Мазаев, Маташ Хамзатханович

Маташ Мазаев
чеч. Мазаев ХӀамзатан кӀант Маташ
М. Х. Мазаев
Прозвище	Дед Мазай
Место рождения	Верхний Наур, Терская область, Российская империя
Место смерти	Васильевка, Сталинградская область, РСФСР, СССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	танковые войска
Годы службы	1930 — 1942
Звание
Сражения/войны	Польский поход РККА Зимняя война Великая Отечественная война
Награды и премии

Матáш Хамзатхáнович Мазáев (чеч. Мазаев ХӀамзатан кӀант Маташ, 1908, с. Верхний Наур — 1942, Васильевка) — советский танкист, капитан, участник Польского похода, Зимней войны и Великой Отечественной войны. Герой книги Р. А. Белевинтева «Прометей в танковом шлеме».

Биография

Ранние годы

Маташ Мазаев родился в 1908 году в селе Верхний Наур Терской области в семье Хамзатхана и Балы Мазаевых. В 1918 году при экспроприации земель терских казаков семья получила землю в станице Михайловской и переехала туда. Там, в учебном городке имени Ленина, Маташ окончил семилетнюю школу и вместе с друзьями Али Ибрагимовым и Ибрагимом Казалиевым стал первым комсомольцем в селе.

Партийная деятельность

На Северном Кавказе в то время был высок уровень бандитизма, регулярно случались убийства комсомольцев, бандиты грабили нефтепромыслы и нападали на железные дороги. Мазаев создал комсомольский отряд, который под его началом успешно боролся с местными бандами.

Оценив его успехи в политической подготовке, райком комсомола выдал Мазаеву путёвку в совпартшколу, окончив которую в 1926 году, он решил связать свою жизнь с партийной работой. Но из Москвы в Грозненский обком пришла путёвка в Московское Высшее Техническое училище им. Н. Э. Баумана. Представлять комсомол Чечни в столице СССР был выбран Маташ Мазаев. Он переехал в Москву и с головой ушёл в учёбу.

В 1929 году Мазаев вступил в ВКП(б). Партийный билет ему выдали в Бауманском райкоме.

Военная служба

В 1930 году, по окончании училища, был призван на военную службу, в процессе которой поступил в Киевское бронетанковое училище. В 1935 году после окончания училища, Маташ Мазаев был назначен командиром взвода в механизированную бригаду артиллерийской разведки, дислоцированную в Киеве. В связи с назначением, ему был определён месячный отпуск, в который он совершил поездку домой, где к его прибытию устроили праздник.

По возвращении из отпуска Мазаев участвовал в Больших Киевских манёврах и отличился, за что был награждён именными часами из рук командующего Киевского военного округа. В том же году он был назначен командиром бронеразведки 26-й танковой бригады в Староконстантинове. В составе бригады участвовал в Польском походе РККА, после был направлен в Ленинград на курсы усовершенствования командного состава, по окончании которых в составе стрелковой дивизии был направлен заместителем командира батальона на Зимнюю войну. В ходе преодоления линии Маннергейма в районе Тупури-сари Мазаев отличился и был представлен к званию Героя, но награду не получил. В марте 1941 года Мазаева перевели на должность командира танкового батальона 34-й танковой дивизии в составе 8-го механизированного корпуса.

Великую Отечественную войну Маташ Мазаев встретил в Прикарпатье. С первых часов войны участвовал в боях в районе Перемышля, в ходе которых его батальон сумел не только удержать заданные рубежи, но и успешно проводил контратаки в направлении Берестечко и Лешнева. Также, в ходе первых дней войны, его корпусу удалось на короткое время овладеть плацдармом на территории Польши, с 1939 года находившейся под немецкой оккупацией. За это Мазаев был вторично представлен к званию Героя, но получил орден Красного Знамени. В ходе боёв Мазаев был ранен в ногу и живот.

В ходе боёв за Дубно капитан Мазаев получил серьёзные ожоги в горящем танке, но отказался отправиться в госпиталь, сел в танк под предлогом «прощания с машиной» и руководил через замполита наступлением батальона, скрываясь от вышестоящего начальства. После боя был замечен замполитом корпуса Попелем, представлен к званию Героя в третий раз, и отправлен в госпиталь. Но и в этот раз высшей награды он не получил.

К декабрю 1941 года Мазаев снова оказался в госпитале — на этот раз с ранением в ногу. В связи с продвижением вермахта госпиталь из Мариуполя эвакуировали в Грозный, где после выписки летом 1942 года он был назначен начальником учебного отдела курсов младшего командного состава в Грозном. Но вскоре обстановка на фронте резко изменилась и из курсантов училища был сформирован курсантский полк, одним из батальонов которого командовал Мазаев. 13 июля 1942 года полк торжественно убыл на Сталинградский фронт, где был выдвинут в район Васильевки для предотвращения прорыва 4-й танковой армии вермахта. В ходе боёв в августе 1942 года полк понёс тяжёлые потери убитыми и ранеными, в числе погибших был и Маташ Мазаев. В книге «Прометей в танковом шлеме» Белевитнев описывал гибель Мазаева со слов одного из его сослуживцев по Грозненскому курсантскому полку:

Броневичок Мазаева, будто утес вырос на пути потока танков врага, рассек надвое, образовав в нем круговерть. Гитлеровцы отхлынули от него, образовав пустоту, но в это время в борт машины ударил снаряд, сильно кольнул её и остановил. И тут же второй снаряд с неё снял башенку. Тарасенко еще какое-то время ждал, надеялся, вот-вот Мазаев или водитель выскочат из машины… Но никто из неё уже не выскочил и не мог выскочить…

— Р. А. Белевитнев

Официально Мазаев, как и многие другие погибшие воины Грозненского курсантского полка, был признан пропавшим без вести.

Вклад в военное дело

Во время взятия острова Тупури в ходе Зимней войны танки под командованием Мазаева отличились стремительностью атаки — высокая скорость позволила с минимальными потерями ворваться на позиции финнов. Позднее, подобный манёвр стали называть «Мазаевским».

В первые дни Великой Отечественной войны Мазаев разработал тактику фланговых атак для борьбы с танковыми клиньями вермахта. Также Мазаев создал в батальоне школу ускоренного обучения бойцов для танковых войск.

Награды

• Орден Красного Знамени (1941).
• Именные часы (1935).

По утверждениям некоторых исследователей Маташа Мазаева трижды представляли к званию Героя Советского Союза, но награждён Золотой звездой он так и не был.

Память

Маташ Мазаев стал известен ещё при жизни. После выхода статей о нём в газете «Правда» и в газете «Ленинан некъ» в 1941 году в доме его родителей всегда были гости, благодарившие семью за то, что вырастили достойного сына. Местные жители регулярно приходили к секретарю партийной организации местного колхоза с просьбой прочесть статьи об их героическом земляке.

Во время командования училищем, он зачастую привлекал курсантов одним своим именем.

После гибели Мазаев стал героем литературных произведений. О нём была написана книга «Прометей в танковом шлеме», ему было посвящены стихотворения Д. Кагерманова «Пометки Маташа Мазаева» и Арби Мамакаева «Чевнаш хиллачу капитане». Также, кадры, на которых изображён Маташ Мазаев рядом со своим танком, попали в фильм «Великая Отечественная».

Именем Маташа Мазаева названы улицы в Грозном и Аргуне. Также в Грозном на Аллее Славы в 2012 году установлен памятник — Т-34-85 с табличкой, гласящей: «„Прометею в танковом шлеме“ капитану Маташу Мазаеву и воинам-танкистам, павшим в боях Великой Отечественной войны».

Литература

• Г. И. Пенежко. [encyclopedia.mil.ru/encyclopedia/military_literature/info.htm?id=10323447@morfLiterature Записки советского офицера]. — Москва: Воениздат, 1947. — Т. 1: Десять дней.
• Н. А. Смирнов. Очерки истории Чечено-Ингушской АССР: с древнейших времен до наших дней. — Гр.: Чечено-ингушское книжное, 1967. — Т. 2.
• М. С. Тотоев. Очерки истории Чечено-Ингушской АССР: 1917 — 1970 годины. — Гр.: Чечено-ингушское книжное, 1972. — Т. 2.
• Р. А. Белевитнев. Прометей в танковом шлеме. — Гр.: Чечено-ингушское книжное, 1975. — 244 с.
• Х. В. Туркаев. В семье братских литератур. — Гр.: Чечено-ингушское книжное, 1983. — 223 с.
• А. Н. Чекалин. Темнее всего перед рассветом: Россия (СССР) — Запад: идейные и экономические битвы цивилизаций накануне 2000 года. — Экономическая газета, 1999. — 816 с.
• Н. К. Попель. Бои у Дубно // В тяжкую пору. — Санкт-Петербург: Terra Fantastica, 2001. — С. 121, 147, 169. — 480 с. — ISBN 5-17-005626-5.
• В. Е. Ковалёв, Н. Ф. Ковалевский. Россия и Северный Кавказ: история и современность. — Москва: Академический Проект, 2006. — 463 с. — ISBN 9785829106614.
• Х. В. Туркаев. Чеченцы в истории, политике, науке и культуре России: исследования и документы. — Москва: Наука, 2008. — 630 с. — ISBN 9785020339958.
• Б. Б. Боромангнаев. [www.elbrusoid.org/upload/iblock/2b6/2b6ca0454cd5ad4abb60ad8be68c4f17.pdf Вклад репрессированных народов СССР в Победу в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг]. — Элиста: Джангар, 2010. — 575 с.
• A. Le Huérou, A. Merlin, A. Regamey, E. Sieca-Kozlowski. Chechnya at War and Beyond. — New York: Routledge, 2014. — 292 p. — ISBN 978-0-415-74489-8.

Великая Отечественная война   Персоналии   Чечня   Военная история   Бронетехника

Отрывок, характеризующий Мазаев, Маташ Хамзатханович

Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…