая, что от такого или такого исхода такого то события зависит счастие всех людей, он слушал с кроткой соболезнующею улыбкой и удивлял говоривших с ним людей своими странными замечаниями. Но как те люди, которые казались Пьеру понимающими настоящий смысл жизни, то есть его чувство, так и те несчастные, которые, очевидно, не понимали этого, – все люди в этот период времени представлялись ему в таком ярком свете сиявшего в нем чувства, что без малейшего усилия, он сразу, встречаясь с каким бы то ни было человеком, видел в нем все, что было хорошего и достойного любви.
Рассматривая дела и бумаги своей покойной жены, он к ее памяти не испытывал никакого чувства, кроме жалости в том, что она не знала того счастья, которое он знал теперь. Князь Василий, особенно гордый теперь получением нового места и звезды, представлялся ему трогательным, добрым и жалким стариком.
Пьер часто потом вспоминал это время счастливого безумия. Все суждения, которые он составил себе о людях и обстоятельствах за этот период времени, остались для него навсегда верными. Он не только не отрекался впоследствии от этих взглядов на людей и вещи, но, напротив, в внутренних сомнениях и противуречиях прибегал к тому взгляду, который он имел в это время безумия, и взгляд этот всегда оказывался верен.
«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.
Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.


Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.
И начиная с французской революции разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.
Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.
Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.
По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.
Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, – этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.
Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.
Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, – он один может оправдать то, что имеет совершиться.
Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.
Его вталкивают в заседание правителей. Испуганный, он хочет бежать, считая себя погибшим; притворяется, что падает в обморок; говорит бессмысленные вещи, которые должны бы погубить его. Но правители Франции, прежде сметливые и гордые, теперь, чувствуя, что роль их сыграна, смущены еще более, чем он, говорят не те слова, которые им нужно бы было говорить, для того чтоб удержать власть и погубить его.
Случайность, миллионы случайностей дают ему власть, и все люди, как бы сговорившись, содействуют утверждению этой власти. Случайности делают характеры тогдашних правителей Франции, подчиняющимися ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть; случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть. Случайность посылает ему в руки Энгиенского и нечаянно заставляет его убить, тем самым, сильнее всех других средств, убеждая толпу, что он имеет право, так как он имеет силу. Случайность делает то, что он напрягает все силы на экспедицию в Англию, которая, очевидно, погубила бы его, и никогда не исполняет этого намерения, а нечаянно нападает на Мака с австрийцами, которые сдаются без сражения. Случайность и гениальность дают ему победу под Аустерлицем, и случайно все люди, не только французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и славы, который кажется всем чем то прекрасным и разумным.
Как бы примериваясь и приготовляясь к предстоящему движению, силы запада несколько раз в 1805 м, 6 м, 7 м, 9 м году стремятся на восток, крепчая и нарастая. В 1811 м году группа людей, сложившаяся во Франции, сливается в одну огромную группу с серединными народами. Вместе с увеличивающейся группой людей дальше развивается сила оправдания человека, стоящего во главе движения. В десятилетний приготовительный период времени, предшествующий большому движению, человек этот сводится со всеми коронованными лицами Европы. Разоблаченные владыки мира не могут противопоставить наполеоновскому идеалу славы и величия, не имеющего смысла, никакого разумного идеала. Один перед другим, они стремятся показать ему свое ничтожество. Король прусский посылает свою жену заискивать милости великого человека; император Австрии считает за милость то, что человек этот принимает в свое ложе дочь кесарей; папа, блюститель святыни народов, служит своей религией возвышению великого человека. Не столько сам Наполеон приготовляет себя для исполнения своей роли, сколько все окружающее готовит его к принятию на себя всей ответственности того, что совершается и имеет совершиться. Нет поступка, нет злодеяния или мелочного обмана, который бы он совершил и который тотчас же в устах его окружающих не отразился бы в форме великого деяния. Лучший праздник, который могут придумать для него германцы, – это празднование Иены и Ауерштета. Не только он велик, но велики его предки, его братья, его пасынки, зятья. Все совершается для того, чтобы лишить его последней силы разума и приготовить к его страшной роли. И когда он готов, готовы и силы.
Нашествие стремится на восток, достигает конечной цели – Москвы. Столица взята; русское войско более уничтожено, чем когда нибудь были уничтожены неприятельские войска в прежних войнах от Аустерлица до Ваграма. Но вдруг вместо тех случайностей и гениальности, которые так последовательно вели его до сих пор непрерывным рядом успехов к предназначенной цели, является бесчисленное количество обратных случайностей, от насморка в Бородине до морозов и искры, зажегшей Москву; и вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров.
Нашествие бежит, возвращается назад, опять бежит, и все случайности постоянно теперь уже не за, а против него.
Совершается противодвижение с востока на запад с замечательным сходством с предшествовавшим движением с запада на восток. Те же попытки движения с востока на запад в 1805 – 1807 – 1809 годах предшествуют большому движению; то же сцепление и группу огромных размеров; то же приставание серединных народов к движению; то же колебание в середине пути и та же быстрота по мере приближения к цели.
Париж – крайняя цель достигнута. Наполеоновское правительство и войска разрушены. Сам Наполеон не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки; но опять совершается необъяснимая случайность: союзники ненавидят Наполеона, в котором они видят причину своих бедствий; лишенный силы и власти, изобличенный в злодействах и коварствах, он бы должен был представляться им таким, каким он представлялся им десять лет тому назад и год после, – разбойником вне закона. Но по какой то странной случайности никто не видит этого. Роль его еще не кончена. Человека, которого десять лет тому назад и год после считали разбойником вне закона, посылают в два дня переезда от Франции на остров, отдаваемый ему во владение с гвардией и миллионами, которые платят ему за что то.


Движение народов начинает укладываться в свои берега. Волны большого движения отхлынули, и на затихшем море образуются круги, по которым носятся дипломаты, воображая, что именно они производят затишье движения.
Но затихшее море вдруг поднимается. Дипломатам кажется, что они, их несогласия, причиной этого нового напора сил; они ждут войны между своими государями; положение им кажется неразрешимым. Но волна, подъем которой они чувствуют, несется не оттуда, откуда они ждут ее. Поднимается та же волна, с той же исходной точки движения – Парижа. Совершается последний отплеск движения с запада; отплеск, который должен разрешить кажущиеся неразрешимыми дипломатические затруднения и положить конец воинственному движению этого периода.
Человек, опустошивший Францию, один, без заговора, без солдат, приходит во Францию. Каждый сторож может взять его; но, по странной случайности, никто не только не берет, но все с восторгом встречают того человека, которого проклинали день тому назад и будут проклинать через месяц.
Человек этот нужен еще для оправдания последнего совокупного действия.
Действие совершено. Последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.
И проходят несколько лет в том, что этот человек, в одиночестве на своем острове, играет сам перед собой жалкую комедию, мелочно интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им.
Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам.
– Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а Я двигал вас?
Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого.
Еще большую последовательность и необходимость представляет жизнь Александра I, того лица, которое стояло во главе противодвижения с востока на запад.
Что нужно для того человека, который бы, заслоняя других, стоял во главе этого движения с востока на запад?
Нужно чувство справедливости, участие к делам Европы, но отдаленное, не затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами – государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против Наполеона. И все это есть в Александре I; все это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом.
Во время народной войны лицо это бездействует, так как оно не нужно. Но как скоро является необходимость общей европейской войны, лицо это в данный момент является на свое место и, соединяя европейские народы, ведет их к цели.
Цель достигнута. После последней войны 1815 года Александр находится на вершине возможной человеческой власти. Как же он употребляет ее?
Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только:
– «Не нам, не нам, а имени твоему!» Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.

Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, – так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим.
Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль к приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.
Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.


Свадьба Наташи, вышедшей в 13 м году за Безухова, было последнее радостное событие в старой семье Ростовых. В тот же год граф Илья Андреевич умер, и, как это всегда бывает, со смертью его распалась старая семья.
События последнего года: пожар Москвы и бегство из нее, смерть князя Андрея и отчаяние Наташи, смерть Пети, горе графини – все это, как удар за ударом, падало на голову старого графа. Он, казалось, не понимал и чувствовал себя не в силах понять значение всех этих событий и, нравственно согнув свою старую голову, как будто ожидал и просил новых ударов, которые бы его покончили. Он казался то испуганным и растерянным, то неестественно оживленным и предприимчивым.
Свадьба Наташи на время заняла его своей внешней стороной. Он заказывал обеды, ужины и, видимо, хотел казаться веселым; но веселье его не сообщалось, как прежде, а, напротив, возбуждало сострадание в людях, знавших и любивших его.
После отъезда Пьера с женой он затих и стал жаловаться на тоску. Через несколько дней он заболел и слег в постель. С первых дней его болезни, несмотря на утешения докторов, он понял, что ему не вставать. Графиня, не раздеваясь, две недели провела в кресле у его изголовья. Всякий раз, как она давала ему лекарство, он, всхлипывая, молча целовал ее руку. В последний день он, рыдая, просил прощения у жены и заочно у сына за разорение именья – главную вину, которую он за собой чувствовал. Причастившись и особоровавшись, он тихо умер, и на другой день толпа знакомых, приехавших отдать последний долг покойнику, наполняла наемную квартиру Ростовых. Все эти знакомые, столько раз обедавшие и танцевавшие у него, столько раз смеявшиеся над ним, теперь все с одинаковым чувством внутреннего упрека и умиления, как бы оправдываясь перед кем то, говорили: «Да, там как бы то ни было, а прекрасжейший был человек. Таких людей нынче уж не встретишь… А у кого ж нет своих слабостей?..»
Именно в то время, когда дела графа так запутались, что нельзя было себе представить, чем это все кончится, если продолжится еще год, он неожиданно умер.
Николай был с русскими войсками в Париже, когда к нему пришло известие о смерти отца. Он тотчас же подал в отставку и, не дожидаясь ее, взял отпуск и приехал в Москву. Положение денежных дел через месяц после смерти графа совершенно обозначилось, удивив всех громадностию суммы разных мелких долгов, существования которых никто и не подозревал. Долгов было вдвое больше, чем имения.
Родные и друзья советовали Николаю отказаться от наследства. Но Николай в отказе от наследства видел выражение укора священной для него памяти отца и потому не хотел слышать об отказе и принял наследство с обязательством уплаты долгов.
Кредиторы, так долго молчавшие, будучи связаны при жизни графа тем неопределенным, но могучим влиянием, которое имела на них его распущенная доброта, вдруг все подали ко взысканию. Явилось, как это всегда бывает, соревнование – кто прежде получит, – и те самые люди, которые, как Митенька и другие, имели безденежные векселя – подарки, явились теперь самыми требовательными кредиторами. Николаю не давали ни срока, ни отдыха, и те, которые, по видимому, жалели старика, бывшего виновником их потери (если были потери), теперь безжалостно накинулись на очевидно невинного перед ними молодого наследника, добровольно взявшего на себя уплату.
Ни один из предполагаемых Николаем оборотов не удался; имение с молотка было продано за полцены, а половина долгов оставалась все таки не уплаченною. Николай взял предложенные ему зятем Безуховым тридцать тысяч для уплаты той части долгов, которые он признавал за денежные, настоящие долги. А чтобы за оставшиеся долги не быть посаженным в яму, чем ему угрожали кредиторы, он снова поступил на службу.
Ехать в армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась за сына, как за последнюю приманку жизни; и потому, несмотря на нежелание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв любимый им мундир, поселился с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцевом Вражке.
Наташа и Пьер жили в это время в Петербурге, не имея ясного понятия о положении Николая. Николай, заняв у зятя деньги, старался скрыть от него свое бедственное положение. Положение Николая было особенно дурно потому, что своими тысячью двумястами рублями жалованья он не только должен был содержать себя, Соню и мать, но он должен был содержать мать так, чтобы она не замечала, что они бедны. Графиня не могла понять возможности жизни без привычных ей с детства условий роскоши и беспрестанно, не понимая того, как это трудно было для сына, требовала то экипажа, которого у них не было, чтобы послать за знакомой, то дорогого кушанья для себя и вина для сына, то денег, чтобы сделать подарок сюрприз Наташе, Соне и тому же Николаю.
Соня вела домашнее хозяйство, ухаживала за теткой, читала ей вслух, переносила ее капризы и затаенное нерасположение и помогала Николаю скрывать от старой графини то положение нужды, в котором они находились. Николай чувствовал себя в неоплатном долгу благодарности перед Соней за все, что она делала для его матери, восхищался ее терпением и преданностью, но старался отдаляться от нее.
Он в душе своей как будто упрекал ее за то, что она была слишком совершенна, и за то, что не в чем было упрекать ее. В ней было все, за что ценят людей; но было мало того, что бы заставило его любить ее. И он чувствовал, что чем больше он ценит, тем меньше любит ее. Он поймал ее на слове, в ее письме, которым она давала ему свободу, и теперь держал себя с нею так, как будто все то, что было между ними, уже давным давно забыто и ни в каком случае не может повториться.
Положение Николая становилось хуже и хуже. Мысль о том, чтобы откладывать из своего жалованья, оказалась мечтою. Он не только не откладывал, но, удовлетворяя требования матери, должал по мелочам. Выхода из его положения ему не представлялось никакого. Мысль о женитьбе на богатой наследнице, которую ему предлагали его родственницы, была ему противна. Другой выход из его положения – смерть матери – никогда не приходила ему в голову. Он ничего не желал, ни на что не надеялся; и в самой глубине души испытывал мрачное и строгое наслаждение в безропотном перенесении своего положения. Он старался избегать прежних знакомых с их соболезнованием и предложениями оскорбительной помощи, избегал всякого рассеяния и развлечения, даже дома ничем не занимался, кроме раскладывания карт с своей матерью, молчаливыми прогулками по комнате и курением трубки за трубкой. Он как будто старательно соблюдал в себе то мрачное настроение духа, в котором одном он чувствовал себя в состоянии переносить свое положение.


В начале зимы княжна Марья приехала в Москву. Из городских слухов она узнала о положении Ростовых и о том, как «сын жертвовал собой для матери», – так говорили в городе.
«Я и не ожидала от него другого», – говорила себе княжна Марья, чувствуя радостное подтверждение своей любви к нему. Вспоминая свои дружеские и почти родственные отношения ко всему семейству, она считала своей обязанностью ехать к ним. Но, вспоминая свои отношения к Николаю в Воронеже, она боялась этого. Сделав над собой большое усилие, она, однако, через несколько недель после своего приезда в город приехала к Ростовым.
Николай первый встретил ее, так как к графине можно было проходить только через его комнату. При первом взгляде на нее лицо Николая вместо выражения радости, которую ожидала увидать на нем княжна Марья, приняло невиданное прежде княжной выражение холодности, сухости и гордости. Николай спросил о ее здоровье, проводил к матери и, посидев минут пять, вышел из комнаты.
Когда княжна выходила от графини, Николай опять встретил ее и особенно торжественно и сухо проводил до передней. Он ни слова не ответил на ее замечания о здоровье графини. «Вам какое дело? Оставьте меня в покое», – говорил его взгляд.
– И что шляется? Чего ей нужно? Терпеть не могу этих барынь и все эти любезности! – сказал он вслух при Соне, видимо не в силах удерживать свою досаду, после того как карета княжны отъехала от дома.
– Ах, как можно так говорить, Nicolas! – сказала Соня, едва скрывая свою радость. – Она такая добрая, и maman так любит ее.
Николай ничего не отвечал и хотел бы вовсе не говорить больше о княжне. Но со времени ее посещения старая графиня всякий день по нескольку раз заговаривала о ней.
Графиня хвалила ее, требовала, чтобы сын съездил к ней, выражала желание видеть ее почаще, но вместе с тем всегда становилась не в духе, когда она о ней говорила.
Николай старался молчать, когда мать говорила о княжне, но молчание его раздражало графиню.
– Она очень достойная и прекрасная девушка, – говорила она, – и тебе надо к ней съездить. Все таки ты увидишь кого нибудь; а то тебе скука, я думаю, с нами.
– Да я нисколько не желаю, маменька.
– То хотел видеть, а теперь не желаю. Я тебя, мой милый, право, не понимаю. То тебе скучно, то ты вдруг никого не хочешь видеть.
– Да я не говорил, что мне скучно.
– Как же, ты сам сказал, что ты и видеть ее не желаешь. Она очень достойная девушка и всегда тебе нравилась; а теперь вдруг какие то резоны. Всё от меня скрывают.
– Да нисколько, маменька.
– Если б я тебя просила сделать что нибудь неприятное, а то я тебя прошу съездить отдать визит. Кажется, и учтивость требует… Я тебя просила и теперь больше не вмешиваюсь, когда у тебя тайны от матери.
– Да я поеду, если вы хотите.
– Мне все равно; я для тебя желаю.
Николай вздыхал, кусая усы, и раскладывал карты, стараясь отвлечь внимание матери на другой предмет.
На другой, на третий и на четвертый день повторялся тот же и тот же разговор.
После своего посещения Ростовых и того неожиданного, холодного приема, сделанного ей Николаем, княжна Марья призналась себе, что она была права, не желая ехать первая к Ростовым.
«Я ничего и не ожидала другого, – говорила она себе, призывая на помощь свою гордость. – Мне нет никакого дела до него, и я только хотела видеть старушку, которая была всегда добра ко мне и которой я многим обязана».
Но она не могла успокоиться этими рассуждениями: чувство, похожее на раскаяние, мучило ее, когда она вспоминала свое посещение. Несмотря на то, что она твердо решилась не ездить больше к Ростовым и забыть все это, она чувствовала себя беспрестанно в неопределенном положении. И когда она спрашивала себя, что же такое было то, что мучило ее, она должна была признаваться, что это были ее отношения к Ростову. Его холодный, учтивый тон не вытекал из его чувства к ней (она это знала), а тон этот прикрывал что то. Это что то ей надо было разъяснить; и до тех пор она чувствовала, что не могла быть покойна.
В середине зимы она сидела в классной, следя за уроками племянника, когда ей пришли доложить о приезде Ростова. С твердым решением не выдавать своей тайны и не выказать своего смущения она пригласила m lle Bourienne и с ней вместе вышла в гостиную.
При первом взгляде на лицо Николая она увидала, что он приехал только для того, чтобы исполнить долг учтивости, и решилась твердо держаться в том самом тоне, в котором он обратится к ней.
Они заговорили о здоровье графини, об общих знакомых, о последних новостях войны, и когда прошли те требуемые приличием десять минут, после которых гость может встать, Николай поднялся, прощаясь.
Княжна с помощью m lle Bourienne выдержала разговор очень хорошо; но в самую последнюю минуту, в то время как он поднялся, она так устала говорить о том, до чего ей не было дела, и мысль о том, за что ей одной так мало дано радостей в жизни, так заняла ее, что она в припадке рассеянности, устремив вперед себя свои лучистые глаза, сидела неподвижно, не замечая, что он поднялся.
Николай посмотрел на нее и, желая сделать вид, что он не замечает ее рассеянности, сказал несколько слов m lle Bourienne и опять взглянул на княжну. Она сидела так же неподвижно, и на нежном лице ее выражалось страдание. Ему вдруг стало жалко ее и смутно представилось, что, может быть, он был причиной той печали, которая выражалась на ее лице. Ему захотелось помочь ей, сказать ей что нибудь приятное; но он не мог придумать, что бы сказать ей.
– Прощайте, княжна, – сказал он. Она опомнилась, вспыхнула и тяжело вздохнула.
– Ах, виновата, – сказала она, как бы проснувшись. – Вы уже едете, граф; ну, прощайте! А подушку графине?
– Постойте, я сейчас принесу ее, – сказала m lle Bourienne и вышла из комнаты.
Оба молчали, изредка взглядывая друг на друга.
– Да, княжна, – сказал, наконец, Николай, грустно улыбаясь, – недавно кажется, а сколько воды утекло с тех пор, как мы с вами в первый раз виделись в Богучарове. Как мы все казались в несчастии, – а я бы дорого дал, чтобы воротить это время… да не воротишь.
Княжна пристально глядела ему в глаза своим лучистым взглядом, когда он говорил это. Она как будто старалась понять тот тайный смысл его слов, который бы объяснил ей его чувство к ней.
– Да, да, – сказала она, – но вам нечего жалеть прошедшего, граф. Как я понимаю вашу жизнь теперь, вы всегда с наслаждением будете вспоминать ее, потому что самоотвержение, которым вы живете теперь…
– Я не принимаю ваших похвал, – перебил он ее поспешно, – напротив, я беспрестанно себя упрекаю; но это совсем неинтересный и невеселый разговор.
И опять взгляд его принял прежнее сухое и холодное выражение. Но княжна уже увидала в нем опять того же человека, которого она знала и любила, и говорила теперь только с этим человеком.
– Я думала, что вы позволите мне сказать вам это, – сказала она. – Мы так сблизились с вами… и с вашим семейством, и я думала, что вы не почтете неуместным мое участие; но я ошиблась, – сказала она. Голос ее вдруг дрогнул. – Я не знаю почему, – продолжала она, оправившись, – вы прежде были другой и…
– Есть тысячи причин почему (он сделал особое ударение на слово почему). Благодарю вас, княжна, – сказал он тихо. – Иногда тяжело.
«Так вот отчего! Вот отчего! – говорил внутренний голос в душе княжны Марьи. – Нет, я не один этот веселый, добрый и открытый взгляд, не одну красивую внешность полюбила в нем; я угадала его благородную, твердую, самоотверженную душу, – говорила она себе. – Да, он теперь беден, а я богата… Да, только от этого… Да, если б этого не было…» И, вспоминая прежнюю его нежность и теперь глядя на его доброе и грустное лицо, она вдруг поняла причину его холодности.
– Почему же, граф, почему? – вдруг почти вскрикнула она невольно, подвигаясь к нему. – Почему, скажите мне? Вы должны сказать. – Он молчал. – Я не знаю, граф, вашего почему, – продолжала она. – Но мне тяжело, мне… Я признаюсь вам в этом. Вы за что то хотите лишить меня прежней дружбы. И мне это больно. – У нее слезы были в глазах и в голосе. – У меня так мало было счастия в жизни, что мне тяжела всякая потеря… Извините меня, прощайте. – Она вдруг заплакала и пошла из комнаты.
– Княжна! постойте, ради бога, – вскрикнул он, стараясь остановить ее. – Княжна!
Она оглянулась. Несколько секунд они молча смотрели в глаза друг другу, и далекое, невозможное вдруг стало близким, возможным и неизбежным.
……


Осенью 1814 го года Николай женился на княжне Марье и с женой, матерью и Соней переехал на житье в Лысые Горы.
В три года он, не продавая именья жены, уплатил оставшиеся долги и, получив небольшое наследство после умершей кузины, заплатил и долг Пьеру.
Еще через три года, к 1820 му году, Николай так устроил свои денежные дела, что прикупил небольшое именье подле Лысых Гор и вел переговоры о выкупе отцовского Отрадного, что составляло его любимую мечту.
Начав хозяйничать по необходимости, он скоро так пристрастился к хозяйству, что оно сделалось для него любимым и почти исключительным занятием. Николай был хозяин простой, не любил нововведений, в особенности английских, которые входили тогда в моду, смеялся над теоретическими сочинениями о хозяйстве, не любил заводов, дорогих производств, посевов дорогих хлебов и вообще не занимался отдельно ни одной частью хозяйства. У него перед глазами всегда было только одно именье, а не какая нибудь отдельная часть его. В именье же главным предметом был не азот и не кислород, находящиеся в почве и воздухе, не особенный плуг и назем, а то главное орудие, чрез посредство которого действует и азот, и кислород, и назем, и плуг – то есть работник мужик. Когда Николай взялся за хозяйство и стал вникать в различные его части, мужик особенно привлек к себе его внимание; мужик представлялся ему не только орудием, но и целью и судьею. Он сначала всматривался в мужика, стараясь понять, что ему нужно, что он считает дурным и хорошим, и только притворялся, что распоряжается и приказывает, в сущности же только учился у мужиков и приемам, и речам, и суждениям о том, что хорошо и что дурно. И только тогда, когда понял вкусы и стремления мужика, научился говорить его речью и понимать тайный смысл его речи, когда почувствовал себя сроднившимся с ним, только тогда стал он смело управлять им, то есть исполнять по отношению к мужикам ту самую должность, исполнение которой от него требовалось. И хозяйство Николая приносило самые блестящие результаты.
Принимая в управление имение, Николай сразу, без ошибки, по какому то дару прозрения, назначал бурмистром, старостой, выборным тех самых людей, которые были бы выбраны самими мужиками, если б они могли выбирать, и начальники его никогда не переменялись. Прежде чем исследовать химические свойства навоза, прежде чем вдаваться в дебет и кредит (как он любил насмешливо говорить), он узнавал количество скота у крестьян и увеличивал это количество всеми возможными средствами. Семьи крестьян он поддерживал в самых больших размерах, не позволяя делиться. Ленивых, развратных и слабых он одинаково преследовал и старался изгонять из общества.
При посевах и уборке сена и хлебов он совершенно одинаково следил за своими и мужицкими полями. И у редких хозяев были так рано и хорошо посеяны и убраны поля и так много дохода, как у Николая.
С дворовыми он не любил иметь никакого дела, называл их дармоедами и, как все говорили, распустил и избаловал их; когда надо было сделать какое нибудь распоряжение насчет дворового, в особенности когда надо было наказывать, он бывал в нерешительности и советовался со всеми в доме; только когда возможно было отдать в солдаты вместо мужика дворового, он делал это без малейшего колебания. Во всех же распоряжениях, касавшихся мужиков, он никогда не испытывал ни малейшего сомнения. Всякое распоряжение его – он это знал – будет одобрено всеми против одного или нескольких.
Он одинаково не позволял себе утруждать или казнить человека потому только, что ему этого так хотелось, как и облегчать и награждать человека потому, что в этом состояло его личное желание. Он не умел бы сказать, в чем состояло это мерило того, что должно и чего не должно; но мерило это в его душе было твердо и непоколебимо.
Он часто говаривал с досадой о какой нибудь неудаче или беспорядке: «С нашим русским народом», – и воображал себе, что он терпеть не может мужика.
Но он всеми силами души любил этот наш русский народ и его быт и потому только понял и усвоил себе тот единственный путь и прием хозяйства, которые приносили хорошие результаты.
Графиня Марья ревновала своего мужа к этой любви его и жалела, что не могла в ней участвовать, но не могла понять радостей и огорчений, доставляемых ему этим отдельным, чуждым для нее миром. Она не могла понять, отчего он бывал так особенно оживлен и счастлив, когда он, встав на заре и проведя все утро в поле или на гумне, возвращался к ее чаю с посева, покоса или уборки. Она не понимала, чем он восхищался, рассказывая с восторгом про богатого хозяйственного мужика Матвея Ермишина, который всю ночь с семьей возил снопы, и еще ни у кого ничего не было убрано, а у него уже стояли одонья. Она не понимала, отчего он так радостно, переходя от окна к балкону, улыбался под усами и подмигивал, когда на засыхающие всходы овса выпадал теплый частый дождик, или отчего, когда в покос или уборку угрожающая туча уносилась ветром, он, красный, загорелый и в поту, с запахом полыни и горчавки в волосах, приходя с гумна, радостно потирая руки, говорил: «Ну еще денек, и мое и крестьянское все будет в гумне».
Еще менее могла она понять, почему он, с его добрым сердцем, с его всегдашнею готовностью предупредить ее желания, приходил почти в отчаяние, когда она передавала ему просьбы каких нибудь баб или мужиков, обращавшихся к ней, чтобы освободить их от работ, почему он, добрый Nicolas, упорно отказывал ей, сердито прося ее не вмешиваться не в свое дело. Она чувствовала, что у него был особый мир, страстно им любимый, с какими то законами, которых она не понимала.
Когда она иногда, стараясь понять его, говорила ему о его заслуге, состоящей в том, что он делает добро своих подданных, он сердился и отвечал: «Вот уж нисколько: никогда и в голову мне не приходит; и для их блага вот чего не сделаю. Все это поэзия и бабьи сказки, – все это благо ближнего. Мне нужно, чтобы наши дети не пошли по миру; мне надо устроить наше состояние, пока я жив; вот и все. Для этого нужен порядок, нужна строгость… Вот что!» – говорил он, сжимая свой сангвинический кулак. «И справедливость, разумеется, – прибавлял он, – потому что если крестьянин гол и голоден, и лошаденка у него одна, так он ни на себя, ни на меня не сработает».
И, должно быть, потому, что Николай не позволял себе мысли о том, что он делает что нибудь для других, для добродетели, – все, что он делал, было плодотворно: состояние его быстро увеличивалось; соседние мужики приходили просить его, чтобы он купил их, и долго после его смерти в народе хранилась набожная память об его управлении. «Хозяин был… Наперед мужицкое, а потом свое. Ну и потачки не давал. Одно слово – хозяин!»


Одно, что мучило Николая по отношению к его хозяйничанию, это была его вспыльчивость в соединении с старой гусарской привычкой давать волю рукам. В первое время он не видел в этом ничего предосудительного, но на второй год своей женитьбы его взгляд на такого рода расправы вдруг изменился.
Однажды летом из Богучарова был вызван староста, заменивший умершего Дрона, обвиняемый в разных мошенничествах и неисправностях. Николай вышел к нему на крыльцо, и с первых ответов старосты в сенях послышались крики и удары. Вернувшись к завтраку домой, Николай подошел к жене, сидевшей с низко опущенной над пяльцами головой, и стал рассказывать ей, по обыкновению, все то, что занимало его в это утро, и между прочим и про богучаровского старосту. Графиня Марья, краснея, бледнея и поджимая губы, сидела все так же, опустив голову, и ничего не отвечала на слова мужа.
– Эдакой наглый мерзавец, – говорил он, горячась при одном воспоминании. – Ну, сказал бы он мне, что был пьян, не видал… Да что с тобой, Мари? – вдруг спросил он.
Графиня Марья подняла голову, хотела что то сказать, но опять поспешно потупилась и собрала губы.
– Что ты? что с тобой, дружок мой?..
Некрасивая графиня Марья всегда хорошела, когда плакала. Она никогда не плакала от боли или досады, но всегда от грусти и жалости. И когда она плакала, лучистые глаза ее приобретали неотразимую прелесть.
Как только Николай взял ее за руку, она не в силах была удержаться и заплакала.
– Nicolas, я видела… он виноват, но ты, зачем ты! Nicolas!.. – И она закрыла лицо руками.
Николай замолчал, багрово покраснел и, отойдя от нее, молча стал ходить по комнате. Он понял, о чем она плакала; но вдруг он не мог в душе своей согласиться с ней, что то, с чем он сжился с детства, что он считал самым обыкновенным, – было дурно.
«Любезности это, бабьи сказки, или она права?» – спрашивал он сам себя. Не решив сам с собою этого вопроса, он еще раз взглянул на ее страдающее и любящее лицо и вдруг понял, что она была права, а он давно уже виноват сам перед собою.
– Мари, – сказал он тихо, подойдя к ней, – этого больше не будет никогда; даю тебе слово. Никогда, – повторил он дрогнувшим голосом, как мальчик, который просит прощения.
Слезы еще чаще полились из глаз графини. Она взяла руку мужа и поцеловала ее.
– Nicolas, когда ты разбил камэ? – чтобы переменить разговор, сказала она, разглядывая его руку, на которой был перстень с головой Лаокоона.
– Нынче; все то же. Ах, Мари, не напоминай мне об этом. – Он опять вспыхнул. – Даю тебе честное слово, что этого больше не будет. И пусть это будет мне память навсегда, – сказал он, указывая на разбитый перстень.
С тех пор, как только при объяснениях со старостами и приказчиками кровь бросалась ему в лицо и руки начинали сжиматься в кулаки, Николай вертел разбитый перстень на пальце и опускал глаза перед человеком, рассердившим его. Однако же раза два в год он забывался и тогда, придя к жене, признавался и опять давал обещание, что уже теперь это было последний раз.
– Мари, ты, верно, меня презираешь? – говорил он ей. – Я стою этого.
– Ты уйди, уйди поскорее, ежели чувствуешь себя не в силах удержаться, – с грустью говорила графиня Марья, стараясь утешить мужа.
В дворянском обществе губернии Николай был уважаем, но не любим. Дворянские интересы не занимали его. И за это то одни считали его гордым, другие – глупым человеком. Все время его летом, с весеннего посева и до уборки, проходило в занятиях по хозяйству. Осенью он с тою же деловою серьезностию, с которою занимался хозяйством, предавался охоте, уходя на месяц и на два в отъезд с своей охотой. Зимой он ездил по другим деревням и занимался чтением. Чтение его составляли книги преимущественно исторические, выписывавшиеся им ежегодно на известную сумму. Он составлял себе, как говорил, серьезную библиотеку и за правило поставлял прочитывать все те книги, которые он покупал. Он с значительным видом сиживал в кабинете за этим чтением, сперва возложенным на себя как обязанность, а потом сделавшимся привычным занятием, доставлявшим ему особого рода удовольствие и сознание того, что он занят серьезным делом. За исключением поездок по делам, бо льшую часть времени зимой он проводил дома, сживаясь с семьей и входя в мелкие отношения между матерью и детьми. С женой он сходился все ближе и ближе, с каждым днем открывая в ней новые душевные сокровища.
Соня со времени женитьбы Николая жила в его доме. Еще перед своей женитьбой Николай, обвиняя себя и хваля ее, рассказал своей невесте все, что было между ним и Соней. Он просил княжну Марью быть ласковой и доброй с его кузиной. Графиня Марья чувствовала вполне вину своего мужа; чувствовала и свою вину перед Соней; думала, что ее состояние имело влияние на выбор Николая, не могла ни в чем упрекнуть Соню, желала любить ее; но не только не любила, а часто находила против нее в своей душе злые чувства и не могла преодолеть их.
Однажды она разговорилась с другом своим Наташей о Соне и о своей к ней несправедливости.
– Знаешь что, – сказала Наташа, – вот ты много читала Евангелие; там есть одно место прямо о Соне.
– Что? – с удивлением спросила графиня Марья.
– «Имущему дастся, а у неимущего отнимется», помнишь? Она – неимущий: за что? не знаю; в ней нет, может быть, эгоизма, – я не знаю, но у нее отнимется, и все отнялось. Мне ее ужасно жалко иногда; я ужасно желала прежде, чтобы Nicolas женился на ней; но я всегда как бы предчувствовала, что этого не будет. Она пустоцвет, знаешь, как на клубнике? Иногда мне ее жалко, а иногда я думаю, что она не чувствует этого, как чувствовали бы мы.
И несмотря на то, что графиня Марья толковала Наташе, что эти слова Евангелия надо понимать иначе, – глядя на Соню, она соглашалась с объяснением, данным Наташей. Действительно, казалось, что Соня не тяготится своим положением и совершенно примирилась с своим назначением пустоцвета. Она дорожила, казалось, не столько людьми, сколько всей семьей. Она, как кошка, прижилась не к людям, а к дому. Она ухаживала за старой графиней, ласкала и баловала детей, всегда была готова оказать те мелкие услуги, на которые она была способна; но все это принималось невольно с слишком слабою благодарностию…
Усадьба Лысых Гор была вновь отстроена, но уже не на ту ногу, на которой она была при покойном князе.
Постройки, начатые во времена нужды, были более чем просты. Огромный дом, на старом каменном фундаменте, был деревянный, оштукатуренный только снутри. Большой поместительный дом с некрашеным дощатым полом был меблирован самыми простыми жесткими диванами и креслами, столами и стульями из своих берез и работы своих столяров. Дом был поместителен, с комнатами для дворни и отделениями для приезжих. Родные Ростовых и Болконских иногда съезжались гостить в Лысые Горы семьями, на своих шестнадцати лошадях, с десятками слуг, и жили месяцами. Кроме того, четыре раза в год, в именины и рожденья хозяев, съезжалось до ста человек гостей на один два дня. Остальное время года шла ненарушимо правильная жизнь с обычными занятиями, чаями, завтраками, обедами, ужинами из домашней провизии.


Выл канун зимнего Николина дня, 5 е декабря 1820 года. В этот год Наташа с детьми и мужем с начала осени гостила у брата. Пьер был в Петербурге, куда он поехал по своим особенным делам, как он говорил, на три недели, и где он теперь проживал уже седьмую. Его ждали каждую минуту.
5 го декабря, кроме семейства Безуховых, у Ростовых гостил еще старый друг Николая, отставной генерал Василий Федорович Денисов.
6 го числа, в день торжества, в который съедутся гости, Николай знал, что ему придется снять бешмет, надеть сюртук и с узкими носками узкие сапоги и ехать в новую построенную им церковь, а потом принимать поздравления и предлагать закуски и говорить о дворянских выборах и урожае; но канун дня он еще считал себя вправе провести обычно. До обеда Николай поверил счеты бурмистра из рязанской деревни, по именью племянника жены, написал два письма по делам и прошелся на гумно, скотный и конный дворы. Приняв меры против ожидаемого на завтра общего пьянства по случаю престольного праздника, он пришел к обеду и, не успев с глазу на глаз переговорить с женою, сел за длинный стол в двадцать приборов, за который собрались все домашние. За столом были мать, жившая при ней старушка Белова, жена, трое детей, гувернантка, гувернер, племянник с своим гувернером, Соня, Денисов, Наташа, ее трое детей, их гувернантка и старичок Михаил Иваныч, архитектор князя, живший в Лысых Горах на покое.
Графиня Марья сидела на противоположном конце стола. Как только муж сел на свое место, по тому жесту, с которым он, сняв салфетку, быстро передвинул стоявшие перед ним стакан и рюмку, графиня Марья решила, что он не в духе, как это иногда с ним бывает, в особенности перед супом и когда он прямо с хозяйства придет к обеду. Графиня Марья знала очень хорошо это его настроение, и, когда она сама была в хорошем расположении, она спокойно ожидала, пока он поест супу, и тогда уже начинала говорить с ним и заставляла его признаваться, что он без причины был не в духе; но нынче она совершенно забыла это свое наблюдение; ей стало больно, что он без причины на нее сердится, и она почувствовала себя несчастной. Она спросила его, где он был. Он отвечал. Она еще спросила, все ли в порядке по хозяйству. Он неприятно поморщился от ее ненатурального тона и поспешно ответил.
«Так я не ошибалась, – подумала графиня Марья, – и за что он на меня сердится?» В тоне, которым он отвечал ей, графиня Марья слышала недоброжелательство к себе и желание прекратить разговор. Она чувствовала, что ее слова были неестественны; но она не могла удержаться, чтобы не сделать еще несколько вопросов.
Разговор за обедом благодаря Денисову скоро сделался общим и оживленным, и графиня Марья не говорила с мужем. Когда вышли из за стола и пришли благодарить старую графиню, графиня Марья поцеловала, подставляя свою руку, мужа и спросила, за что он на нее сердится.
– У тебя всегда странные мысли; и не думал сердиться, – сказал он.
Но слово всегда отвечало графине Марье: да, сержусь и не хочу сказать.
Николай жил с своей женой так хорошо, что даже Соня и старая графиня, желавшие из ревности несогласия между ними, не могли найти предлога для упрека; но и между ними бывали минуты враждебности. Иногда, именно после самых счастливых периодов, на них находило вдруг чувство отчужденности и враждебности; это чувство являлось чаще всего во времена беременности графини Марьи. Теперь она находилась в этом периоде.
– Ну, messieurs et mesdames, – сказал Николай громко и как бы весело (графине Марье казалось, что это нарочно, чтобы ее оскорбить), – я с шести часов на ногах. Завтра уж надо страдать, а нынче пойти отдохнуть. – И, не сказав больше ничего графине Марье, он ушел в маленькую диванную и лег на диван.
«Вот это всегда так, – думала графиня Марья. – Со всеми говорит, только не со мною. Вижу, вижу, что я ему противна. Особенно в этом положении». Она посмотрела на свой высокий живот и в зеркало на свое желто бледное, исхудавшее лицо с более, чем когда нибудь, большими глазами.
И все ей стало неприятно: и крик и хохот Денисова, и разговор Наташи, и в особенности тот взгляд, который на нее поспешно бросила Соня.
Соня всегда была первым предлогом, который избирала графиня Марья для своего раздражения.
Посидев с гостями и не понимая ничего из того, что они говорили, она потихоньку вышла и пошла в детскую.
Дети на стульях ехали в Москву и пригласили ее с собою. Она села, поиграла с ними, но мысль о муже и о беспричинной досаде его не переставая мучила ее. Она встала и пошла, с трудом ступая на цыпочки, в маленькую диванную.
«Может, он не спит; я объяснюсь с ним», – сказала она себе. Андрюша, старший мальчик, подражая ей, пошел за ней на цыпочках. Графиня Марья не заметила его.
– Chere Marie, il dort, je crois; il est si fatigue, [Мари, он спит, кажется; он устал.] – сказала (как казалось графине Марье везде ей встречавшаяся) Соня в большой диванной. – Андрюша не разбудил бы его.
Графиня Марья оглянулась, увидала за собой Андрюшу, почувствовала, что Соня права, и именно от этого вспыхнула и, видимо, с трудом удержалась от жесткого слова. Она ничего не сказала и, чтобы не послушаться ее, сделала знак рукой, чтобы Андрюша не шумел, а все таки шел за ней, и подошла к двери. Соня прошла в другую дверь. Из комнаты, в которой спал Николай, слышалось его ровное, знакомое жене до малейших оттенков дыхание. Она, слыша это дыхание, видела перед собой его гладкий красивый лоб, усы, все лицо, на которое она так часто подолгу глядела, когда он спал, в тишине ночи. Николай вдруг пошевелился и крякнул. И в то же мгновение Андрюша из за двери закричал:
– Папенька, маменька тут стоит.
Графиня Марья побледнела от испуга и стала делать знаки сыну. Он замолк, и с минуту продолжалось страшное для графини Марьи молчание. Она знала, как не любил Николай, чтобы его будили. Вдруг за дверью послышалось новое кряхтение, движение, и недовольный голос Николая сказал:
– Ни минуты не дадут покоя. Мари, ты? Зачем ты привела его сюда?
– Я подошла только посмотреть, я не видала… извини…
Николай прокашлялся и замолк. Графиня Марья отошла от двери и проводила сына в детскую. Через пять минут маленькая черноглазая трехлетняя Наташа, любимица отца, узнав от брата, что папенька спит в маленькой диванной, не замеченная матерью, побежала к отцу. Черноглазая девочка смело скрыпнула дверью, подошла энергическими шажками тупых ножек к дивану и, рассмотрев положение отца, спавшего к ней спиною, поднялась на цыпочки и поцеловала лежавшую под головой руку отца. Николай обернулся с умиленной улыбкой на лице.
– Наташа, Наташа! – слышался из двери испуганный шепот графини Марьи, – папенька спать хочет.
– Нет, мама, он не хочет спать, – с убедительностью отвечала маленькая Наташа, – он смеется.
Николай спустил ноги, поднялся и взял на руки дочь.
– Взойди, Маша, – сказал он жене. Графиня Марья вошла в комнату и села подле мужа.
– Я и не видала, как он за мной прибежал, – робко сказала она. – Я так…
Николай, держа одной рукой дочь, поглядел на жену и, заметив виноватое выражение ее лица, другой рукой обнял ее и поцеловал в волоса.
– Можно целовать мама ? – спросил он у Наташи.
Наташа застенчиво улыбнулась.
– Опять, – сказала она, с повелительным жестом указывая на то место, куда Николай поцеловал жену.
– Я не знаю, отчего ты думаешь, что я не в духе, – сказал Николай, отвечая на вопрос, который, он знал, был в душе его жены.
– Ты не можешь себе представить, как я бываю несчастна, одинока, когда ты такой. Мне все кажется…
– Мари, полно, глупости. Как тебе не совестно, – сказал он весело.
– Мне кажется, что ты не можешь любить меня, что я так дурна… и всегда… а теперь… в этом по…
– Ах, какая ты смешная! Не по хорошу мил, а по милу хорош. Это только Malvina и других любят за то, что они красивы; а жену разве я люблю? Я не люблю, а так, не знаю, как тебе сказать. Без тебя и когда вот так у нас какая то кошка пробежит, я как будто пропал и ничего не могу. Ну, что я люблю палец свой? Я не люблю, а попробуй, отрежь его…
– Нет, я не так, но я понимаю. Так ты на меня не сердишься?
– Ужасно сержусь, – сказал он, улыбаясь, и, встав и оправив волосы, стал ходить по комнате.
– Ты знаешь, Мари, о чем я думал? – начал он, теперь, когда примирение было сделано, тотчас же начиная думать вслух при жене. Он не спрашивал о том, готова ли она слушать его; ему все равно было. Мысль пришла ему, стало быть, и ей. И он рассказал ей свое намерении уговорить Пьера остаться с ними до весны.
Графиня Марья выслушала его, сделала замечания и начала в свою очередь думать вслух свои мысли. Ее мысли были о детях.
– Как женщина видна уже теперь, – сказала она по французски, указывая на Наташу. – Вы нас, женщин, упрекаете в нелогичности. Вот она – наша логика. Я говорю: папа хочет спать, а она говорит: нет, он смеется. И она права, – сказала графиня Марья, счастливо улыбаясь.
– Да, да! – И Николай, взяв на свою сильную руку дочь, высоко поднял ее, посадил на плечо, перехватив за ножки, и стал с ней ходить по комнате. У отца и у дочери были одинаково бессмысленно счастливые лица.
– А знаешь, ты, может быть, несправедлив. Ты слишком любишь эту, – шепотом по французски сказала графиня Марья.
– Да, но что ж делать?.. Я стараюсь не показать…
В это время в сенях и передней послышались звуки блока и шагов, похожих на звуки приезда.
– Кто то приехал.
– Я уверена, что Пьер. Я пойду узнаю, – сказала графиня Марья и вышла из комнаты.
В ее отсутствие Николай позволил себе галопом прокатить дочь вокруг комнаты. Запыхавшись, он быстро скинул смеющуюся девочку и прижал ее к груди. Его прыжки напомнили ему танцы, и он, глядя на детское круглое счастливое личико, думал о том, какою она будет, когда он начнет вывозить ее старичком и, как, бывало, покойник отец танцовывал с дочерью Данилу Купора, пройдется с нею мазурку.
– Он, он, Nicolas, – сказала через несколько минут графиня Марья, возвращаясь в комнату. – Теперь ожила наша Наташа. Надо было видеть ее восторг и как ему досталось сейчас же за то, что он просрочил. – Ну, пойдем скорее, пойдем! Расстаньтесь же наконец, – сказала она, улыбаясь, глядя на девочку, жавшуюся к отцу. Николай вышел, держа дочь за руку.
Графиня Марья осталась в диванной.
– Никогда, никогда не поверила бы, – прошептала она сама с собой, – что можно быть так счастливой. – Лицо ее просияло улыбкой; но в то же самое время она вздохнула, и тихая грусть выразилась в ее глубоком взгляде. Как будто, кроме того счастья, которое она испытывала, было другое, недостижимое в этой жизни счастье, о котором она невольно вспомнила в эту минуту.

Х
Наташа вышла замуж ранней весной 1813 года, и у ней в 1820 году было уже три дочери и один сын, которого она страстно желала и теперь сама кормила. Она пополнела и поширела, так что трудно было узнать в этой сильной матери прежнюю тонкую, подвижную Наташу. Черты лица ее определились и имели выражение спокойной мягкости и ясности. В ее лице не было, как прежде, этого непрестанно горевшего огня оживления, составлявшего ее прелесть. Теперь часто видно было одно ее лицо и тело, а души вовсе не было видно. Видна была одна сильная, красивая и плодовитая самка. Очень редко зажигался в ней теперь прежний огонь. Это бывало только тогда, когда, как теперь, возвращался муж, когда выздоравливал ребенок или когда она с графиней Марьей вспоминала о князе Андрее (с мужем она, предполагая, что он ревнует ее к памяти князя Андрея, никогда не говорила о нем), и очень редко, когда что нибудь случайно вовлекало ее в пение, которое она совершенно оставила после замужества. И в те редкие минуты, когда прежний огонь зажигался в ее развившемся красивом теле, она бывала еще более привлекательна, чем прежде.
Со времени своего замужества Наташа жила с мужем в Москве, в Петербурге, и в подмосковной деревне, и у матери, то есть у Николая. В обществе молодую графиню Безухову видели мало, и те, которые видели, остались ею недовольны. Она не была ни мила, ни любезна. Наташа не то что любила уединение (она не знала, любила ли она или нет; ей даже казалось, что нет), но она, нося, рожая, кормя детей и принимая участие в каждой минуте жизни мужа, не могла удовлетворить этим потребностям иначе, как отказавшись от света. Все, знавшие Наташу до замужества, удивлялись происшедшей в ней перемене, как чему то необыкновенному. Одна старая графиня, материнским чутьем понявшая, что все порывы Наташи имели началом только потребность иметь семью, иметь мужа, как она, не столько шутя, сколько взаправду, кричала в Отрадном, мать удивлялась удивлению людей, не понимавших Наташи, и повторяла, что она всегда знала, что Наташа будет примерной женой и матерью.
– Она только до крайности доводит свою любовь к мужу и детям, – говорила графиня, – так что это даже глупо.
Наташа не следовала тому золотому правилу, проповедоваемому умными людьми, в особенности французами, и состоящему в том, что девушка, выходя замуж, не должна опускаться, не должна бросать свои таланты, должна еще более, чем в девушках, заниматься своей внешностью, должна прельщать мужа так же, как она прежде прельщала не мужа. Наташа, напротив, бросила сразу все свои очарованья, из которых у ней было одно необычайно сильное – пение. Она оттого и бросила его, что это было сильное очарованье. Она, то что называют, опустилась. Наташа не заботилась ни о своих манерах, ни о деликатности речей, ни о том, чтобы показываться мужу в самых выгодных позах, ни о своем туалете, ни о том, чтобы не стеснять мужа своей требовательностью. Она делала все противное этим правилам. Она чувствовала, что те очарования, которые инстинкт ее научал употреблять прежде, теперь только были бы смешны в глазах ее мужа, которому она с первой минуты отдалась вся – то есть всей душой, не оставив ни одного уголка не открытым для него. Она чувствовала, что связь ее с мужем держалась не теми поэтическими чувствами, которые привлекли его к ней, а держалась чем то другим, неопределенным, но твердым, как связь ее собственной души с ее телом.
Взбивать локоны, надевать роброны и петь романсы, для того чтобы привлечь к себе своего мужа, показалось бы ей так же странным, как украшать себя для того, чтобы быть самой собою довольной. Украшать же себя для того, чтобы нравиться другим, – может быть, теперь это и было бы приятно ей, – она не знала, – но было совершенно некогда. Главная же причина, по которой она не занималась ни пением, ни туалетом, ни обдумыванием своих слов, состояла в том, что ей было совершенно некогда заниматься этим.
Известно, что человек имеет способность погрузиться весь в один предмет, какой бы он ни казался ничтожный. И известно, что нет такого ничтожного предмета, который бы при сосредоточенном внимании, обращенном на него, не разросся до бесконечности.
Предмет, в который погрузилась вполне Наташа, – была семья, то есть муж, которого надо было держать так, чтобы он нераздельно принадлежал ей, дому, – и дети, которых надо было носить, рожать, кормить, воспитывать.
И чем больше она вникала, не умом, а всей душой, всем существом своим, в занимавший ее предмет, тем более предмет этот разрастался под ее вниманием, и тем слабее и ничтожнее казались ей ее силы, так что она их все сосредоточивала на одно и то же, и все таки не успевала сделать всего того, что ей казалось нужно.
Толки и рассуждения о правах женщин, об отношениях супругов, о свободе и правах их, хотя и не назывались еще, как теперь, вопросами, были тогда точно такие же, как и теперь; но эти вопросы не только не интересовали Наташу, но она решительно не понимала их.
Вопросы эти и тогда, как и теперь, существовали только для тех людей, которые в браке видят одно удовольствие, получаемое супругами друг от друга, то есть одно начало брака, а не все его значение, состоящее в семье.
Рассуждения эти и теперешние вопросы, подобные вопросам о том, каким образом получить как можно более удовольствия от обеда, тогда, как и теперь, не существуют для людей, для которых цель обеда есть питание и цель супружества – семья.
Если цель обеда – питание тела, то тот, кто съест вдруг два обеда, достигнет, может быть, большего удовольствия, но не достигнет цели, ибо оба обеда не переварятся желудком.
Если цель брака есть семья, то тот, кто захочет иметь много жен и мужей, может быть, получит много удовольствия, но ни в каком случае не будет иметь семьи.
Весь вопрос, ежели цель обеда есть питание, а цель брака – семья, разрешается только тем, чтобы не есть больше того, что может переварить желудок, и не иметь больше жен и мужей, чем столько, сколько нужно для семьи, то есть одной и одного. Наташе нужен был муж. Муж был дан ей. И муж дал ей семью. И в другом, лучшем муже она не только не видела надобности, но, так как все силы душевные ее были устремлены на то, чтобы служить этому мужу и семье, она и не могла себе представить и не видела никакого интереса в представлении о том, что бы было, если б было другое.
Наташа не любила общества вообще, но она тем более дорожила обществом родных – графини Марьи, брата, матери и Сони. Она дорожила обществом тех людей, к которым она, растрепанная, в халате, могла выйти большими шагами из детской с радостным лицом и показать пеленку с желтым вместо зеленого пятна, и выслушать утешения о том, что теперь ребенку гораздо лучше.
Наташа до такой степени опустилась, что ее костюмы, ее прическа, ее невпопад сказанные слова, ее ревность – она ревновала к Соне, к гувернантке, ко всякой красивой и некрасивой женщине – были обычным предметом шуток всех ее близких. Общее мнение было то, что Пьер был под башмаком своей жены, и действительно это было так. С самых первых дней их супружества Наташа заявила свои требования. Пьер удивился очень этому совершенно новому для него воззрению жены, состоящему в том, что каждая минута его жизни принадлежит ей и семье; Пьер удивился требованиям своей жены, но был польщен ими и подчинился им.
Подвластность Пьера заключалась в том, что он не смел не только ухаживать, но не смел с улыбкой говорить с другой женщиной, не смел ездить в клубы, на обеды так, для того чтобы провести время, не смел расходовать денег для прихоти, не смел уезжать на долгие сроки, исключая как по делам, в число которых жена включала и его занятия науками, в которых она ничего не понимала, но которым она приписывала большую важность. Взамен этого Пьер имел полное право у себя в доме располагать не только самим собой, как он хотел, но и всей семьею. Наташа у себя в доме ставила себя на ногу рабы мужа; и весь дом ходил на цыпочках, когда Пьер занимался – читал или писал в своем кабинете. Стоило Пьеру показать какое нибудь пристрастие, чтобы то, что он любил, постоянно исполнялось. Стоило ему выразить желание, чтобы Наташа вскакивала и бежала исполнять его.
Весь дом руководился только мнимыми повелениями мужа, то есть желаниями Пьера, которые Наташа старалась угадывать. Образ, место жизни, знакомства, связи, занятия Наташи, воспитание детей – не только все делалось по выраженной воле Пьера, но Наташа стремилась угадать то, что могло вытекать из высказанных в разговорах мыслей Пьера. И она верно угадывала то, в чем состояла сущность желаний Пьера, и, раз угадав ее, она уже твердо держалась раз избранного. Когда Пьер сам уже хотел изменить своему желанию, она боролась против него его же оружием.
Так, в тяжелое время, навсегда памятное Пьеру, Наташе, после родов первого слабого ребенка, когда им пришлось переменить трех кормилиц и Наташа заболела от отчаяния, Пьер однажды сообщил ей мысли Руссо, с которыми он был совершенно согласен, о неестественности и вреде кормилиц. С следующим ребенком, несмотря на противудействие матери, докторов и самого мужа, восстававших против ее кормления, как против вещи тогда неслыханной и вредной, она настояла на своем и с тех пор всех детей кормила сама.
Весьма часто, в минуты раздражения, случалось, что муж с женой спорили подолгу, потом после спора Пьер, к радости и удивлению своему, находил не только в словах, но и в действиях жены свою ту самую мысль, против которой она спорила. И не только он находил ту же мысль, но он находил ее очищенною от всего того, что было лишнего, вызванного увлечением и спором, в выражении мысли Пьера.
После семи лет супружества Пьер чувствовал радостное, твердое сознание того, что он не дурной человек, и чувствовал он это потому, что он видел себя отраженным в своей жене. В себе он чувствовал все хорошее и дурное смешанным и затемнявшим одно другое. Но на жене его отражалось только то, что было истинно хорошо: все не совсем хорошее было откинуто. И отражение это произошло не путем логической мысли, а другим – таинственным, непосредственным отражением.


Два месяца тому назад Пьер, уже гостя у Ростовых, получил письмо от князя Федора, призывавшего его в Петербург для обсуждения важных вопросов, занимавших в Петербурге членов одного общества, которого Пьер был одним из главных основателей.
Прочтя это письмо, Наташа, как она читала все письма мужа, несмотря на всю тяжесть для нее отсутствия мужа, сама предложила ему ехать в Петербург. Всему, что было умственным, отвлеченным делом мужа, она приписывала, не понимая его, огромную важность и постоянно находилась в страхе быть помехой в этой деятельности ее мужа. На робкий, вопросительный взгляд Пьера после прочтения письма она отвечала просьбой, чтобы он ехал, но только определил бы ей верно время возвращения. И отпуск был дан на четыре недели.
С того времени, как вышел срок отпуска Пьера, две недели тому назад, Наташа находилась в неперестававшем состоянии страха, грусти и раздражения.
Денисов, отставной, недовольный настоящим положением дел генерал, приехавший в эти последние две недели, с удивлением и грустью, как на непохожий портрет когда то любимого человека, смотрел на Наташу. Унылый, скучающий взгляд, невпопад ответы и разговоры о детской, было все, что он видел и слышал от прежней волшебницы.
Наташа была все это время грустна и раздражена, в особенности тогда, когда, утешая ее, мать, брат или графиня Марья старались извинить Пьера и придумать причины его замедления.
– Все глупости, все пустяки, – говорила Наташа, – все его размышления, которые ни к чему не ведут, и все эти дурацкие общества, – говорила она о тех самых делах, в великую важность которых она твердо верила. И она уходила в детскую кормить своего единственного мальчика Петю.
Никто ничего не мог ей сказать столько успокоивающего, разумного, сколько это маленькое трехмесячное существо, когда оно лежало у ее груди и она чувствовала его движение рта и сопенье носиком. Существо это говорило: «Ты сердишься, ты ревнуешь, ты хотела бы ему отмстить, ты боишься, а я вот он. А я вот он…» И отвечать нечего было. Это было больше, чем правда.
Наташа в эти две недели беспокойства так часто прибегала к ребенку за успокоением, так возилась над ним, что она перекормила его и он заболел. Она ужасалась его болезни, а вместе с тем этого то ей и нужно было. Ухаживая за ним, она легче переносила беспокойство о муже.
Она кормила, когда зашумел у подъезда возок Пьера, и няня, знавшая, чем обрадовать барыню, неслышно, но быстро, с сияющим лицом, вошла в дверь.
– Приехал? – быстрым шепотом спросила Наташа, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить засыпавшего ребенка.
– Приехали, матушка, – прошептала няня.
Кровь бросилась в лицо Наташи, и ноги невольно сделали движение; но вскочить и бежать было нельзя. Ребенок опять открыл глазки, взглянул. «Ты тут», – как будто сказал он и опять лениво зачмокал губами.
Потихоньку отняв грудь, Наташа покачала его, передала няне и пошла быстрыми шагами в дверь. Но у двери она остановилась, как бы почувствовав упрек совести за то, что, обрадовавшись, слишком скоро оставила ребенка, и оглянулась. Няня, подняв локти, переносила ребенка за перильца кроватки.
– Да уж идите, идите, матушка, будьте покойны, идите, – улыбаясь, прошептала няня, с фамильярностью, устанавливающейся между няней и барыней.
И Наташа легкими шагами побежала в переднюю. Денисов, с трубкой, вышедший в залу из кабинета, тут в первый раз узнал Наташу. Яркий, блестящий, радостный свет лился потоками из ее преобразившегося лица.
– Приехал! – проговорила она ему на бегу, и Денисов почувствовал, что он был в восторге от того, что приехал Пьер, которого он очень мало любил. Вбежав в переднюю, Наташа увидала высокую фигуру в шубе, разматывающую шарф.
«Он! он! Правда! Вот он! – проговорила она сама с собой и, налетев на него, обняла, прижала к себе, головой к груди, и потом, отстранив, взглянула на заиндевевшее, румяное и счастливое лицо Пьера. – Да, это он; счастливый, довольный…»
И вдруг она вспомнила все те муки ожидания, которые она перечувствовала в последние две недели: сияющая на ее лице радость скрылась; она нахмурилась, и поток упреков и злых слов излился на Пьера.
– Да, тебе хорошо! Ты очень рад, ты веселился… А каково мне? Хоть бы ты детей пожалел. Я кормлю, у меня молоко испортилось. Петя был при смерти. А тебе очень весело. Да, тебе весело.
Пьер знал, что он не виноват, потому что ему нельзя было приехать раньше; знал, что этот взрыв с ее стороны неприличен, и знал, что через две минуты это пройдет; он знал, главное, что ему самому было весело и радостно. Он бы хотел улыбнуться, но и не посмел подумать об этом. Он сделал жалкое, испуганное лицо и согнулся.
– Я не мог, ей богу! Но что Петя?
– Теперь ничего, пойдем. Как тебе не совестно! Кабы ты мог видеть, какая я без тебя, как я мучилась…
– Ты здорова?
– Пойдем, пойдем, – говорила она, не выпуская его руки. И они пошли в свои комнаты.
Когда Николай с женою пришли отыскивать Пьера, он был в детской и держал на своей огромной правой ладони проснувшегося грудного сына и тетёшкал его. На широком лице его с раскрытым беззубым ртом остановилась веселая улыбка. Буря уже давно вылилась, и яркое, радостное солнце сияло на лице Наташи, умиленно смотревшей на мужа и сына.
– И хорошо всё переговорили с князем Федором? – говорила Наташа.
– Да, отлично.
– Видишь, держит (голову, разумела Наташа). Ну, как он меня напугал!
– А княгиню видел? правда, что она влюблена в этого?..
– Да, можешь себе представить…
В это время вошли Николай с графиней Марьей. Пьер, не спуская с рук сына, нагнувшись, поцеловался с ними и отвечал на расспросы. Но, очевидно, несмотря на многое интересное, что нужно было переговорить, ребенок в колпачке, с качающейся головой, поглощал все внимание Пьера.
– Как мил! – сказала графиня Марья, глядя на ребенка и играя с ним. – Вот этого я не понимаю, Nicolas, – обратилась она к мужу, – как ты не понимаешь прелесть этих чудо прелестей.
– Не понимаю, не могу, – сказал Николай, холодным взглядом глядя на ребенка. – Кусок мяса. Пойдем, Пьер.
– Ведь главное, он такой нежный отец, – сказала графиня Марья, оправдывая своего мужа, – но только, когда уже год или этак…
– Нет, Пьер отлично их нянчит, – сказала Наташа, – он говорит, что у него рука как раз сделана по задку ребенка. Посмотрите.
– Ну, только не для этого, – вдруг, смеясь, сказал Пьер, перехватывая ребенка и передавая его няне.


Как в каждой настоящей семье, в лысогорском доме жило вместе несколько совершенно различных миров, которые, каждый удерживая свою особенность и делая уступки один другому, сливались в одно гармоническое целое. Каждое событие, случавшееся в доме, было одинаково – радостно или печально – важно для всех этих миров; но каждый мир имел совершенно свои, независимые от других, причины радоваться или печалиться какому либо событию.
Так приезд Пьера было радостное, важное событие, и таким оно отразилось на всех.
Слуги, вернейшие судьи господ, потому что они судят не по разговорам и выраженным чувствам, а по действиям и образу жизни, – были рады приезду Пьера, потому что при нем, они знали, граф перестанет ходить ежедневно по хозяйству и будет веселее и добрее, и еще потому, что всем будут богатые подарки к празднику.
Дети и гувернантки радовались приезду Безухова, потому что никто так не вовлекал их в общую жизнь, как Пьер. Он один умел на клавикордах играть тот экосез (единственная его пьеса), под который можно танцевать, как он говорил, всевозможные танцы, и он привез, наверное, всем подарки.
Николенька, который был теперь пятнадцатилетний худой, с вьющимися русыми волосами и прекрасными глазами, болезненный, умный мальчик, радовался потому, что дядя Пьер, как он называл его, был предметом его восхищения и страстной любви. Никто не внушал Николеньке особенной любви к Пьеру, и он только изредка видал его. Воспитательница его, графиня Марья, все силы употребляла, чтобы заставить Николеньку любить ее мужа так же, как она его любила, и Николенька любил дядю; но любил с чуть заметным оттенком презрения. Пьера же он обожал. Он не хотел быть ни гусаром, ни георгиевским кавалером, как дядя Николай, он хотел быть ученым, умным и добрым, как Пьер. В присутствии Пьера на его лице было всегда радостное сияние, и он краснел и задыхался, когда Пьер обращался к нему. Он не проранивал ни одного слова из того, что говорил Пьер, и потом с Десалем и сам с собою вспоминал и соображал значение каждого слова Пьера. Прошедшая жизнь Пьера, его несчастия до 12 го года (о которых он из слышанных слов составил себе смутное поэтическое представление), его приключения в Москве, плен, Платон Каратаев (о котором он слыхал от Пьера), его любовь к Наташе (которую тоже особенною любовью любил мальчик) и, главное, его дружба к отцу, которого не помнил Николенька, – все это делало для него из Пьера героя и святыню.
Из прорывавшихся речей об его отце и Наташе, из того волнения, с которым говорил Пьер о покойном, из той осторожной, благоговейной нежности, с которой Наташа говорила о нем же, мальчик, только что начинавший догадываться о любви, составил себе понятие о том, что отец его любил Наташу и завещал ее, умирая, своему другу. Отец же этот, которого не помнил мальчик, представлялся ему божеством, которого нельзя было себе вообразить и о котором он иначе не думал, как с замиранием сердца и слезами грусти и восторга. И мальчик был счастлив вследствие приезда Пьера.
Гости были рады Пьеру, как человеку, всегда оживлявшему и сплочавшему всякое общество.
Взрослые домашние, не говоря о жене, были рады другу, при котором жилось легче и спокойнее.
Старушки были рады и подаркам, которые он привезет, и, главное, тому, что опять оживет Наташа.
Пьер чувствовал эти различные на себя воззрения различных миров и спешил каждому дать ожидаемое.
Пьер, самый рассеянный, забывчивый человек, теперь, по списку, составленному женой, купил все, не забыв ни комиссий матери и брата, ни подарков на платье Беловой, ни игрушек племянникам. Ему странно показалось в первое время своей женитьбы это требование жены – исполнить и не забыть всего того, что он взялся купить, и поразило серьезное огорчение ее, когда он в первую свою поездку все перезабыл. Но впоследствии он привык к этому. Зная, что Наташа для себя ничего не поручала, а для других поручала только тогда, когда он сам вызывался, он теперь находил неожиданное для самого себя детское удовольствие в этих покупках подарков для всего дома и ничего никогда не забывал. Ежели он заслуживал упреки от Наташи, то только за то, что покупал лишнее и слишком дорого. Ко всем своим недостаткам, по мнению большинства: неряшливости, опущенности, или качествам, по мнению Пьера, Наташа присоединяла еще и скупость.
С того самого времени, как Пьер стал жить большим домом, семьей, требующей больших расходов, он, к удивлению своему, заметил, что он проживал вдвое меньше, чем прежде, и что его расстроенные последнее время, в особенности долгами первой жены, дела стали поправляться.
Жить было дешевле потому, что жизнь была связана: той самой дорогой роскоши, состоящей в таком роде жизни, что всякую минуту можно изменить его, Пьер не имел уже, да и не желал иметь более. Он чувствовал, что образ жизни его определен теперь раз навсегда, до смерти, что изменить его не в его власти, и потому этот образ жизни был дешев.
Пьер с веселым, улыбающимся лицом разбирал свои покупки.
– Каково! – говорил он, развертывая, как лавочник, кусок ситца. Наташа, держа на коленях старшую дочь и быстро переводя сияющие глаза с мужа на то, что он показывал, сидела против него.
– Это для Беловой? Отлично. – Она пощупала добро ту.
– Это по рублю, верно?
Пьер сказал цену.
– Дорого, – сказала Наташа. – Ну, как дети рады будут и maman. Только напрасно ты мне это купил, – прибавила она, не в силах удержать улыбку, любуясь на золотой с жемчугами гребень, которые тогда только стали входить в моду.
– Меня Адель сбила: купить да купить, – сказал Пьер.
– Когда же я надену? – Наташа вложила его в косу. – Это Машеньку вывозить; может, тогда опять будут носить. Ну, пойдем.
И, забрав подарки, они пошли сначала в детскую, потом к графине.
Графиня, по обычаю, сидела с Беловой за гранпасьянсом, когда Пьер и Наташа с свертками под мышками вошли в гостиную.
Графине было уже за шестьдесят лет. Она была совсем седа и носила чепчик, обхватывавший все лицо рюшем. Лицо ее было сморщено, верхняя губа ушла, и глаза были тусклы.
После так быстро последовавших одна за другой смертей сына и мужа она чувствовала себя нечаянно забытым на этом свете существом, не имеющим никакой цели и смысла. Она ела, пила, спала, бодрствовала, но она не жила. Жизнь не давала ей никаких впечатлений. Ей ничего не нужно было от жизни, кроме спокойствия, и спокойствие это она могла найти только в смерти. Но пока смерть еще не приходила, ей надо было жить, то есть употреблять свое время, свои силы жизни. В ней в высшей степени было заметно то, что заметно в очень маленьких детях и очень старых людях. В ее жизни не видно было никакой внешней цели, а очевидна была только потребность упражнять свои различные склонности и способности. Ей надо было покушать, поспать, подумать, поговорить, поплакать, поработать, посердиться и т. д. только потому, что у ней был желудок, был мозг, были мускулы, нервы и печень. Все это она делала, не вызываемая чем нибудь внешним, не так, как делают это люди во всей силе жизни, когда из за цели, к которой они стремятся, не заметна другая цель – приложения своих сил. Она говорила только потому, что ей физически надо было поработать легкими и языком. Она плакала, как ребенок, потому что ей надо было просморкаться и т. д. То, что для людей в полной силе представляется целью, для нее был, очевидно, предлог.
Так поутру, в особенности ежели накануне она покушала чего нибудь жирного, у ней являлась потребность посердиться, и тогда она выбирала ближайший предлог – глухоту Беловой.
Она с другого конца комнаты начинала говорить ей что нибудь тихо.
– Нынче, кажется, теплее, моя милая, – говорила она шепотом. И когда Белова отвечала: «Как же, приехали», она сердито ворчала: – Боже мой, как глуха и глупа!
Другой предлог был нюхательный табак, который ей казался то сух, то сыр, то дурно растерт. После этих раздражений желчь разливалась у нее в лице, и горничные ее знали по верным признакам, когда будет опять глуха Белова, и опять табак сделается сыр, и когда будет желтое лицо. Так, как ей нужно было поработать желчью, так ей нужно было иногда поработать остававшимися способностями мыслить, и для этого предлогом был пасьянс. Когда нужно было поплакать, тогда предметом был покойный граф. Когда нужно было тревожиться, предлогом был Николай и его здоровье; когда нужно было язвительно поговорить, тогда предлогом была графиня Марья. Когда нужно было дать упражнение органу голоса, – это бывало большей частью в седьмом часу, после пищеварительного отдыха в темной комнате, – тогда предлогом были рассказы все одних и тех же историй и все одним и тем же слушателям.
Это состояние старушки понималось всеми домашними, хотя никто никогда не говорил об этом и всеми употреблялись всевозможные усилия для удовлетворения этих ее потребностей. Только в редком взгляде и грустной полуулыбке, обращенной друг к другу между Николаем, Пьером, Наташей и Марьей, бывало выражаемо это взаимное понимание ее положения.
Но взгляды эти, кроме того, говорили еще другое; они говорили о том, что она сделала уже свое дело в жизни, о том, что она не вся в том, что теперь видно в ней, о том, что и все мы будем такие же и что радостно покоряться ей, сдерживать себя для этого когда то дорогого, когда то такого же полного, как и мы, жизни, теперь жалкого существа. Memento mori [Помни о смерти (лат.) ] – говорили эти взгляды.
Только совсем дурные и глупые люди да маленькие дети из всех домашних не понимали этого и чуждались ее.


Когда Пьер с женою пришли в гостиную, графиня находилась в привычном состоянии потребности занять себя умственной работой гранпасьянса и потому, несмотря на то, что она по привычке сказала слова, всегда говоримые ею при возвращении Пьера или сына: «Пора, пора, мои милый; заждались. Ну, слава богу». И при передаче ей подарков – сказала другие привычные слова: «Не дорог подарок, дружок, – спасибо, что меня, старуху, даришь…» – видимо было, что приход Пьера был ей неприятен в эту минуту, потому что отвлекал ее от недоложенного гранпасьянса. Она окончила пасьянс и тогда только принялась за подарки. Подарки состояли из прекрасной работы футляра для карт, севрской ярко синей чашки с крышкой и с изображениями пастушек и из золотой табакерки с портретом покойного графа, который Пьер заказывал в Петербурге миниатюристу. (Графиня давно желала этого.) Ей не хотелось теперь плакать, и потому она равнодушно посмотрела на портрет и занялась больше футляром.
– Благодарствуй, мой друг, ты утешил меня, – сказала она, как всегда говорила. – Но лучше всего, что сам себя привез. А то это ни на что не похоже; хоть бы ты побранил свою жену. Что это? Как сумасшедшая без тебя. Ничего не видит, не помнит, – говорила она привычные слова. – Посмотри, Анна Тимофеевна, – прибавила она, – какой сынок футляр нам привез.
Белова хвалила подарки и восхищалась своим ситцем.
Хотя Пьеру, Наташе, Николаю, Марье и Денисову многое нужно было поговорить такого, что не говорилось при графине, не потому, чтобы что нибудь скрывалось от нее, но потому, что она так отстала от многого, что, начав говорить про что нибудь при ней, надо бы было отвечать на ее вопросы, некстати вставляемые, и повторять вновь уже несколько раз повторенное ей: рассказывать, что тот умер, тот женился, чего она не могла вновь запомнить; но они, по обычаю, сидели за чаем в гостиной у самовара, и Пьер отвечал на вопросы графини, ей самой ненужные и никого не интересующие, о том, что князь Василий постарел и что графиня Марья Алексеевна велела кланяться и помнит и т. д. …
Такой разговор, никому не интересный, но необходимый, велся во все время чая. За чай вокруг круглого стола и самовара, у которого сидела Соня, собирались все взрослые члены семейства. Дети, гувернеры и гувернантки уже отпили чай, и голоса их слышались в соседней диванной. За чаем все сидели на обычных местах; Николай сидел у печки за маленьким столиком, к которому ому подавали чай. Старая, с совершенно седым лицом, из которого еще резче выкатывались большие черные глаза, борзая Милка, дочь первой Милки, лежала подле него на кресле. Денисов, с поседевшими наполовину курчавыми волосами, усами и бакенбардами, в расстегнутом генеральском сюртуке, сидел подле графини Марьи. Пьер сидел между женою и старою графиней. Он рассказывал то, что – он знал – могло интересовать старушку и быть понято ею. Он говорил о внешних, общественных событиях и о тех людях, которые когда то составляли кружок сверстников старой графини, которые когда то были действительным, живым отдельным кружком, но которые теперь, большей частью разбросанные по миру, так же как она, доживали свой век, собирая остальные колосья того, что они посеяли в жизни. Но они то, эти сверстники, казались старой графине исключительно серьезным и настоящим миром. По оживлению Пьера Наташа видела, что поездка его была интересна, что ему многое хотелось рассказать, но он не смел говорить при графине. Денисов, не будучи членом семьи, поэтому не понимая осторожности Пьера, кроме того, как недовольный, весьма интересовался тем, что делалось в Петербурге, и беспрестанно вызывал Пьера на рассказы то о только что случившейся истории в Семеновском полку, то об Аракчееве, то о Библейском обществе. Пьер иногда увлекался и начинал рассказывать, но Николай и Наташа всякий раз возвращали его к здоровью князя Ивана и графини Марьи Антоновны.
– Ну что же, все это безумие, и Госнер и Татаринова, – спросил Денисов, – неужели все продолжается?
– Как продолжается? – вскрикнул Пьер. – Сильнее чем когда нибудь. Библейское общество – это теперь все правительство.
– Это что же, mon cher ami? – спросила графиня, отпившая свой чай и, видимо, желая найти предлог для того, чтобы посердиться после пищи. – Как же это ты говоришь: правительство; я это не пойму.
– Да, знаете, maman, – вмешался Николай, знавший, как надо было переводить на язык матери, – это князь Александр Николаевич Голицын устроил общество, так он в большой силе, говорят.
– Аракчеев и Голицын, – неосторожно сказал Пьер, – это теперь все правительство. И какое! Во всем видят заговоры, всего боятся.
– Что ж, князь Александр Николаевич то чем же виноват? Он очень почтенный человек. Я встречала его тогда у Марьи Антоновны, – обиженно сказала графиня и, еще больше обиженная тем, что все замолчали, продолжала: – Нынче всех судить стали. Евангельское общество – ну что ж дурного? – И она встала (все встали тоже) и с строгим видом поплыла к своему столу в диванную.
Среди установившегося грустного молчания из соседней комнаты послышались детские смех и голоса. Очевидно, между детьми происходило какое то радостное волнение.
– Готово, готово! – послышался из за всех радостный вопль маленькой Наташи. Пьер переглянулся с графиней Марьей и Николаем (Наташу он всегда видел) и счастливо улыбнулся.
– Вот музыка то чудная! – сказал он.
– Это Анна Макаровна чулок кончила, – сказала графиня Марья.
– О, пойду смотреть, – вскакивая, сказал Пьер. – Ты знаешь, – сказал он, останавливаясь у двери, – отчего я особенно люблю эту музыку? – они мне первые дают знать, что все хорошо. Нынче еду: чем ближе к дому, тем больше страх. Как вошел в переднюю, слышу, заливается Андрюша о чем то, – ну, значит, все хорошо…
– Знаю, знаю я это чувство, – подтвердил Николай. – Мне идти нельзя, ведь чулки – сюрприз мне.
Пьер вошел к детям, и хохот и крики еще более усилились. – Ну, Анна Макаровна, – слышался голос Пьера, – вот сюда, на середину, и по команде – раз, два, и когда я скажу три, ты сюда становись. Тебя на руки. Ну, раз, два… – проговорил голос Пьера; сделалось молчание. – Три! – и восторженный стон детских голосов поднялся в комнате.
– Два, два! – кричали дети.
Это были два чулка, которые по одному ей известному секрету Анна Макаровна сразу вязала на спицах и которые она всегда торжественно при детях вынимала один из другого, когда чулок был довязан.


Вскоре после этого дети пришли прощаться. Дети перецеловались со всеми, гувернеры и гувернантки раскланялись и вышли. Оставался один Десаль с своим воспитанником. Гувернер шепотом приглашал своего воспитанника идти вниз.
– Non, monsieur Dessales, je demanderai a ma tante de rester, [Нет, мосье Десаль, я попрошусь у тетеньки остаться.] – отвечал также шепотом Николенька Болконский.
– Ma tante, позвольте мне остаться, – сказал Николенька, подходя к тетке. Лицо его выражало мольбу, волнение и восторг. Графиня Марья поглядела на него и обратилась к Пьеру.
– Когда вы тут, он оторваться не может… – сказала она ему.
– Je vous le ramenerai tout a l'heure, monsieur Dessales; bonsoir, [Я сейчас приведу вам его, мосье Десаль; покойной ночи.] – сказал Пьер, подавая швейцарцу руку, и, улыбаясь, обратился к Николеньке. – Мы совсем не видались с тобой. Мари, как он похож становится, – прибавил он, обращаясь к графине Марье.
– На отца? – сказал мальчик, багрово вспыхнув и снизу вверх глядя на Пьера восхищенными, блестящими глазами. Пьер кивнул ему головой и продолжал прерванный детьми рассказ. Графиня Марья работала на руках по канве; Наташа, не спуская глаз, смотрела на мужа. Николай и Денисов вставали, спрашивали трубки, курили, брали чай у Сони, сидевшей уныло и упорно за самоваром, и расспрашивали Пьера. Кудрявый болезненный мальчик, с своими блестящими глазами, сидел никем не замечаемый в уголку, и, только поворачивая кудрявую голову на тонкой шее, выходившей из отложных воротничков, в ту сторону, где был Пьер, он изредка вздрагивал и что то шептал сам с собою, видимо испытывая какое то новое и сильное чувство.
Разговор вертелся на той современной сплетне из высшего управления, в которой большинство людей видит обыкновенно самый важный интерес внутренней политики. Денисов, недовольный правительством за свои неудачи по службе, с радостью узнавал все глупости, которые, по его мнению, делались теперь в Петербурге, и в сильных и резких выражениях делал свои замечания на слова Пьера.
– Пг'ежде немцем надо было быть, тепег'ь надо плясать с Татаг'иновой и madame Кг'юднег', читать… Экаг'стгаузена и бг'атию. Ох! спустил бы опять молодца нашего Бонапарта! Он бы всю дуг'ь повыбил. Ну на что похоже – солдату Шваг'цу дать Семеновский полк? – кричал он.
Николай, хотя без того желания находить все дурным, которое было у Денисова, считал также весьма достойным и важным делом посудить о правительстве и считал, что то, что А. назначен министром того то, а что Б. генерал губернатором туда то и что государь сказал то то, а министр то то, что все это дела очень значительные. И он считал нужным интересоваться этим и расспрашивал Пьера. За расспросами этих двух собеседников разговор не выходил из этого обычного характера сплетни высших правительственных сфер.
Но Наташа, знавшая все приемы и мысли своего мужа, видела, что Пьер давно хотел и не мог вывести разговор на другую дорогу и высказать свою задушевную мысль, ту самую, для которой он и ездил в Петербург – советоваться с новым другом своим, князем Федором; и она помогла ему вопросом: что же его дело с князем Федором?
– О чем это? – спросил Николай.
– Все о том же и о том же, – сказал Пьер, оглядываясь вокруг себя. – Все видят, что дела идут так скверно, что это нельзя так оставить, и что обязанность всех честных людей противодействовать по мере сил.
– Что ж честные люди могут сделать? – слегка нахмурившись, сказал Николай. – Что же можно сделать?
– А вот что…
– Пойдемте в кабинет, – сказал Николай.
Наташа, уже давно угадывавшая, что ее придут звать кормить, услыхала зов няни и пошла в детскую. Графиня Марья пошла с нею. Мужчины пошли в кабинет, и Николенька Болконский, не замеченный дядей, пришел туда же и сел в тени, к окну, у письменного стола.
– Ну, что ж ты сделаешь? – сказал Денисов.
– Вечно фантазии, – сказал Николай.
– Вот что, – начал Пьер, не садясь и то ходя по комнате, то останавливаясь, шепелявя и делая быстрые жесты руками в то время, как он говорил. – Вот что. Положение в Петербурге вот какое: государь ни во что не входит. Он весь предан этому мистицизму (мистицизма Пьер никому не прощал теперь). Он ищет только спокойствия. и спокойствие ему могут дать только те люди sans foi ni loi [без совести и чести], которые рубят и душат всё сплеча: Магницкий, Аракчеев и tutti quanti… [и тому подобные… (итал.) ] Ты согласен, что ежели бы ты сам не занимался хозяйством, а хотел только спокойствия, то, чем жесточе бы был твой бурмистр, тем скорее ты бы достиг цели? – обратился он к Николаю.
– Ну, да к чему ты это говоришь? – сказал Николай.
– Ну, и все гибнет. В судах воровство, в армии одна палка: шагистика, поселения, – мучат народ, просвещение душат. Что молодо, честно, то губят! Все видят, что это не может так идти. Все слишком натянуто и непременно лопнет, – говорил Пьер (как, с тех пор как существует правительство, вглядевшись в действия какого бы то ни было правительства, всегда говорят люди). – Я одно говорил им в Петербурге.
– Кому? – спросил Денисов.
– Ну, вы знаете кому, – сказал Пьер, значительно взглядывая исподлобья, – князю Федору и им всем. Соревновать просвещению и благотворительности, все это хорошо, разумеется. Цель прекрасная, и все; но в настоящих обстоятельствах надо другое.
В это время Николай заметил присутствие племянника. Лицо его сделалось мрачно; он подошел к нему.
– Зачем ты здесь?
– Отчего? Оставь его, – сказал Пьер, взяв за руку Николая, и продолжал: – Этого мало, и я им говорю: теперь нужно другое. Когда вы стоите и ждете, что вот вот лопнет эта натянутая струна; когда все ждут неминуемого переворота, – надо как можно теснее и больше народа взяться рука с рукой, чтобы противостоять общей катастрофе. Все молодое, сильное притягивается туда и развращается. Одного соблазняют женщины, другого почести, третьего тщеславие, деньги – и они переходят в тот лагерь. Независимых, свободных людей, как вы и я, совсем не остается. Я говорю: расширьте круг общества; mot d'ordre [лозунг] пусть будет не одна добродетель, но независимость и деятельность.
Николай, оставив племянника, сердито передвинул кресло, сел в него и, слушая Пьера, недовольно покашливал и все больше и больше хмурился.
– Да с какою же целью деятельность? – вскрикнул он. – И в какие отношения станете вы к правительству?
– Вот в какие! В отношения помощников. Общество может быть не тайное, ежели правительство его допустит. Оно не только не враждебное правительству, но это общество настоящих консерваторов. Общество джентльменов в полном значении этого слова. Мы только для того, чтобы завтра Пугачев не пришел зарезать и моих и твоих детей и чтобы Аракчеев не послал меня в военное поселение, – мы только для этого беремся рука с рукой, с одной целью общего блага и общей безопасности.