Мазманян, Микаэл Давидович
Поделись знанием:
Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
| Микаэл Давидович Мазманян | |||
| арм. Միքայել Դավիթի Մազմանյան | |||
 | |||
| Основные сведения | |||
|---|---|---|---|
| Страна | |||
| Дата рождения | |||
| Место рождения | |||
| Дата смерти |
29 октября 1971 (71 год) | ||
| Место смерти | |||
| Работы и достижения | |||
| Учёба: | |||
| Работал в городах | |||
| Архитектурный стиль | |||
| Важнейшие постройки |
Клуб строителей в Ереване, Ценральный универмаг в Ереване, Дом отдыха писателей на полуострове Севан, Дом книги в Ереване | ||
| Градостроительные проекты |
Генеральные планы городов: Гюмри, Ванадзор, Норильск, Дудинка, Ереван | ||
| Награды |
| ||
| Звания |
| ||
| Подпись |
| ||
Микаэ́л Дави́дович Мазманя́н (арм. Միքայել Դավիթի Մազմանյան; 9 [21] ноября 1899, Тбилиси — 29 октября 1971, Ереван) — армянский, советский архитектор. Один из ведущих зодчих новаторской школы армянской архитектуры. Заслуженный деятель искусств (1959) и Заслуженный архитектор Армянской ССР (1968).
Содержание
Биография
Родился 9 (21) ноября 1899 года в Тбилиси, в семье ремесленника.
Начальное и среднее образование получил в Тбилиси: окончил четырёхклассную начальную школу (1907—1910), затем среднее училище Нерсисян (1911—1918). С 1919 по 1921 год преподавал рисование в начальных школах.
Студенческие годы
В 1921 году Микаэл Мазманян отправился в Москву, где поступил в ВХУТЕИН: сначала на живописный, затем на архитектурный факультет. Занимался в мастерских Н. А. Ладовского и А. А. Веснина. Под их руководством Мазманян осваивает творческие принципы рационализма и конструктивизма, пытаясь найти пути органического сочетания новой архитектуры с национальными особенностями Армении (студенческие работы — театр в Ереване, жилые дома для Армении). Дипломная работа Мазманяна «Парк культуры и отдыха в Москве» обратилa на себя внимание специалистов и освященa в журнале «Строительство Москвы» за 1929 год. Был членом-учредителем ВОПРА.
1929—1937
В 1929 году Мазманян окончил обучение и был откомандирован в Армению.
Работал старшим архитектором в Армгорстрое (1929—1931), после реорганизации которого был руководителем Государственной Архитектурно-Планировочной мастерской № 3 (1932—1937). Был первым директором (1930—1935) Ереванского Политехнического института и преподавателем архитектурного проектировния (1930—1937).
Совместно с К. Алабяном и Г. Кочаром (или в соавторстве с одним из них) Мазманян в конце 1920-х — начале 1930-х проектирует и строит в Ереване клуб строителей, здание Госстраха, здание Геологического управления, жилой дом ЕрГЭСа, дом отдыха писателей на Севанском полуострове. В этих произведениях ощутимы черты интенсивно формировавшейся в те годы новаторской армянской архитектурной школы.
Считая, что постройки народного зодчества «удивительно удачно соответствуют требованиям современной архитектуры», Мазманян новаторски интерпритирует их принципы в своих работах: своеобразное расположение характерных для армянской архитектуры глубоких лоджий в доме ЕрГЭСа в Ереване, проект дома-коммуны со сложным пространственным решением, создающим ассоциации с многоярусными горными селениями.
Удачно использован крутой рельеф для создания в проекте посёлка Кафан оригинальных «многоэтажных» ступенчетых домов, каждая квартира которых имеет вход с улицы и все её помещения находятся на одном уровне. Мазманян в начале 1930-х годов делает ряд градостроительных работ: планировка городов Ленинакана (ныне Гюмри), Кировакана (ныне Ванадзор), ряда районных центров и сёл.
Мазманян вёл научно-исследовательскую работу по истории и теории архитектуры. Его статьи «Апостол Эклектизма», «О национальной архитектуре», «Архитектура Советской Армении» посвящены проблемам развития архитектуры своего времени, однако многие идеи высказанные в них и по сей день актуальны.
С середины 1930-х годов, в связи с общим изменением направленности советской архитектуры, происходят перемны и в творчестве Мазаманяна. В его работах — дом книги в Ереване (совместно с О. Маркаяном), жилой дом работников НКВД (проект), постепенно все большую роль стали играть традиционные композиционные приёмы, архитектуные формы и декор.
Мазманян был членом правления Союза архитекторов Армении и на I-ом Всесоюзном Съезде Советских архитекторов в Москве был избран членом Правления Союза Советских Архитекторов.
1937—1954
В сентябре 1937 года М. Мазманян был осуждён по обвинению в национализме и членстве в троцкистско-бухаринской группе.
В 1939 году был сослан в Норильск.
С 1939 по 1954 год работал в Проектной Конторе Норильского Горно-Металлургического Комбината в качестве старшего архитектора и руководителя группы Планировки Города Норильска. За этот период Мазманян сделал ряд крупных работ: Генеральный проект планировки первого заполярного города СССР Норильска (совместно с Г. Кочаром и В. Непокайчицким), генеральный проект планировки портового города Дудинка, генеральные планы ряда комплексов промышленных и горных предприятий, ряда населённых пунктов, проекты жилых, общественных и административных зданий.
В 1954 году Мазманян был реабилитирован.
1954—1971
В 1954 году Мазманян вернулся в Ереван и возглавил мастерскую генерального плана проектного института «Ереванпроект».
В 1960-е годы Мазманян руководил работами по созданию нового генерального плана Еревана с расчетной численностью населения на 2000 год 1 млн. 100 тыс. жителей, который был утверждён в 1971 году. В его отделе был разработан детальный проект планировки жилого района Еревана — Норка (1965), проект детальной планировки центра Еревана (1966), жилых районов Ачапняк, Айгестан и Араратян.
В 1957 году Мазманян был избран членом духовного Совета и до конца жизни был председателем архитектурно-строительной комиссии Св. Эчмиадзина.
Микаэл Мазманян скончался 29 октября 1971 года в Ереване, похоронен в Ереванском городском пантеоне.
Работы
Реализованные проекты
- Клуб строителей в Ереване (ныне Русский драматический театр имени Станиславского и Олимпийский комитет Армении). Совместно с К. Алабяном, Г. Кочаром. 1929
- Здание Госстраха в Ереване. Совместно с К. Алабяном, Г. Кочаром. 1929
- Здание Геологического управления в Ереване. Совместно с К. Алабяном. 1929
- Туберкулезный диспансер в Ереване. Совместно с К. Алабяном, Г. Кочаром. 1929
- Жилой дом ЕрГЭСа в Ереване. Совместно с К. Алабяном. 1930
- Центральный универмаг в Ереване. Совместно с А. Агароняном, Г. Кочаром, О. Маркаяном. 1932
- Дом отдыха писателей на полуострове Севан. Совместно с Г. Кочаром. 1932
- Генеральный план города Ленинакан 1932—1937
- Жилой район для рабочих завода Синтетического Каучука в Ереване. Совместно с Г. Кочаром, О. Маркаяном, С. Сафаряном. 1933
- Генеральный план города Кировакан. 1934—1937 гг.
- Проекты планировок сел Гехи, Яйджи, Татев, Шнгер, Канакер, Паракар, Сисиан. 1931—1934
- Дом книги в Ереване. Совместно с О. Маркаряном. 1935
- Проект планировки парка Детской железной дороги в Ереване. 1937
- Проект планировки парка Сталинского района в Ереване (ныне парк им. Комитаса). 1937
- Жилой дом в Ленинакане. 1937
- Жилой дом Армэнерго в Ереване. 1937
- Генеральный план города Норильска. Совместно с Г. Кочаром, В. Непокайчицким.
- Генеральный план города Дудинка. Совместно с Г. Кочаром.
- Генеральный план Комплекса Коксохимического завода в Норильске. Совместно с Г. Кочаром, В. Непокайчицким. 1940—1941
- Генеральный план семи рабочих посёлков. Совместно с Г. Кочаром. 1941—1954
- Проект застройки кварталов города Норильска. Совместно с Г. Кочаром. 1940—1954
- Проект планировки и застройки площади Ленина в Норильске. Совместно с Г. Кочаром, В. Непокайчицким. 1943
- Детский сад на 100 детей в Норильске. 1943
- Жилой дом типа общежития в Норильске. 1943
- Проект планировки и застройки Октябрской пл. в Норильске. Совместно с Г. Кочаром, В. Непокайчицким. 1949
- Парк имени тридцатилетия Комсомола в Норильске. 1948
- Дом-музей Сталина в посёлке Курейка. Совместно с Г. Кочаром. 1949
- Городской сквер имени А. С. Пушкина в Норильске. 1950
- Центральный стадион на 15 000 зрителей в Норильске. 1950—1954
- Музыкальная школа на 400 учеников в Норильске. Совместно с Г. Кочаром. 1954
- Жилой район Ачапняк в Ереване. Совметно с С. Назаряном. 1956
- Постамент памятника «Сасунци Давид». Скульптор Е. Кочар. 1959
- Жилой район Норк. Совместно с Ц. Чахаляном, Г. Авакяном. 1965
- Проект детальной планировки центра Еревана. Совместно с Э. Папяном, Г. Мурза, Ф. Маркосяном, С. Назаряном. 1966
- Генеральный план Еревана. Совместно с Э. Папяном, Г. Мурза, Ф. Маркосяном, Ц. Чахаляном. 1961—1971.
Проекты
- Памятник С. Шаумяну. Совместно с К. Алабяном, Г. Кочаром. 1929 (конкурсный проект)
- Дворец труда в Ереване. 1930 (конкурсный проект)
- Жилой квартал в Кафане. 1930
- Жилой дом для работников НКВД в Ереване. 1935 (конкурсный проект)
- Государственный университет Еревана. 1937 (конкурсный проект)
- Генеральный план Ботанического сада в Ереване. 1937.
Научные труды
- Мазманян М. Д. Франсиско Гойя // Госпечать Армянской ССР. — 1924.
- Мазманян М. Д. Гиорг Гросс // Кура. — Тб., 1924.
- Мазманян М. Д. Первая выставка немецких художников в Москве // Хорурдаин Айастан. — 1925. — № 191.
- Мазманян М. Д. Вопросы строительства города // Хорурдаин Айастан. — 1927. — № 233.
- Мазманян М. Д. Об архитектуре и стиле // Хорурдаин Айастан. — 1928. — № 150.
- Мазманян М. Д. Апостол Эклектизма // На рубеже Востока. — 1929. — № 02.
- Мазманян М. Д. О национальной архитектуре // Печать и революция. — 1929. — № 09.
- Мазманян М. Д. Архитектура Советской Армении // Октябрь-Ноябрь. — 1930.
- Мазманян М. Д. Градостроитеьные вопросы Еревана // Хорурдаин Айастан. — 1933. — № 175.
- Мазманян М. Д. Торос Тораманян // Хорурдаин Айастан. — 1934. — № 08.
- Мазманян М. Д. Архитектура Армении // Архитектура СССР. — 1935. — № 04.
- Мазманян М. Д. Особенности планировки городов в условиях Крайного Севера. — 1939—1954.
- Мазманян М. Д. Архитектура и жизнь // Советакан Арвест. — 1957. — № 12.
- Мазманян М. Д. Александр Таманян // «Градостроитель». Вестник АН Армянской ССР. — 1958.
- Мазманян М. Д. Ереван сегодня и завтра // Советакан Арвест. — 1959. — № 10.
- Мазманян М. Д. Мартирос Сарьян // Советакан Арвест. — 1960. — № 03.
- Мазманян М. Д. С Чаренцом // в книге «О Чаренце». — 1961.
- Мазманян М. Д. Вано Ходжабекян // Советакан Арвест. — 1963. — № 02.
- Мазманян М. Д. Статья в книге «Мастера советской архитектуре об архитекыуре», Т. 2 // Искусство. — 1975.
- Мазманян М. Д., Папухяан Н., Тораманян Г. Современники о Торосе Тораманяане // Лусакн. — 2005.
- Мазманян М. Д. Воспаминания о Торосе Тораманяне // Архитектура, Строительство. — 2007. — № 05.
Сценография
- А. Агаронян «К солнцу». Армянская драматическая студия, Реж. Сурен Хачатурян, художник М. Мазмзнян. Москва, 1922
- Дереник Демирчян «Учитель». Армянская драматическая студия, Реж. Сурен Хачатурян, художник М. Мазмзнян. Москва, 1922
- Габриэл Сундукян «Пепо». Армянская драматическая студия, Реж. Рубен Симонов, художники М. Мазмзнян, К. Алабян. Москва, 1924
- Акоп Паронян «Высокочтимые попрошайки». Армянская драматическая студия, Реж. Рубен Симонов, художники М. Мазмзнян, К. Алабян. Москва, 1924
- Акоп Паронян «Багдасар ахпар». Армянская драматическая студия, Реж. Рубен Симонов, художники М. Мазмзнян, К. Алабян. Москва, 1924
- Анатолий Луначарский «Красная маска». Армянский театр имени Сундукяна, Реж. Аркадий Бурджалян, художники М. Мазмзнян, К. Алабян. Ереван, 1924
- Дереник Демирчян «Храбрый Назар». Армянский театр имени Сундукяна, Реж. Аркадий Бурджалян, художники М. Мазмзнян, К. Алабян. Ереван, 1924.
Память
- В память о М. Д. Мазманяне в Ереване установлена мемориальная доска на доме, где он жил с 1955 по 1971 год (ул. Исаакяна, дом 38).
- Именем М. Д. Мазманяна названа улица в Ереване.
Награды и звания
- Орден Трудового Красного Знамени
- Орден «Знак Почёта»
- Медали СССР
- Заслуженный деятель искусств Армянской ССР (1959)
- Заслуженный архитектор Армянской ССР (1968).
Напишите отзыв о статье "Мазманян, Микаэл Давидович"
Литература
- Мастера советской архитектуре об архитектуре. — М.: «Искусство», 1975. — Т. 2.
- Долуханян Л. К. Архитектура Советской Армении. 1920-е годы. — Ер.: «Советакан грох», 1980.
- Григорян А. Г., Товмасян М. Л. Архитектура Советской Армении. — М.: Стройиздат, 1986.
- Григорян А. Г. М. Мазманян. — Ер.: «Союз Архитекторов Армении», 1999.
- Хан-Магомедов С. О. Сто шедевров советского архитектурного авангарда. — М.: «Союз Архитекторов Армении», 2004.
Ссылки
- Мазманян Михаил Давидович — статья из Большой советской энциклопедии.
- [www.facebook.com/MikayelMazmanyan Страница Микаел Мазманян в Facebook-е (арм.)]
Отрывок, характеризующий Мазманян, Микаэл Давидович
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.Остановившись против Павлоградского полка, государь сказал что то по французски австрийскому императору и улыбнулся.
Увидав эту улыбку, Ростов сам невольно начал улыбаться и почувствовал еще сильнейший прилив любви к своему государю. Ему хотелось выказать чем нибудь свою любовь к государю. Он знал, что это невозможно, и ему хотелось плакать.
Государь вызвал полкового командира и сказал ему несколько слов.
«Боже мой! что бы со мной было, ежели бы ко мне обратился государь! – думал Ростов: – я бы умер от счастия».
Государь обратился и к офицерам:
– Всех, господа (каждое слово слышалось Ростову, как звук с неба), благодарю от всей души.
Как бы счастлив был Ростов, ежели бы мог теперь умереть за своего царя!
– Вы заслужили георгиевские знамена и будете их достойны.
«Только умереть, умереть за него!» думал Ростов.
Государь еще сказал что то, чего не расслышал Ростов, и солдаты, надсаживая свои груди, закричали: Урра! Ростов закричал тоже, пригнувшись к седлу, что было его сил, желая повредить себе этим криком, только чтобы выразить вполне свой восторг к государю.
Государь постоял несколько секунд против гусар, как будто он был в нерешимости.
«Как мог быть в нерешимости государь?» подумал Ростов, а потом даже и эта нерешительность показалась Ростову величественной и обворожительной, как и всё, что делал государь.
Нерешительность государя продолжалась одно мгновение. Нога государя, с узким, острым носком сапога, как носили в то время, дотронулась до паха энглизированной гнедой кобылы, на которой он ехал; рука государя в белой перчатке подобрала поводья, он тронулся, сопутствуемый беспорядочно заколыхавшимся морем адъютантов. Дальше и дальше отъезжал он, останавливаясь у других полков, и, наконец, только белый плюмаж его виднелся Ростову из за свиты, окружавшей императоров.
В числе господ свиты Ростов заметил и Болконского, лениво и распущенно сидящего на лошади. Ростову вспомнилась его вчерашняя ссора с ним и представился вопрос, следует – или не следует вызывать его. «Разумеется, не следует, – подумал теперь Ростов… – И стоит ли думать и говорить про это в такую минуту, как теперь? В минуту такого чувства любви, восторга и самоотвержения, что значат все наши ссоры и обиды!? Я всех люблю, всем прощаю теперь», думал Ростов.
Когда государь объехал почти все полки, войска стали проходить мимо его церемониальным маршем, и Ростов на вновь купленном у Денисова Бедуине проехал в замке своего эскадрона, т. е. один и совершенно на виду перед государем.
Не доезжая государя, Ростов, отличный ездок, два раза всадил шпоры своему Бедуину и довел его счастливо до того бешеного аллюра рыси, которою хаживал разгоряченный Бедуин. Подогнув пенящуюся морду к груди, отделив хвост и как будто летя на воздухе и не касаясь до земли, грациозно и высоко вскидывая и переменяя ноги, Бедуин, тоже чувствовавший на себе взгляд государя, прошел превосходно.
Сам Ростов, завалив назад ноги и подобрав живот и чувствуя себя одним куском с лошадью, с нахмуренным, но блаженным лицом, чортом , как говорил Денисов, проехал мимо государя.
– Молодцы павлоградцы! – проговорил государь.
«Боже мой! Как бы я счастлив был, если бы он велел мне сейчас броситься в огонь», подумал Ростов.
Когда смотр кончился, офицеры, вновь пришедшие и Кутузовские, стали сходиться группами и начали разговоры о наградах, об австрийцах и их мундирах, об их фронте, о Бонапарте и о том, как ему плохо придется теперь, особенно когда подойдет еще корпус Эссена, и Пруссия примет нашу сторону.
Но более всего во всех кружках говорили о государе Александре, передавали каждое его слово, движение и восторгались им.
Все только одного желали: под предводительством государя скорее итти против неприятеля. Под командою самого государя нельзя было не победить кого бы то ни было, так думали после смотра Ростов и большинство офицеров.
Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.
На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.
– Очень хорошо, извольте подождать, – сказал он генералу тем французским выговором по русски, которым он говорил, когда хотел говорить презрительно, и, заметив Бориса, не обращаясь более к генералу (который с мольбою бегал за ним, прося еще что то выслушать), князь Андрей с веселой улыбкой, кивая ему, обратился к Борису.
Борис в эту минуту уже ясно понял то, что он предвидел прежде, именно то, что в армии, кроме той субординации и дисциплины, которая была написана в уставе, и которую знали в полку, и он знал, была другая, более существенная субординация, та, которая заставляла этого затянутого с багровым лицом генерала почтительно дожидаться, в то время как капитан князь Андрей для своего удовольствия находил более удобным разговаривать с прапорщиком Друбецким. Больше чем когда нибудь Борис решился служить впредь не по той писанной в уставе, а по этой неписанной субординации. Он теперь чувствовал, что только вследствие того, что он был рекомендован князю Андрею, он уже стал сразу выше генерала, который в других случаях, во фронте, мог уничтожить его, гвардейского прапорщика. Князь Андрей подошел к нему и взял за руку.
– Очень жаль, что вчера вы не застали меня. Я целый день провозился с немцами. Ездили с Вейротером поверять диспозицию. Как немцы возьмутся за аккуратность – конца нет!
Борис улыбнулся, как будто он понимал то, о чем, как об общеизвестном, намекал князь Андрей. Но он в первый раз слышал и фамилию Вейротера и даже слово диспозиция.
– Ну что, мой милый, всё в адъютанты хотите? Я об вас подумал за это время.
– Да, я думал, – невольно отчего то краснея, сказал Борис, – просить главнокомандующего; к нему было письмо обо мне от князя Курагина; я хотел просить только потому, – прибавил он, как бы извиняясь, что, боюсь, гвардия не будет в деле.
– Хорошо! хорошо! мы обо всем переговорим, – сказал князь Андрей, – только дайте доложить про этого господина, и я принадлежу вам.
В то время как князь Андрей ходил докладывать про багрового генерала, генерал этот, видимо, не разделявший понятий Бориса о выгодах неписанной субординации, так уперся глазами в дерзкого прапорщика, помешавшего ему договорить с адъютантом, что Борису стало неловко. Он отвернулся и с нетерпением ожидал, когда возвратится князь Андрей из кабинета главнокомандующего.
– Вот что, мой милый, я думал о вас, – сказал князь Андрей, когда они прошли в большую залу с клавикордами. – К главнокомандующему вам ходить нечего, – говорил князь Андрей, – он наговорит вам кучу любезностей, скажет, чтобы приходили к нему обедать («это было бы еще не так плохо для службы по той субординации», подумал Борис), но из этого дальше ничего не выйдет; нас, адъютантов и ординарцев, скоро будет батальон. Но вот что мы сделаем: у меня есть хороший приятель, генерал адъютант и прекрасный человек, князь Долгоруков; и хотя вы этого можете не знать, но дело в том, что теперь Кутузов с его штабом и мы все ровно ничего не значим: всё теперь сосредоточивается у государя; так вот мы пойдемте ка к Долгорукову, мне и надо сходить к нему, я уж ему говорил про вас; так мы и посмотрим; не найдет ли он возможным пристроить вас при себе, или где нибудь там, поближе .к солнцу.
Князь Андрей всегда особенно оживлялся, когда ему приходилось руководить молодого человека и помогать ему в светском успехе. Под предлогом этой помощи другому, которую он по гордости никогда не принял бы для себя, он находился вблизи той среды, которая давала успех и которая притягивала его к себе. Он весьма охотно взялся за Бориса и пошел с ним к князю Долгорукову.
Было уже поздно вечером, когда они взошли в Ольмюцкий дворец, занимаемый императорами и их приближенными.
В этот самый день был военный совет, на котором участвовали все члены гофкригсрата и оба императора. На совете, в противность мнения стариков – Кутузова и князя Шварцернберга, было решено немедленно наступать и дать генеральное сражение Бонапарту. Военный совет только что кончился, когда князь Андрей, сопутствуемый Борисом, пришел во дворец отыскивать князя Долгорукова. Еще все лица главной квартиры находились под обаянием сегодняшнего, победоносного для партии молодых, военного совета. Голоса медлителей, советовавших ожидать еще чего то не наступая, так единодушно были заглушены и доводы их опровергнуты несомненными доказательствами выгод наступления, что то, о чем толковалось в совете, будущее сражение и, без сомнения, победа, казались уже не будущим, а прошедшим. Все выгоды были на нашей стороне. Огромные силы, без сомнения, превосходившие силы Наполеона, были стянуты в одно место; войска были одушевлены присутствием императоров и рвались в дело; стратегический пункт, на котором приходилось действовать, был до малейших подробностей известен австрийскому генералу Вейротеру, руководившему войска (как бы счастливая случайность сделала то, что австрийские войска в прошлом году были на маневрах именно на тех полях, на которых теперь предстояло сразиться с французом); до малейших подробностей была известна и передана на картах предлежащая местность, и Бонапарте, видимо, ослабленный, ничего не предпринимал.
Долгоруков, один из самых горячих сторонников наступления, только что вернулся из совета, усталый, измученный, но оживленный и гордый одержанной победой. Князь Андрей представил покровительствуемого им офицера, но князь Долгоруков, учтиво и крепко пожав ему руку, ничего не сказал Борису и, очевидно не в силах удержаться от высказывания тех мыслей, которые сильнее всего занимали его в эту минуту, по французски обратился к князю Андрею.
– Ну, мой милый, какое мы выдержали сражение! Дай Бог только, чтобы то, которое будет следствием его, было бы столь же победоносно. Однако, мой милый, – говорил он отрывочно и оживленно, – я должен признать свою вину перед австрийцами и в особенности перед Вейротером. Что за точность, что за подробность, что за знание местности, что за предвидение всех возможностей, всех условий, всех малейших подробностей! Нет, мой милый, выгодней тех условий, в которых мы находимся, нельзя ничего нарочно выдумать. Соединение австрийской отчетливости с русской храбростию – чего ж вы хотите еще?
– Так наступление окончательно решено? – сказал Болконский.
– И знаете ли, мой милый, мне кажется, что решительно Буонапарте потерял свою латынь. Вы знаете, что нынче получено от него письмо к императору. – Долгоруков улыбнулся значительно.
– Вот как! Что ж он пишет? – спросил Болконский.
– Что он может писать? Традиридира и т. п., всё только с целью выиграть время. Я вам говорю, что он у нас в руках; это верно! Но что забавнее всего, – сказал он, вдруг добродушно засмеявшись, – это то, что никак не могли придумать, как ему адресовать ответ? Ежели не консулу, само собою разумеется не императору, то генералу Буонапарту, как мне казалось.
– Но между тем, чтобы не признавать императором, и тем, чтобы называть генералом Буонапарте, есть разница, – сказал Болконский.
– В том то и дело, – смеясь и перебивая, быстро говорил Долгоруков. – Вы знаете Билибина, он очень умный человек, он предлагал адресовать: «узурпатору и врагу человеческого рода».
Долгоруков весело захохотал.
– Не более того? – заметил Болконский.
– Но всё таки Билибин нашел серьезный титул адреса. И остроумный и умный человек.
– Как же?
– Главе французского правительства, au chef du gouverienement francais, – серьезно и с удовольствием сказал князь Долгоруков. – Не правда ли, что хорошо?
– Хорошо, но очень не понравится ему, – заметил Болконский.
– О, и очень! Мой брат знает его: он не раз обедал у него, у теперешнего императора, в Париже и говорил мне, что он не видал более утонченного и хитрого дипломата: знаете, соединение французской ловкости и итальянского актерства? Вы знаете его анекдоты с графом Марковым? Только один граф Марков умел с ним обращаться. Вы знаете историю платка? Это прелесть!
И словоохотливый Долгоруков, обращаясь то к Борису, то к князю Андрею, рассказал, как Бонапарт, желая испытать Маркова, нашего посланника, нарочно уронил перед ним платок и остановился, глядя на него, ожидая, вероятно, услуги от Маркова и как, Марков тотчас же уронил рядом свой платок и поднял свой, не поднимая платка Бонапарта.
– Charmant, [Очаровательно,] – сказал Болконский, – но вот что, князь, я пришел к вам просителем за этого молодого человека. Видите ли что?…
Но князь Андрей не успел докончить, как в комнату вошел адъютант, который звал князя Долгорукова к императору.
– Ах, какая досада! – сказал Долгоруков, поспешно вставая и пожимая руки князя Андрея и Бориса. – Вы знаете, я очень рад сделать всё, что от меня зависит, и для вас и для этого милого молодого человека. – Он еще раз пожал руку Бориса с выражением добродушного, искреннего и оживленного легкомыслия. – Но вы видите… до другого раза!
Бориса волновала мысль о той близости к высшей власти, в которой он в эту минуту чувствовал себя. Он сознавал себя здесь в соприкосновении с теми пружинами, которые руководили всеми теми громадными движениями масс, которых он в своем полку чувствовал себя маленькою, покорною и ничтожной» частью. Они вышли в коридор вслед за князем Долгоруковым и встретили выходившего (из той двери комнаты государя, в которую вошел Долгоруков) невысокого человека в штатском платье, с умным лицом и резкой чертой выставленной вперед челюсти, которая, не портя его, придавала ему особенную живость и изворотливость выражения. Этот невысокий человек кивнул, как своему, Долгорукому и пристально холодным взглядом стал вглядываться в князя Андрея, идя прямо на него и видимо, ожидая, чтобы князь Андрей поклонился ему или дал дорогу. Князь Андрей не сделал ни того, ни другого; в лице его выразилась злоба, и молодой человек, отвернувшись, прошел стороной коридора.
Категории:
- Родившиеся 21 ноября
- Родившиеся в 1899 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Тбилиси
- Умершие 29 октября
- Умершие в 1971 году
- Умершие в Ереване
- Кавалеры ордена Трудового Красного Знамени
- Кавалеры ордена «Знак Почёта»
- Заслуженные архитекторы Армянской ССР
- Заслуженные деятели искусств Армянской ССР
- Архитекторы по алфавиту
- Архитекторы Армении
- Архитекторы СССР
- Репрессированные в СССР
- Члены Союза архитекторов СССР
- Похороненные на Тохмахском кладбище
